— Вот так колхоз! — говорит товарищ Молодцев. — Что это за колхоз? — и смеется.
— Вы смеетесь, — говорят одни. — А нужно плакать. Поп во главе колхоза, а вы смеетесь.
— Это факт, — говорят другие. — Вы не смейтесь.
— Где же факт? — говорит товарищ Молодцев. — Покажите мне этот кулацкий колхоз. Его поля? Его огороды?
— И в самом деле, — соглашаются все. — Его не видать.
— Что такое конспиративный? — говорит подкулачник. — Я не знаю. Он конспиративный, — говорит подкулачник. — Я знаю.
— Колхоз в подполье, — смеется Молодцев. — Это остроумно. Что же они, и пшеницу сеют в подполье? — спрашивает он.
— Сеют, — отвечают подкулачники.
Но организаторы «конспиративного колхоза» еще ничего не знают. Они находятся еще в первоначальной стадии, стадии размышления.
Вот кулак Лука. Он сидит у окна, положив голову на руки, и мечтает. И вот его мечта — мечта деревенского мистика, и он видит колхоз таким, каким бы он хотел его видеть.
Пятнадцать членов его колхоза встают рано утром и замечают, что они встали с левой ноги.
— Мы встали с левой ноги, — говорят они.
— С левой? — спрашивает заведующий. — А у вас есть какие–нибудь доказательства?
— Есть, — отвечают пятнадцать человек, членов его колхоза. — Видите, пятнадцать ног стоят на полу, а пятнадцать лежит на кровати.
— Раз, два, четыре, восемь, одиннадцать, пятнадцать, — считает заведующий. — Пусть пятнадцать пойдут на работу, а пятнадцать останутся на кровати.
— Нас всего пятнадцать, — говорят пятнадцать человек.
— Как же пятнадцать, — говорит заведующий, — я насчитал тридцать.
— Это ног тридцать, — сказали пятнадцать членов, — а нас пятнадцать человек. У каждого человека по две ноги.
— По две ноги? — спросил заведующий и посмотрел на свои ноги. — Да, по две ноги. Я упустил из виду. Хорошо, пусть пятнадцать человек и тридцать ног останутся дома. Тем, кто встал с левой ноги, нельзя ходить на работу. Плохая примета.
Приходит на другой день заведующий со звонком, и колхозники, услыша звонок, просыпаются.
— Сегодня какой день? — спрашивают они.
— Вторник, — отвечает заведующий.
— Как вторник, — говорят ему колхозники, — когда сегодня понедельник.
— Нет, вторник, — говорит заведующий.
— Нет, понедельник.
— Да я же хорошо знаю, что вторник, — говорит заведующий.
— А мы хорошо знаем, что понедельник.
— Хорошо, — сказал заведующий, — принесите календарь, и вы увидите, что вторник.
Они приносят календарь и показывают на понедельник.
— Вот видите, видите, — говорят они, — мы же вам говорили.
— Да, теперь я вижу, — говорит заведующий. — Понедельник. Плохая примета. Оставайтесь дома. Можно на работу не ходить. — И они остаются дома.
Приходит на третий день заведующий со звонком, и колхозники, услыша звонок, просыпаются.
— Сегодня какое число? — спрашивают они.
— Двенадцатое, — отвечает заведующий.
— Как же двенадцатое, — говорят ему колхозники, — когда сегодня тринадцатое.
— Нет, двенадцатое, — говорит заведующий.
— Нет, тринадцатое.
— Да я же хорошо знаю, что двенадцатое, — говорит заведующий.
— Мы хорошо знаем, что тринадцатое.
— Хорошо, — сказал заведующий, — принесите календарь, и вы увидите, что двенадцатое.
Колхозники приносят календарь и, незаметно оторвав одну страницу, показывают на тринадцатое число.
— Вот видите, видите, — говорят они, — мы же вам говорили.
— Вижу, — соглашается заведующий, — но вчера был понедельник, следовательно, сегодня вторник, а по–вашему выходит — среда.
— Нет, вчера был вторник, а не понедельник, — сказали колхозники, — а сегодня среда.
— Да вы сами говорили, что понедельник, — сказал заведующий, — значит, вчера я был прав.
— А как же на работу? — спрашивают колхозники.
— На работу не ходить, — говорит заведующий. — Как же можно. Сегодня тринадцатое число.
Но вот в городах начинается жилищное строительство и в деревнях жилищное строительство.
— Нам тоже нужно начать жилищное строительство, — говорит заведующий и берет в руки топор.
— А что такое жилищное? — спрашивают некоторые.
— Что такое строительство? Жилищное, — говорит заведующий, — это от слова «жилище», имени существительного, а строительство, — говорит заведующий, — это от слова «строить», глагола неопределенного наклонения.
— Как же оно существительное, — спрашивают колхозники, — когда оно еще не существует.
— Оно существует, — говорит заведующий, — везде существует.
— Но у нас не существует, — говорят ему колхозники, — значит, оно не существительное.
— Это верно, — соглашается заведующий.
— А потом, что за неопределенное наклонение? — говорят колхозники. — Нужно строить так, чтобы оно было определенное и без наклонения, а прямо.
— Прямо, — согласился заведующий, — ну, давайте строить. Вот топоры.
— Вот топоры, — сказали колхозники и взяли топоры, каждый по топору. — Давайте строить.
— А как строить, — спросил заведующий, — всем вместе или каждый в отдельности?
— Каждый в отдельности, — сказали колхозники.
— Нет, все вместе, — спорил заведующий.
— И все вместе, — согласились колхозники, — и каждый в отдельности.
И они начали строить все вместе и каждый в отдельности.
Но вдруг заведующий спохватился:
— План, — вспомнил он, — мы забыли про план. Сначала нужно выработать план, а потом строить. Нельзя строить дом без плана.
— Нельзя, — согласились колхозники, — сперва нужно выработать план.
И вот они разрабатывают план, все вместе и каждый в отдельности. И план готов.
— Теперь можно строить, — говорят они, берут топоры и начинают строить все вместе и каждый в отдельности, строго придерживаясь плана.
Они строят все вместе дом и каждый по одному дому, и все дома как один, потому что план один.
В каждом доме четыре окна выходят на улицу, четыре во двор. В палисаднике растут четыре тополя. Двор делится на четыре части: на скотскую, вторую, скотскую и четвертую. В скотской расположены: хлев, скирды сена и хлев, во второй: дрова, сараи, амбары, дрова в скотской, скирды сена, хлев, скирды сена, в четвертой амбары, дрова, сарай, амбары. В каждом доме четыре комнаты: спальня, гостиная, кухня, спальня. Четыре печки. В доме четыре стены, четыре потолка: в каждой комнате по потолку. Четыре комода. Четыре стола. Четыре дивана. Кругом четыре! Сегодня четыре — мистическое число колхоза. В доме четыре стула, в буфете четыре стакана, четыре картины висят на стенах. Но в каждом доме должна жить семья в четыре человека. Ни больше, ни меньше: четыре. И в той семье, где больше четырех, лишних прогоняют вон. А в той семье, где меньше четырех, недостающих принимают со стороны. И у каждого из четырех человек всего по четыре. У мужа по четыре сапога, у жены четыре платья, у сына четыре ружья, у дочери четыре куклы. Четыре, четыре и четыре. Но вдруг колхозники вспоминают об уборной. Четыре уборные в одной квартире — это слишком много. Но они не хотят разбивать число. До сих пор везде было четыре. Они думают все вместе и каждый в отдельности, но ничего не могут выдумать. Придется дом построить без уборной. Это первая неудача. За ней появляются другие. Они вспоминают о самоваре. Четыре самовара — это слишком много. И вот они начинают пересматривать свой план. В доме четыре стула. Придут гости, негде будет сесть хозяевам. Они не знают, что делать. Придется выбрать другое число: два, три, десять. Но дом состоит из четырех стен. Из трех нельзя. Из двух нельзя. Из десяти нельзя. И вот дома исчезают на глазах у них. Исчезает строительство.
Так мечтает Лука. Он хочет видеть колхоз таким, каким он хочет его видеть. Он трет себе руки от удовольствия, смеется и говорит: «Хорошо! Хорошо! Прекрасно! Отлично! Замечательно!» Но что это с ним: он открывает глаза и видит настоящий колхоз. Он видит то, чего не хочет видеть.
— Не то! Не то! — говорит и отмахивается, как от наваждения. Он смотрит растерянными глазами на неумолимую действительность и прячет свою голову в подушку, как в песок. — Не видеть. И не слышать! — Но он слышит, как действительность надсмехается над ним. И вот он видит. Он видит сон. И сон надсмехается над ним. Он видит себя. Вот он трет руки. «Я придумал, — говорит он, — теперь можно строить». Они шли от стен и углов. А он от обратного. «Моя семья состоит из трех человек, — говорит он. — Кроме того, бог триедин: бог–отец, бог–сын, бог–дух святой». И он выбирает число три. И строит дом из трех углов, треугольный дом. Сыновья ему помогают. Они носят бревна обеими руками. Вот они приносят топор. Он берет топор. Но топор надсмехается над ним из его рук. Бревна не хотят ложиться ровно. Полено пинает его, как колено. Рубанок обращается к нему:
— Убирайся!
Постройка показывает ему кукиш и нагло разваливается.
— Хорошо, — говорит Лука, — у меня не выходят три угла, попробую четыре.
И он строит себе дом из четырех углов, обыкновенный дом.
Вот он выстроил. Но дом уходит от него и говорит: «Я не твой».
Он спит. Но остальные не спят. Не спит поп. Он управляет слухами. И кажется, что они вылетают из его широких рукавов. Теперь он напоминает одновременно Иисуса Христа и радио, радио–христа. Но радио Христа не есть ради–христа, кулаки помогают ему, он помогает им.
Он пустил слух: колхозный скот будут клеймить особым клеймом, а клейменый скот уже никогда не возвратят хозяину. И, пройдя через десятки кулацких ушей и выйдя через сотни кулацких и середняцких ртов, слух возвращается к попу, выросший и видоизмененный: будут клеймить всех — жен, детей, стариков и молодых, и клейменым никогда не удастся вернуться.
— Моя фантазия, — думает поп, — помноженная на выдумку моих друзей, это незаменимая вещь, это непобедимое оружие.
Так он стоит посредине двора, похожий то на крест, то на радиомачту, с руками то вытянутыми горизонтально, то поднятыми вертикально, с рукавами широкими и машущими. И его слухи летят из его рукавов, как его птицы.
Иногда он не узнает свои слухи, настолько они изменились. Впрочем, он их узнает, но не сразу. Тогда он встречает их с готовыми объятиями, объятый восторгом и машущий рукавами, готовый улететь, как улетают его слухи. Он радуется и говорит: «Вот этот слух наиболее удачный. Его изменяемость показывает его активность. Он прошел через наибольшее количество ушей и принес им вреда, нам пользы больше самого активного вредителя». Иногда он молится — это его право и профессия, — собрав вокруг себя всех верующих, то есть всех кулаков, всех старух, несколько середняков, двух–трех бедняков, много женщин и никого из молодежи, за исключением дочерей и сыновей кулаков. Но они растворяются среди старух и сами принимают себя за старух. Они слышат, как изменяется их облик. Вот их самодовольные языки болтают и сплетничают во рту, лишенном зубов. Они слышат, как на их лицах появляются их морщины, они видят, как загибаются их спины, вырастают подбородки. И вот они молятся, похожие на молитву, и сплетничают, похожие на сплетню.
— Чем молитва отличается от слуха? Молитва угодна богу. Но слух про врагов бога разве не угоден богу? И слух и молитва — это одно и то же, так давайте распускать слухи про колхоз, — говорит поп. — В настоящий момент это угоднее богу, чем ваши молитвы.
Но что это с попом? Он машет рукавом, и его лицо радуется всем лицом, глаза радуются, рот радуется, лоб радуется, даже борода и нос, и те радуются.
Поп прекращает молитву и достает новый слух.
— Конспиративный колхоз, — шепчет он. — Кто же мог так хорошо выдумать? Неужели не он?
И он узнает свой слух, видоизмененный чужими языками. Его слух! Его собственный, неотделимый и неделимый. Но оказывается, что некоторые кулаки и все старухи не понимают слово «конспиративный» или не могут его произнести. И передают:
— Кооперативный!
«Так слух может сослужить вредную службу», — размышляет поп. И заменяет слово «конспиративный» словом «тайный».
Теперь все понимают, все передают, все торжествуют, точно уже одержали победу и этот тайный «колхоз» верующих уже существует.
— Он уже существует, — говорит поп, — раз существует название, значит, существует и предмет. Это неверующие и коммунисты отделяют предмет от названия. Уничтожают одно и оставляют другое. Скажем, слово «бог», да простит мне господь, коммунисты не отрицают это слово, часто употребляют его в своих книгах, докладах, но отрицают его сущность, то, что бог существует. Мы же не коммунисты, мы верующие. Для нас нет слова, нет понятия, существующего отдельно от предмета. Раз существует слово, значит, существует и предмет. Раз существует предмет, значит, существуют и понятие и слово, отражающие его. Только мы, верующие, в состоянии подойти научно, мы доказываем, потому что мы верим. А вера уже есть доказательство. Мы говорим: разве существует тень человека, если нет самого человека? Тень не существует.
— Нет, существует, — обрывает попа кто–то.
— Кто? Кто? — шепчет толпа, каждый оглядывается на соседа.
— Кто сказал, что существует? — спрашивает поп.
— Я, — говорит кто–то.
И все увидели, что это сказала тень. Человека не было, была одна тень.
— Теперь все убедились, — насмешливо сказала тень, — что может существовать тень и не существовать человека. Я тень без человека.
— Да, да, — сказал поп, — но вам, наверное, кажется, что вы тень. Возможно, что вы не тень.
— А кто же? — сказала тень. — Я тень. Подойдите ближе и посмотрите.
Поп подошел ближе и сказал:
— Да, тень, — сказал поп, — но чем вы мне докажете, что вы тень без человека? Я вижу тень, но не вижу человека. Это не значит, что его нет. Мы с вами ни разу не видели бога, однако мы знаем, что он есть.
— Это правда, — сказала тень, — однако я тень без человека. Одна тень.
— Не морочьте мне голову, — сказал поп, — я занят.
Тень ушла. А поп спросил:
— Что это за тень? Чья это тень?
— Мы не знаем, — сказали верующие.
Но тут вышел один старик и сказал:
— А я знаю, — сказал один старик. — Это не тень, а наш бывший барин.
— Бывший барин, — удивленно сказал поп, и сказала толпа верующих:
— Как же мы могли принять его за тень? Значит, мы ошиблись.
Значит, они ошиблись.
— Заподозрив нас в том, — продолжал поп, — что мы организовали тайный колхоз верующих, они тем самым дают нам в руки оружие. Они только предполагают, что мы его организовали. А наша задача, — тут поп принял вид городского докладчика, — наша неотложная задача заключается в том, чтобы уверить их, что мы организовали этот самый колхоз. Чтобы они были убеждены. И что же! Сначала один за другим, потом десятки и сотни, сначала бабы, старухи, старики, потом мужики и молодежь, все выйдут из колхоза, чтобы вступить к нам. Еще несколько дней и еще несколько усилий, ваших усилий, и дни будут вашими, победа вашей. Победит бог, значит, победите вы…
— Нужно принять срочные меры, — сказал один кулак. — Прежде всего, не забыли ли мы чего?
— Мы забыли, — сказал другой кулак.
— Что мы забыли? — спросили верующие.
— Мы забыли, — сказал кулак, — про заявления. Из колхоза будут выходить десятки и сотни не умеющих писать. Нам нужно приготовить заранее сотни заявлений о выходе. Это не фунт изюма.
— Не фунт, — подтвердил поп, — совершенно верно. Надо будет написать. Только где взять столько чернил, столько бумаги, столько перьев?
— Где взять? — подтвердили верующие. — Негде взять.
— Разве слить чернила всех в одну бутылку, собрать бумагу всех, перья всех и все грамотные руки, — сказал поп.
— Но это тоже будет своего рода колхоз, — шутили верующие.
— Правильно, — подтвердил поп. — Мы соединим свою бумагу, свои чернила и перья, как они плуги и лошадей, мы соединим свои руки и свои усилия, как они соединяли свои, и мы победим. Для того, чтобы победить врага, его нужно знать. Но чтобы победить наверняка, нужно бороться с ним его же методом. — Тут поп вдруг замолчал и принял фигуру вождя.
— Я вождь, — подумал он.
— Да, он вождь, — подумали верующие.
— А раз я вождь, — сказал поп, — я должен вами руководить, а вы мне подчиняться. Разумеется, именем господа нашего Иисуса Христа. В противном случае руководство было бы не руководство и подчинение было бы не подчинение. Но довольно слов. Дорога делу. Несите все чернила, все, какие у вас есть, всю бумагу и все перья. И, конечно, все грамотные руки.
— Вот грамотные руки, — сказали все грамотные люди и протянули к попу грамотные руки, каждый грамотный человек протянул по грамотной руке.
— Одних рук мало, — сказал поп, — нужны чернила, перья, нужна бумага.
— Но чернила наши высохли, — сказали верующие.
— А перья? — спросил поп.
— А перья заржавели, — сказали верующие.
— А бумага? — спросил поп.
— А бумага иссякла, — сказали верующие.
— В таком случае, — сказал поп и рассердился, — я напишу своим карандашом и на своей бумаге! Прочь ваши скупые руки. Я напишу своей грамотной рукой.
Верующие стояли и смотрели. А поп писал. Вот он написал и прочел:
— «Возглавляющему колхоз, — читал поп, — Молодцеву. Заявление. Прошу освободить меня от обязанностей члена вашего колхоза, а также вернуть моих двух коров, четырех кур и одного теленка. Матрена Крынкина».
— Вот, — сказал поп, — я вам прочитал. А теперь скажите ваше мнение. И мы устроим маленькое обсуждение. Говорите, говорите, я вам разрешаю.
— Позвольте мне слово, — сказал один верующий.
— Говори, — кивнул поп.