В репризе «Штурмовщина» я показывал с помощью акробатических трюков, к чему приводит спешка в работе. Эта тема была близка и понятна многим зрителям.
Я с помощниками (подмастерьями) ставил на колченогий стол большую лестницу-стремянку, кричал:
– А-ну, поднажмем! Конец квартала, а у нас план не выполнен! Главное – уложиться в срок!
Я забирался на стремянку, падал, снова забирался, помощник подавал мне малярную кисть и ведро с краской. В спешке он забрызгивал меня, я его, в финале я опрокидывал на него ведро краски и сам, потеряв равновесие, падал с четырехметровой высоты, «вывихивая» себе ногу. Лестница валилась на меня. Помощники укладывали меня на лестницу, как на носилки. Я восклицал:
– Молодцы, ребята! Главное – уложиться в срок!..
В 50-е Ленинградский цирк возобновил постановку пантомим. Кроме пантомимы «Выстрел в пещере», была выпущена водяная пантомима «Праздник на воде» (сценарий А. Белинского и Г. Венецианова). В ней участвовал молодежный коллектив под руководством Михаила Николаева. Поставил пантомиму Г. Венецианов. Спектакль в художественной форме прославлял строителей гидроэлектростанций, создателей новых искусственных морей.
Низвергавшийся с десятиметровой высоты водопад, подсвеченный цветными прожекторами, был удивительно красив и эффектен. Я играл царя Нептуна, прибывшего «открывать» новое море. Выплывал на манеж в ванне с только что вошедшей в быт газовой колонкой, принимал душ. После этого я заявлял, что для меня любое море по колено. Водолазы под водой незаметно для зрителей пристегивали ходули к моим ногам, и я гордо дефилировал по поверхности «моря», как по суше. Манюня, не умеющая ходить на ходулях, была вынуждена сопровождать меня вплавь.
Исполнял я в этой пантомиме еще одну комическую роль – невесты-модницы. В сопровождении хилого жениха я шел по барьеру. Жених, желая продемонстрировать невесте свою ловкость и силу, снимал халат и, послав воздушный поцелуй, неуклюже прыгал в воду с подкидной доски, на другом конце которой находился я. Подброшенная в воздух невеста крутила вслед за женихом комическое переднее сальто-мортале в воду, захлебывалась, тонула, затем пыталась по-дамски плыть, размазывая по лицу черную краску ресниц и бровей. В ужасном виде меня вытаскивали на барьер, и жених с криком: «И это моя невеста!» – на глазах хохочущей публики «топился» – падал в воду и… не показывался более (уплывал под водой за кулисы).
Я бежал по барьеру с воплем:
– Обманщик! А как же свадьба?..»
Кстати, однажды Вяткину пришлось участвовать в значительно более драматичной водяной пантомиме. Дело было весной. Артист вместе с Манюней вышел из цирка погулять на набережную Фонтанки. Внезапно Манюня увидела неподалеку кошку и погналась за ней. Однако не рассчитала свои силы, поскользнулась и упала в реку, полную тающих льдин. Вяткин перегнулся через чугунную решетку перил и буквально молил Манюню продержаться хотя бы немного. На его крики сбежались прохожие, в том числе и друзья-артисты. Они и принесли из цирка веревку, которую Вяткин привязал к своей ноге и храбро полез в ледяную воду. Манюня была спасена.
Между тем слава клоуна Вяткина, почти как в репризе «Творческий рост», росла не по дням, а по часам. В итоге в 1951 году директор Московского цирка Н. Байкалов и режиссер А. Арнольд пригласили его на гастроли в столицу. В Москве наш герой показывал свои старые, проверенные временем репризы, а также создал две новые: одну трюковую пародию и одну социально-бытовую, обличающую любителей чаевых (текст – С. Ульянов). Первая реприза выглядела следующим образом.
Вяткин выходил на сцену сразу после ухода с манежа эквилибристов во главе с Евгением Милаевым (он в ту пору был мужем Галины Брежневой – дочери будущего Генсека Леонида Брежнева, который в ту пору был секретарем ЦК КПСС). Улегшись на специальную подставку, клоун водружал на поднятые ноги огромную лестницу, подобно Милаеву. Десять рослых униформистов забирались на лестницу, и Вяткин свободно держал этот невероятный груз. Затем выходил режиссер-инспектор манежа и говорил, что Вяткина вызывают к телефону. Клоун благополучно «вылезал из брюк», делал кульбит и уходил за кулисы, а лестница с униформистами продолжала на глазах «изумленных зрителей» по-прежнему находиться в вертикальном положении, поскольку она была укреплена на невидимых публике опорах.
Иногда репризы рождались у Вяткина совершенно неожиданно – например, во время каких-то выездных выступлений. Вот лишь один из подобных примеров, о которых рассказывает сам артист:
«Нередко, выступая на заводах, я исполнял репризы, в которых упоминались конкретные фамилии бракоделов, пьяниц, прогульщиков. Такой репертуар, построенный на местном материале, пользовался обычно наибольшим успехом и, по свидетельству руководителей цехов и заводов, приносил несомненную пользу. В связи с этим запомнилось мне одно из выступлений в цехе Кировского завода во время обеденного перерыва.
Наскоро сколоченная сцена, у сцены стенд с фотографиями нашего предыдущего выступления на этом заводе. Перед сценой масса людей в спецовках, комбинезонах, молодежь устроилась повыше, на мостиках, трубах, лестницах. Обстановка напоминала фронтовые концерты.
У руководства цеха я узнал фамилии любителей выпить. Вышел с Манюней в очередной паузе. У меня грустный вид, Манюня громко скулит.
Р. М. Балановский спрашивает меня:
– Борис Петрович! О чем это вы с Манюней горюете?
– Манюнька боится, что я скоро умру…
– Вы ей объясните, что в конце концов все мы там будем.
– Манюнька, перестань скулить. Все мы там будем. И я, и Иванов, и Сидоров, и Петров (я перечислял всех цеховых пьяниц). Представляешь, какое на том свете пьянство начнется!
Я наклонялся к Манюне, «шептавшей» мне что-то на ухо.
– Роберт Михайлович, – обращался я к Балановскому, – Манюнька говорит, ей жалко, что и на том свете такое безобразие будет!..»
В 1954 году Б. Вяткину было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. Вместе с ним этого же звания были удостоены: известная эквилибристка на проволоке Вера Сербина и не менее известный дрессировщик Валентин Филатов – создатель знаменитого «Медвежьего цирка».
В Ленинградском цирке Вяткин проработал до 1957 года, после чего выступал с различными гастрольными коллективами: ездил как по родной стране, так и за границу. Отметим, что первая зарубежная гастрольная поездка Вяткина состоялась за год до ухода из Ленинградского цирка и проходила в Китайской Народной Республике. Затем были: Индия (1964), Финляндия (1965), Монголия (1967), Сирия и Ирак (1971) и др. Естественно, больше всего Вяткин гастролировал по странам социалистического содружества – поездки туда случались чуть ли не каждый год. По словам артиста:
«В европейских социалистических странах меня восхитила организация работы в цирках шапито. Например, цирк «Буш», одноманежный, передвижной, имеет огромное хозяйство: шапито, сто вагончиков, много тягачей и автомашин. С немецкой точностью каждый музыкант, артист, униформист, каждый работник цирка расписан дирекцией на время разборки цирка, переезда и установки цирка в новом городе. Каждый человек имеет смежную специальность, знает, какой блок ему надлежит отвязать, какие гайки открутить, что и куда погрузить, за рулем какой машины или трактора быть в качестве шофера. Это позволяет всего за четыре-пять часов полностью разобрать шапито, подготовиться к переезду и за восемь-девять часов на новом месте все смонтировать вновь и быть готовыми принять зрителей.
У чехов и югославов организация примерно такая же. Там униформисты выполняют одновременно обязанности билетеров, радистов, уборщиков. Ежедневно после представления старший униформист устраивает краткое совещание с разбором работы сотрудников, указывает на недостатки и упущения.
Во время гастролей были трогательные встречи с товарищами по профессии, выступавшими ранее в Советском Союзе. В Праге с воздушной гимнасткой Марией Рихтеровой и музыкальными эксцентриками Болота, в Берлине с моим другом и партнером по работе в Минском цирке клоуном Юлиусом Эмке, в Польше с дрессировщиками обезьян Гедройц…»
Отметим, что во время зарубежных гастролей Вяткин пользовался большим успехом у местной публики, поскольку являл собой пример типичного русского клоуна, который не стремится копировать своих западных коллег. То есть Вяткин был оригинален своим национальным колоритом (здесь пальма первенства, без сомнения, принадлежала другому клоуну – Олегу Попову, звезда которого взошла во второй половине 50-х). По словам Б. Вяткина:
«По моему мнению, клоун должен быть обязательно народен, его шутки и репризы должны иметь национальный колорит. Поэтому я стремлюсь быть на манеже русским артистом. Например, в репризе «Русский хоровод» я выхожу в своем обычном клоунском костюме, любуясь балеринами, одетыми в русские сарафаны и танцующими плавный народный танец. Я вынимаю платочек и пытаюсь присоединиться к хороводу. Они меня не берут в круг. Тогда я разбегаюсь, прыгаю сквозь обруч и во время прыжка успеваю трансформироваться, превратиться в смешную полную «матрешку» в кокетливо повязанном платочке, юбке до пят и яркой кофте. Тут же, благодаря простому трюку, матрешка вырастает в два раза и присоединяется к хороводу.
«По моему мнению, клоун должен быть обязательно народен, его шутки и репризы должны иметь национальный колорит. Поэтому я стремлюсь быть на манеже русским артистом. Например, в репризе «Русский хоровод» я выхожу в своем обычном клоунском костюме, любуясь балеринами, одетыми в русские сарафаны и танцующими плавный народный танец. Я вынимаю платочек и пытаюсь присоединиться к хороводу. Они меня не берут в круг. Тогда я разбегаюсь, прыгаю сквозь обруч и во время прыжка успеваю трансформироваться, превратиться в смешную полную «матрешку» в кокетливо повязанном платочке, юбке до пят и яркой кофте. Тут же, благодаря простому трюку, матрешка вырастает в два раза и присоединяется к хороводу.
В репризе «Манюня-гармонистка» я усаживаю Манюню на маленький стульчик. По моей команде Манюня начинает разводить мехи миниатюрной гармоники, звучит русская плясовая. Не в силах удержаться от нахлынувшего веселья, я пускаюсь вприсядку!
Для нашего зрителя эта музыка родная, близкая с детства. Первые же звуки веселой русской попевки настраивают публику на праздничный лад. Зал начинает хлопать в ладоши в такт музыке, в которой и озорство, и удаль, и широта народной души…»
Кстати, о Манюне. Эта озорная маленькая собачка была равноценной партнершей Вяткина и поэтому достойна того, чтобы разделить с ним половину его славы. Она стала такой же знаменитой собачкой, как и Клякса, которая была партнершей другого выдающегося советского клоуна – Карандаша (Михаила Румянцева). За тридцать лет (1946–1976) рядом с Вяткиным сменилось восемь Манюнь, поскольку собачий век, увы, короток. О том, какой была в «деле» его партнерша, рассказывает сам Б. Вяткин:
«В одной из реприз Манюня играла секретаршу, которая снимала телефонную трубку и набирала номер – крутила телефонный диск. Научить ее подавать трубку оказалось делом нехитрым, так как каждая обученная собака приносит хозяину брошенную палку или какой-либо предмет. А вот трюк с «набором телефонного номера» мы готовили несколько месяцев.
Когда собака хочет гулять или просит пищу, она обычно царапает лапами ногу хозяина. Во время этих естественных для нее движений я несколько раз произносил слово «чисти» и за «хорошую работу» давал ей кусочек сахара или колбасы. Таким образом был выработан условный рефлекс, и стоило мне приказать «чисти», как собачка бросалась и царапала лапами мою ногу. Потом она научилась скрести лапами по дощечке, фанере. А после этого я начал подставлять ей телефонный диск. Когда самое трудное было освоено и закреплено, мы приступили к отработке всей сцены.
Манюня прыгала на стол, подавала мне телефонную трубку и набирала номер. После многих репетиций, во время которых каждый трюк поощрялся лакомством, собака при виде стола с телефоном сама без приказаний выполняла все трюки в привычной для нее последовательности. Делала она это комично и охотно.
А вот в репризе «Реваншистское правительство» над трюками не пришлось так долго трудиться. Я смазывал подметки своих ботинок шоколадным маслом, после чего все собаки, изображавшие продажных министров, с удовольствием «лизали мне пятки»…»
В самом конце 60-х рядом с Вяткиным появилась его последняя Манюня – восьмая по счету. Причем ей с ходу пришлось «вписаться» в новую программу, которую клоун подготовил под руководством режиссера Центральной цирковой студии Людмилы Александровны Харченко. В программу вошли репризы «Хоровод», «Манюня – прыгунья с подкидной доски», «Тунеядка» и другие сценки.
Больше всего хлопот вызвала реприза «Тунеядка» (весьма популярная в те годы тема, поскольку слишком много тунеядцев расплодилось тогда по стране), поскольку там от юной Манюни потребовалось больше всего таланта. И она справилась. Вот как об этом вспоминал сам Б. Вяткин:
«Я выходил в паузе и подавал режиссеру-инспектору заявление об уходе с работы. Манюня выносила в зубах свое персональное заявление.
Я говорил:
– Мы с Манюней решили бросить работу. Надоело. Манюня, ты хочешь работать?
В ответ на мой вопрос Манюня ложилась на ковер.
Режиссер-инспектор спрашивал:
– Как же вы будете жить?
– Не беспокойтесь, мы проживем отлично!
– Но в наше время невозможно жить без работы.
– Давайте поспорим, – предлагал я инспектору, – для начала бросим по рублику!
Я снимал шляпу, клал на ковер. Затем мы бросали в шляпу по рублю. Я входил в азарт и предлагал повысить ставку пари. После трешек и пятерок мы бросали в шляпу по десять рублей. Тогда я произносил:
– Раз… Два… Три!
Манюня хватала шляпу в зубы и убегала с манежа.
– А вы говорили, что мы без работы не проживем!
В эту минуту Манюню задерживала у форганга дружинница (моя ассистентка А. И. Вяткина). Она отбирала шляпу, возвращала деньги режиссеру-инспектору, а когда я хотел бежать, свистела в милицейский свисток и хватала меня за руку. Я молил зрителей взять нас на поруки. Режиссер-инспектор говорил:
– Вашу Манюню-тунеядку мы возьмем на поруки, а вам придется отвечать за свои поступки.
Дружинница уводила меня, я кричал собаке:
– Манюня! Не забывай хозяина!
После того как мы скрывались от зрителей, через весь манеж вслед за нами бежала Манюня, волоча в авоське передачу: молоко, булку, колбасу.
На репетициях этой репризы Манюня быстро научилась подавать заявление, ложиться, изображая нежелание работать. А вот приучить ее хватать шляпу на счете «три» долго не удавалось. Собака почему-то предпочитала делать это при слове «раз». Долго мы бились, но Манюнька упорно не желала прислушиваться к моим просьбам. Пришлось выработать условный рефлекс не на слово «три», а на следовавший за этим словом удар в ладоши. Манюня стала хватать шляпу вовремя, но когда она ее волочила за кулисы, из шляпы вываливались деньги. Нас выручил жесткий кусок картона, который я подшил к полям. И собаке стало удобнее, теперь шляпа всегда находилась в горизонтальном положении.
Эту репризу Манюня всегда исполняет с особенным удовольствием. Я думаю, причиной тому не стремление к тунеядству и не назидательный смысл сценки. После исполнения репризы часть содержимого авоськи обычно выдается собачке в награду за трудолюбие…»
В середине 1975 года свет увидели мемуары Бориса Вяткина – книга «Жизнь клоуна», отрывки из которой легли в основу этой главы. Увы, но спустя год после выхода книги сердце знаменитого клоуна остановилось.
Ходжа Насреддин по-советски (Акрам Юсупов)
А. Юсупов родился 1 мая 1905 года в маленьком городе близ Андижана в Узбекистане. Он был 9-м по счету ребенком в семье пекаря Мамеда Юсупова. Жила семья бедно, и прокормить всех своих детей Юсупов-старший не имел никакой возможности. Поэтому в восьмилетнем возрасте Акрама взял к себе в семью брат его отца – известный в тех краях канатоходец (дорвоз). Отметим, что в Узбекистане с древних времен показывались выступления подобных артистов – дорвозов и симдоров. Дорвозы демонстрировали сложнейшие трюки: хождение по канату, натянутому на большой высоте (25–30 метров), на ходулях, с медными тазами на ногах, с завязанными глазами; они, как правило, включали в свои выступления оригинальные трюки воздушной гимнастики на трапеции, подвешенной к той же мачте, к которой крепится канат. Симдоры исполняли прыжки и танцевали на пружинящем канате. Очень часто узбекские (бухарские) дорвозы выступали в Петербурге, Москве, за границей, где везде вызывали неизменный успех.
Заглянем в цирковую энциклопедию и прочитаем там следующее:
«Работа дорвозов обычно сопровождалась игрой на бубнах (отбивая ритм на трех бубнах одновременно, музыканты в то же время ловко жонглировали ими). В самобытном искусстве жонглирования узбекские артисты (чини-уюнчи, тагора-уинчи и казавоз-уюнчи) достигали виртуозного мастерства: ловко оперировали фарфоровыми тарелками, тяжелыми кувшинами, не только подкидывали и ловили свой реквизит, но и балансировали его на голове, на спине, перекатывали по всему телу, нередко сочетая сложный пассаж с танцем. Исключительной сложностью отличался танец с подносом, наполненным горящими углями (исполнители – оташ-уюнчи), искусно перемещаемым с головы на спину и т. д. Во время празднеств, ярмарок, базарных дней, семейных торжеств обычно выступали акробаты (зангбозы, бесуякчи, муаллакчи), иллюзионисты (найранбозы), дрессировщики животных…»
Уже спустя несколько месяцев юный Акрам стал выступать с небольшой бродячей труппой своего дяди. Сначала в качестве акробата, потом наездника и дорвоза. Мальчик оказался настолько смышленым, что буквально схватывал все на лету и очень быстро стал полноценным участником труппы. Причем он приобрел славу не только как ловкий акробат и канатоходец, но и как кызыкчи – острослов-импровизатор. Последние сопровождали острыми шутками выступления канатоходцев и пользовались особым почтением у публики, которая всегда ценила острое слово и сочный юмор.