Девушка появилась через полчаса, страшно недовольная, и стала на ходу пудрить носик. Тут-то к ней и подъехал элегантный автомобиль.
– Вас подвезти? – учтиво осведомился Видаль.
Колетт обрадовалась и, сев в машину, стала тараторить без умолку. Не без труда нашим сыщикам удалось узнать у нее, что ей ничего не известно ни о каких фотографиях или пленках, которые Буайе сделал во время памятного круиза десятилетней давности. Зато выяснилось, что в театре сегодня будут две из тех четырех актрис, которые знали Лантельм и с которыми Амалия собиралась поговорить.
– Шарля Мориса, конечно, нет, он играет в другом театре, – сказал репортер.
– Ах, – Колетт не удержалась от вздоха, – такой красавчик, и актер изумительный! Мог бы жить с кем хочет, а он хранит верность своей жене. Та на пять лет старше его и вовсе не блещет красотой. Приворожила его, не иначе!
Разговор с актрисами, которые знали когда-то мадемуазель Лантельм, вышел не слишком содержательный. Язвительная мадам Дешан показала Видалю платиновое кольцо с черной жемчужиной и без околичностей сообщила, что некогда оно принадлежало Женевьеве, а потом поклонник Дешан купил его на аукционе.
– Там были вещи из ее коллекции. То есть так говорили родственники Лантельм, но мой друг, который разбирается в таких вещах, сказал, что в ее коллекции с точки зрения искусства не было ничего интересного, – говорила мадам Дешан, наслаждаясь каждым словом. – Разве что украшения… Лантельм обожала платину и жемчуга – черные, белые, розовые. Правда, когда эксперты занялись ее драгоценностями, оказалось, что не все были настоящие. Представляете? – Актриса засмеялась. – Одно кольцо оказалось с поддельным изумрудом, да еще и кое-какой жемчуг был фальшивым. А она всегда утверждала, что ее украшения настоящие, и все были уверены, что у нее все настоящее. Но, похоже, любящий супруг пару раз сэкономил на подарках!
И снова раздался неприятный, режущий ухо смех.
– Собственно говоря, – произнес Видаль сухо, – мы пришли к вам говорить вовсе не об этом. Вы ведь знали ее. Скажите, что за человек была мадемуазель Лантельм?
– Она была дрянь, – просто ответила мадам Дешан. – От нее за километр разило борделем, из которого она вышла. И таланта у нее было ровно чайная ложка, чтобы играть в посредственных комедиях и не быть освистанной. Так прямо и можете написать, сославшись на меня, – добавила актриса, любезно скалясь. – Все, что у нее было, это амбиции. Никто больше не помнит ни одной пьесы, в которых она играла и вокруг которых в свое время поднимали столько шума.
– А как же рецензенты, которые в один голос ее хвалили? – усмехнулся журналист. – Я почти не встречал отрицательных отзывов о ее игре.
– Люди просто не хотели ссориться с ее мужем. Да и вообще, раз вы журналист, то должны знать, как создается дутая слава.
И дамочка победно развалилась в кресле, вертя на пальце кольцо и насмешливо глядя на посетителей.
– Вообще-то, – проворчал Видаль, выходя из гримерки, – рецензенты отмечали ее игру задолго до того, как мадемуазель Лантельм стала мадам Рейнольдс.
– Однако наша мадемуазель была яркой личностью, раз даже через столько лет одно упоминание ее имени вызывает у некоторых разлитие желчи, – усмехнулась Амалия. – Ладно, теперь идем поговорим с ее подругой, мадемуазель Сильветт.
Мадемуазель Сильветт было хорошо за сорок. Ее нельзя было назвать красавицей, но приятная улыбка и умные глаза выгодно выделяли невысокую брюнетку среди прочих актрис.
– Ах! – вздохнула она, едва услышала, о ком Видаль и Амалия хотят с ней поговорить. – Бедная Жинетта!
– Вы ведь были ее подругой, не так ли? – спросила Амалия. – Она даже играла в пьесе, которую вы написали.
– Да, мы дружили, – кивнула мадемуазель Сильветт. – Я была старше, и она частенько спрашивала у меня совета. Не о том, как играть ту или иную роль, а о том, как ей поступить в том или ином случае.
– С тем или иным поклонником? – с улыбкой осведомился Видаль.
– О нет, – сразу же ответила мадемуазель Сильветт. – Тут она никого не слушалась и советов не просила. Вообще-то, она была вроде как душа нараспашку, всегда готова помочь или дать денег, но когда речь заходила о личном… Жинетта могла быть очень, очень скрытной. И чем важнее для нее была связь, тем сильнее скрытничала. И поскольку свои отношения с Рейнольдсом она не то что не скрывала, а, наоборот, всячески афишировала, то вы сами можете делать выводы.
– Сколько лет вы ее знали? – спросила Амалия.
– С тех пор, как Жинетта пришла в «Жимназ» и стала играть там маленькие роли. Получается, с 1901 года или около того. Правда, когда она стала звездой, мы почти перестали общаться. И зачем она отправилась в тот круиз? Ей же говорили, чтобы она остерегалась воды.
– Кто говорил? – подняла брови Амалия.
– Ах, ну да, вы же не знаете ту историю… – оживилась мадемуазель Сильветт и рассказала о том, как однажды она сама, Женевьева Лантельм и еще одна актриса отправились к знаменитой предсказательнице узнать свое будущее.
Та, оказывается, объявила мадемуазель Сильветт, что ее судьбу решит буква «В». И в самом деле, вскоре актриса вышла замуж за некоего Валантена. Лантельм получила совет остерегаться воды («Воды! – воскликнула тогда Жинетта, смеясь. – Хорошо, что не шампанского!»), а третья спутница – дороги.
– И третья актриса, конечно, погибла в дороге, – иронически усмехнулся Видаль, выслушав эту историю.
Мадемуазель Сильветт поглядела на него с укором. Затем сказала серьезно:
– Она попала в аварию на шоссе и была вынуждена уйти из театра.
Видаль поглядел на Амалию, и ему показалось, что баронесса готова сказать что-то не слишком лестное по поводу предсказателей и тех, кто им верит. Однако та перевела разговор на другую тему и спросила, что мадемуазель Сильветт думает о том, что случилось на яхте.
– Не знаю, – нерешительно протянула актриса. – Понимаете, я как-то не очень верю в несчастный случай. А если мы говорим об убийстве… – Мадемуазель Сильветт поморщилась. Судя по всему, ей, уравновешенной натуре, было неприятно даже произносить это слово. – Никто не мог убить Жинетту, кроме мужа, который ее ревновал. И еще, может быть, Евы.
– Вот как? Почему?
– Ева была влюблена в Шарля Мориса, как кошка, – усмехнулась мадемуазель Сильветт. – Знаете, все обожают говорить о том, как важна первая любовь… Но есть еще одна важная любовь, о которой обычно забывают и о которой редко пишут господа романисты: последняя. Жинетта играла с Шарлем Морисом в одной пьесе. Тот ей понравился, и она пригласила его на яхту. Ева, узнав об этом, устроила страшный скандал. Пришлось пригласить и ее. Кроме того…
– Да?
Актриса заколебалась, помолчала. Наконец снова заговорила:
– Не выношу сплетен, но это вовсе не сплетня, я слышала ее слова своими ушами. Словом, как-то раз, когда Ева выпила немного больше, чем нужно, она кое о чем обмолвилась. Я тогда не приняла ту фразу всерьез, а теперь думаю, что, может быть, Ларжильер не просто так ушла в монастырь.
– Что именно сказала Ева? – терпеливо спросил Видаль.
– Что однажды убила человека, – проговорила актриса, волнуясь. – Мы беседовали о романе, где герой, убив, испытывает угрызения совести и прочее. А Ева сказала мне, что это чепуха. Мол, убив, просто оставляешь все случившееся в прошлом и идешь по жизни дальше. Я тогда решила, что она слишком много выпила, да и она, когда протрезвела, больше никогда на эту тему не заговаривала.
Видаль покосился на Амалию и в тот миг был готов биться об заклад: его спутница думает о том же, что и он. Ну и ну! Становится все интереснее и интереснее… Любопытно, это правда или нет?
И тут Видаль вспомнил, что в Париже Ева сразу же начала с главной роли, заменив неожиданно умершую актрису. Неужели…
Выйдя из театра на бульвар Капуцинок, журналист горячо сжал баронессе руку, сопроводив жест словами:
– Должен признаться, я недооценил вашу систему. Однако благодаря ей мы узнаем такие сногсшибательные вещи…
Амалия слегка поморщилась, услышав определение «сногсшибательный».
– В сущности, пока мы не узнали ничего особенного, за исключением того, что все свидетели что-то недоговаривают или даже кое-где привирают, – сказала она. – Но это было ясно еще до того, как мы взялись за дело. И самое скверное то, что у Евы фактически нет алиби на время убийства, если оно действительно имело место.
– Я тоже обратил внимание, – кивнул Видаль.
– Допустим, что в пылу ссоры Шарль Морис сказал ей, что она ему надоела и ему гораздо больше нравится Лантельм. После чего он уходит к себе, а Ева, воспользовавшись тем, что на палубе никого нет, идет к Лантельм и выталкивает ее в окно. После чего каким-то образом создает иллюзию запертой изнутри двери и возвращается к себе.
– Иллюзию?
– А почему бы и нет? Да, дверь была заперта. Да, ключ находился в замке со стороны комнаты. Но это не значит, что дверь была заперта изнутри. Есть масса способов создать видимость замкнутого пространства. Вы понимаете, что я имею в виду? Но пока у нас нет возможности осмотреть «Любимую», мы можем только строить теории. Пока нам известно только, что у Евы Ларжильер нет алиби, зато имеется очень веский мотив.
– Иллюзию?
– А почему бы и нет? Да, дверь была заперта. Да, ключ находился в замке со стороны комнаты. Но это не значит, что дверь была заперта изнутри. Есть масса способов создать видимость замкнутого пространства. Вы понимаете, что я имею в виду? Но пока у нас нет возможности осмотреть «Любимую», мы можем только строить теории. Пока нам известно только, что у Евы Ларжильер нет алиби, зато имеется очень веский мотив.
Видаль нахмурился.
– Возможно, когда Ева увидела тело, ее замучили угрызения совести, и актриса пыталась покончить с собой, выбросившись в то самое окно, – внезапно сказал он. – Только Шарль Морис вошел вовремя и помешал ей сделать это. А теперь, когда время прошло, Ева уже не хочет умирать и поэтому всячески поддерживает общепринятую версию, согласно которой Лантельм убил ее муж.
– Видите, как интересно выходит, – усмехнулась Амалия. – И интереснее всего, что, пока мы строим версии, свидетели начали исчезать… К тому же, возможно, за нами вдобавок кто-то следит. – Баронесса вздохнула. – Кто у нас остался из свидетелей? Шарль Морис, Раймон Обри…
– Бывший капитан находится где-то в колониях. Шарль Морис должен быть в Париже.
– Жюли Прео, ныне графиня де Сертан…
– Она с мужем живет то в парижской квартире, то в замке недалеко от Парижа. Но граф, судя по всему, не настроен нас к ней подпускать.
– А что насчет старого драматурга, Анри Невера?
– Я не нашел о нем сведений. Скорее всего, он уже умер. У Леопольда Эттингера чахотка. Несколько месяцев назад он уехал к себе в Бельгию.
– Остаются только актер, доктор Морнан и мать матроса Шавийара, которая живет в Версале, – проворчала Амалия. – Все ясно. Едем к Шарлю Морису, а потом к доктору.
Однако им не повезло. Горничная в доме Шарля Мориса сказала им, что месье уехал в Лондон, договариваться насчет гастролей. А доктор Морнан, как оказалось, вместе с семьей отбыл на отдых в Довилль.
– Будем искать мать Шавийара? – осведомился Видаль.
– Нет, – буркнула Амалия, – уже поздно, а нам еще надо собрать вещи. На сегодня хватит.
Назавтра с утренним экспрессом они отправились в Бордо. Видаль захватил с собой свои бумаги и, хмурясь, просматривал их.
– Чем вы заняты? – спросила его баронесса.
– Пытаюсь понять, почему должны были погибнуть именно Тенар и Буайе, – проворчал Видаль. – Вы же сами утверждали, что во всем должен быть смысл. Но между этими двумя людьми нет ничего общего, кроме того, что они находились на «Любимой» в одно и то же время.
– Вчера я связалась с комиссаром Папийоном и попросила его помочь нам, – сообщила Амалия. – У комиссара большие связи, а мне во что бы то ни стало надо взглянуть на фото и пленки, которые Буайе сделал на яхте.
– Но его любовница сказала, что их не существует.
– Нет, она сказала, что ей о них ничего не известно. Это разные вещи, Пьер!
Наконец путешественники прибыли в Бордо.
Рулевой Ален Жерфо оказался загорелым моряком с обветренной кожей и огромными руками. Недоверчиво щурясь, он выслушал рассказ Видаля о том, что тот готовит статью о деле Лантельм, и медленно, основательно, от начала до конца прочитал подписи в удостоверении.
– Что, собственно, вы хотите знать? – буркнул он, возвращая документ репортеру. – О том деле все уже давно забыли.
– Мы хотим знать правду. – Видаль подсел поближе и проникновенно уставился прямо в глаза моряку. Репортер отлично знал, что с такими замкнутыми, недоверчивыми людьми лучше всего срабатывают самые простые трюки. – Правду, и ничего, кроме правды. Вы были на «Любимой», плыли на ней почти месяц с хозяевами и их гостями, вы наверняка многое видели и многое можете рассказать. Опасаться вам нечего: Жозеф Рейнольдс давно умер, а его наследникам абсолютно все равно, был он убийцей или нет. Так что, Ален? Кто на самом деле убил мадемуазель Лантельм?
– Э, сударь, – усмехнулся Жерфо, – если вы хотите знать правду, то… Там было не так просто. Все, конечно, поверили, что бедную мадемуазель ухлопал ее муж. Только…
– Только – что?
– Только следствию далеко не все известно. А на суде я об этом упоминать не стал. Мне бы все равно не поверили.
– Не поверили бы чему, Ален?
Жерфо вздохнул и молча уставился в окно. У журналиста прямо руки чесались, так хотелось схватить тугодума за горло и вытрясти из него то, что ему было известно. Но Видаль сумел-таки преодолеть соблазн.
– Видите ли, мсье, – сказал Жерфо наконец, – на яхте находились не только мы и гости. Там был еще один человек. Посторонний. И он от всех прятался. Вы понимаете, что я имею в виду?
Часть третья Восемнадцатый
Глава 1 Незнакомец
– Что значит – посторонний? – спросила Амалия.
– То и значит, что это был не кто-то из матросов или гостей, а кто-то еще, – ответил бывший рулевой.
– Может быть, его пригласили на яхту хозяева? – предположил Видаль. – Такое не могло случиться?
– Я тоже сначала так подумал, – кивнул Жерфо. – Только дворецкий Фонтане, когда я его спросил, очень удивился и сказал, что на яхте нет никаких новых гостей.
Амалия вздохнула.
– Мсье Жерфо, – сказала она, – нам нужно знать как можно подробнее обстоятельства, при которых вы видели того постороннего. Когда, где, как вы его заметили и прочее.
– Когда? Дайте-ка подумать… Да, точно. Мы плыли по Голландии. Была остановка на пару дней в Амстердаме, и потом мы снова тронулись в путь. Течение спокойное, на берегах всюду мельницы – красота. Только жарко было, конечно. И душно. Как-то раз я проснулся ночью и поднялся выпить воды. И тут на палубе заметил незнакомца.
– Как он выглядел? – быстро спросил Видаль.
– Высокий малый, – подумав, ответил Жерфо. – Выше меня, наверное. И одежда на нем была не матросская.
– Возраст, приметы…
– Возраст? Ну, молодой. Лет двадцати или тридцати. Но вряд ли больше. Приметы… Хотя посудите сами, какие тут приметы, когда я его видел только несколько секунд?
– Может быть, это все же был кто-то из гостей? – спросила Амалия.
– Нет. Шарль Морис ниже, мсье Эттингер гораздо уже в плечах. А мсье Буайе ходил с бородкой. Тот, который посторонний, был вообще без бороды.
«Интересно получается, – помыслил Видаль. – Оч-чень интересно! Любопытно, сколько еще неожиданных открытий таит странное давнее дело?»
– Вы его увидели, и что было дальше? – спросила Амалия.
– Я удивился, – просто ответил Жерфо. – Двинулся к нему, чтобы убедиться, что мне не померещилось. Но тот человек быстро отступил в тень и исчез.
– Вы с кем-нибудь говорили о том, что видели, кроме дворецкого? – спросил Видаль.
– С Рене Шавийаром, мы же с ним дружили. Но он не принял мои слова всерьез и заявил, что я, наверное, вместо воды глотнул вина, то есть мне померещилось. А потом Рене сам увидел незнакомца, когда стоял ночью на вахте. Тот тоже возник на мгновение и скрылся, словно его и не было. Тут-то Шавийар и перестал надо мной смеяться. Тогда мы посоветовались с дворецким и решили, что надо доложить капитану.
– И что сказал Раймон Обри?
– Он нас выслушал и нахмурился. По его словам, никаких посторонних на яхте не должно быть. Рене предположил, что, может быть, тот незнакомец – обычный вор. Вызвали Фонтане и спросили, не пропадало ли что-нибудь на борту в последние дни. Но дворецкий ответил, что ничего такого не заметил, все как всегда. Да и потом, «Любимая» ведь небольшая яхта, там и спрятаться-то толком негде.
– Раймон Обри предпринял что-нибудь?
– Да. Капитан пошел к хозяину и рассказал ему о том, что мы видели. Фонтане потом нам говорил, что хозяин вроде как удивился. Вошла хозяйка, и хозяин ей сказал, что на яхте обнаружили постороннего. И та его буквально задразнила.
– В каком смысле? – удивился Видаль.
– Ну, сказала, что, наверное, какая-то из актрис, его бывших любовниц, проникла на борт и желает сжить ее со свету, – охотно объяснил Жерфо. – Фонтане говорил, хозяин был очень смущен. И все повторял, что матросы видели мужчину, а не женщину. Но хозяйка засмеялась и сказала, что актрисы привыкли переодеваться, что он нарочно так сделал, чтобы ее провести, и требовала, чтобы муж признался и показал ей, кого прячет. Рейнольдс оправдывался, говорил, что тут ни при чем. Только хозяйка насела на него и стала даже со смехом перечислять имена, кто это мог быть. А потом возьми и скажи: «Я все поняла: твоя бывшая жена явилась требовать свое содержание». И они оба стали хохотать, как сумасшедшие. Под конец хозяйка заявила, что запасы вина тают, наверняка матросы потихоньку бутылки таскают, а спьяну мало ли что им могло привидеться. Но Рейнольдс ей не поверил. Один из наших, Корто, потом слышал, как он приказал капитану обшарить всю яхту, только незаметно. Но капитан никого не нашел. И больше никто из нас постороннего не видел.
Амалия, постукивая карандашом по блокноту, оглянулась на Видаля.