— Идем же, Фетинья! — промолвила Милослава, поджимая то одну ногу, то другую. — Я уже ступней не чувствую от холода!
Девушки двинулись дальше по льду реки и уже у самых береговых ивовых зарослей наткнулись еще на несколько мертвых тел.
— Это купец Никодим Сова, а это его жена и старший сын, — молвила Фетинья, оглядывая трупы. — Это жена Лихослава и его дочь. Это Ян, двоюродный брат огнищанина. Это супруга Яна и его сыновья. А этого здоровяка я не знаю… — Фетинья склонилась над мертвым русичем с широкими плечами и большим животом.
Все убитые были раздеты донага. У мертвых женщин были отрезаны уши и некоторые пальцы на руках. Видимо, татары позарились и на женские украшения — серьги и перстни.
Увидев на ногах у мертвой дочери огнищанина теплые башмаки, Милослава без колебаний взяла их себе. Фетинья помогла подруге обуться, видя, что застывшие пальцы Милославы совсем не слушаются ее.
Продравшись сквозь ивовые заросли, беглянки наконец оказались в лесу.
На опушке возле могучих сосен Фетинья и Милослава наткнулись еще на два мертвых тела: мужчину средних лет и девочку лет тринадцати. Мужчина был полностью обнажен, а с убитой девочки были сняты лишь шубейка и шапка.
— Повезло нам, подруга, — трясясь от холода, сказала Фетинья. — Дочери купца Никодима одежка уже ни к чему, а вот нам она вельми нужна. Ты уж прости нас, Любаша, — Фетинья ласково погладила мертвую девочку по заиндевелой холодной щеке.
Помимо тонкой исподней сорочицы на убитой дочери купца Никодима было надето два длинных платья из шерстяной ткани, теплый белый платок, а на руках теплые рукавицы.
Любава была девочкой рослой, поэтому ее исподняя сорочица и платье оказались почти впору для хрупкой и стройной Милославы. Но для Фетиньи платье Никодимовой дочери оказалось настолько не по росту, что ей пришлось разорвать его в проймах и оторвать рукава. Лишь после этого Фетинье удалось влезть в узкое детское одеяние.
Платок и рукавицы Фетинья отдала Милославе.
— Ну, и куда мы теперь пойдем? — спросила Милослава, глядя на Фетинью.
— В гости к старику-лесовику, — ответила Фетинья и уверенно направилась в заснеженную лесную чащу.
Путь по замершему в чуткой тишине густому лесу вымотал Милославу настолько, что она на какое-то время забыла про холод и снег, набившийся ей в башмаки. Милославе казалось, что Фетинья бредет наугад через чащу, перебираясь через древние поваленные ветром стволы и описывая круги.
— Давай передохнем, — наконец взмолилась Милослава. — Сил моих больше нет!
— Держись, милая! — оглянулась на Милославу идущая впереди Фетинья. — Скоро уже придем.
К удивлению Милославы, Фетинья вывела ее на узкую тропу, явно протоптанную среди сугробов людьми. Двинувшись по тропе, девушки вскоре вышли на широкую поляну, посреди которой стояли кучкой три бревенчатых строения, кровли которых были укрыты бурой сосновой корой. Над самой большой из избушек через дымоход в крыше тянулся к вершинам столетних сосен и елей сизый шлейф дыма.
Пройдя мимо небольшого стога сена и загона из жердей, беглянки торопливо подбежали к этому затерянному в чаще жилью.
— Дедушка! — вскричала Фетинья, увидев старика в тулупе и заячьей шапке, копошащегося под навесом.
Старик удивленно поднял голову, выронив из рук корзину с берестой. Это был дед Евстрат, отец плотника Петрилы.
— Внученька! Откель же ты взялась? — Подойдя к Фетинье, дед Евстрат обнял ее за плечи. — Почто ты раздета? Кто это с тобой?
— Это Милослава, подруга моя, — чуть не плача от радости, молвила Фетинья. — От мунгалов мы бежали, дедушка. Захватили Рязань мунгалы, множество народу истребив и пленив. Страшно вспомнить, что вчера в Рязани творилось!
— Ступайте, милые, в избу, — сказал дед Евстрат, мягко подталкивая беглянок к низким дверям из толстых досок. — Обогрейтесь и обсушитесь. Косы у вас, я гляжу, заледенели и колом стоят. В прорубь вы обе провалились, что ли?
— Не провалились мы, дедуня, а плыли голыми подо льдом, иначе было никак не вырваться от мунгалов проклятущих! — сказала Фетинья, гордая своей смелостью и находчивостью. — А одежку мы с убитой девочки сняли, тело которой нашли на опушке леса. — Фетинья подмигнула хранившей молчание Милославе: — Я же говорила тебе, что со мной не пропадешь!
Глава девятая Евпраксия
В дверь ложницы раздался негромкий, но настойчивый стук.
Несмотря на поздний час, Евпраксия не спала.
Оторвав голову от подушки, она окликнула служанку:
— Лагута, узнай, кто пришел.
Молодая челядинка с недовольным вздохом поднялась с постели и прошлепала босыми ногами до дверей. На ее вопрос: «Кто здесь?» из-за двери прозвучал невнятный мужской голос.
— Это Апоница, госпожа, — обернулась Лагута к княгине.
— Что ему нужно? — спросила Евпраксия, уже сидя на постели.
— Он бубнит что-то про татар, которые якобы где-то близко и про сбегов из Борисова-Глебова, — ответила служанка и широко зевнула. — Не разобрать толком.
— Впусти его, — распорядилась Евпраксия.
Румяная Лагута наградила княгиню недовольным взглядом и отодвинула деревянную щеколду на двери.
В просторную ложницу, освещенную маленьким огоньком масляного светильника, вступил плечистый одноглазый бородач в длинном плаще поверх теплого кафтана и запорошенных снегом сапогах. На поясе у него висел кинжал, в руках была красная парчовая шапка с меховой опушкой.
Завернувшись в одеяло, Евпраксия приблизилась к Апонице, который отвесил ей почтительный поклон.
— Молви, Апоница, что за люди прибыли из Борисова-Глебова? — нетерпеливо спросила княгиня. — Ты разговаривал с ними?
Апоница вежливо прокашлялся в кулак и ответил, не поднимая глаз на Евпраксию, стоящую перед ним с распущенными волосами и обнаженным правым плечом, виднеющимся из-под поспешно наброшенного одеяла:
— Сбегов больше сотни нахлынуло к нам в Любичи, все из Борисова-Глебова и ближних деревень. Все в один голос твердят, что татары во множестве надвигаются со стороны Переяславца и Ожска. Нехристи жгут села и города на своем пути. По слухам, татары разорили Рязань и все города на реке Проне.
— Взят ли татарами Борисов-Глебов? — вновь спросила княгиня.
— Покуда еще не взят, но мунгалы по всей округе рассыпались, — промолвил Апоница, глядя в пол. — Нехристи захватили Новый Ольгов, Солотчу и Енино, добрались и до Сосновки, а от этого села до Любичей всего десять верст. Собираться нужно скорее в путь, княгиня. Нельзя медлить!
— Что, прямо ночью в дорогу собираться? — недовольно воскликнула Лагута. — Малютка Иван только-только угомонился и заснул, коль потревожим его, то он уже до утра не уснет.
Апоница бросил в сторону служанки сердитый взгляд, затем осмелился взглянуть на княгиню. Но едва он успел открыть рот, как Евпраксия опередила его, поддержав свою верную челядинку.
— Лагута права, не могу я сейчас будить сына, — непреклонным голосом произнесла она. — У Ванечки зубки режутся, от этого он беспокойным стал, часто плачет и спит плохо. Мы с Лагутой сегодня кое-как его угомонили, пусть поспит малютка. А утром и в путь двинемся. Токмо куда же нам теперь бежать, Апоница?
— В Ростиславль — больше некуда, княгиня, — хмуро ответил тот. И добавил, строго взглянув на Лагуту: — Не серчайте, но я подниму вас чуть свет. Дороги снегом занесло, поэтому с нашими санями быстро двигаться не получится.
Лагута заперла дверь на щеколду за ушедшим Апоницей и сердито обронила, направляясь к своей постели:
— Татары, может, и не сунутся к нам в Любичи, коль все дороги снегом занесло, зачем с теплого места срываться в метель и стужу?
Любичи были укрепленной княжеской усадьбой, возведенной среди густого соснового бора на реке Осетр. Покойный супруг Евпраксии держал свой княжеский стол в Борисове-Глебове, но большую часть года обычно проводил в Любичах, среди тишины и покоя. Отсюда через лес до Борисова-Глебова вела всего одна дорога длиной в двадцать верст.
Евпраксия никак не отреагировала на реплику Лагуты. Княгиня сидела на кровати, погруженная в печальные думы.
Смерть любимого мужа разом убила в душе красавицы-гречанки все оттенки радости. С той самой поры, когда Апоница привез весть о гибели Федора Юрьевича в Батыевой ставке, Евпраксия ни разу не улыбнулась, ни разу не притронулась к своей лютне. Ее красивое лицо в последнее время более походило на некую скорбную бледную маску. Ее голос, всегда такой добрый и приветливый, теперь все чаще звучал раздраженно, а порой и гневно.
Едва добравшись до Борисова-Глебова, Апоница убедил Евпраксию укрыться вместе с маленьким сыном в Любичах. Затерянная в густом лесу княжеская усадьба казалась Апонице самым надежным укрытием для Евпраксии и ее сына в эти горестные дни татарского нашествия. Сюда же Апоница собирался привезти и княжескую дочь Радославу, но во время ночевки в Переяславце княжна пожелала остаться у своей тетки Софьи Глебовны, супруги Ингваря Игоревича.
Едва добравшись до Борисова-Глебова, Апоница убедил Евпраксию укрыться вместе с маленьким сыном в Любичах. Затерянная в густом лесу княжеская усадьба казалась Апонице самым надежным укрытием для Евпраксии и ее сына в эти горестные дни татарского нашествия. Сюда же Апоница собирался привезти и княжескую дочь Радославу, но во время ночевки в Переяславце княжна пожелала остаться у своей тетки Софьи Глебовны, супруги Ингваря Игоревича.
Апоница оставил Радославу в Переяславце без малейшей тревоги в сердце, поскольку этот город имел еще более мощные укрепления, чем в Рязани. Внешний вал Переяславца возвышался на двенадцать саженей, а ров перед ним имел глубину девять саженей.
Однако, уже находясь в Борисове-Глебове, Апоница узнал от беженцев, что татары, подойдя к Переяславцу со стороны Пронска, взяли город штурмом всего за два дня. Затем татары опустошили городок Ожск и по льду Оки ушли в сторону Рязани. Семь дней орда Батыя стояла под Рязанью, осаждая город. И вот Рязань пала, а татарская орда вновь устремилась к верхнеокским селам и городам.
Евпраксия видела, что Апоница терзается тем, что не настоял на своем и позволил княжне Радославе остаться у тетки в Переяславце. Получается, что Апоница не выполнил повеление Юрия Игоревича, не сберег его единственную любимую дочь. Евпраксия понимала, почему Апоница так рвется поскорее уехать из Любичей. Не обеспечив безопасное укрытие Радославе, о судьбе которой теперь приходится лишь гадать, Апоница с удвоенным рвением стремится увезти Евпраксию подальше от татарской угрозы.
«Ничего страшного не случится, ежели выедем из Любичей утром, — мысленно успокаивала себя Евпраксия, взбивая подушку. — Татары, может, и вовсе не доберутся до Любичей в эдакую метель, Лагута права. И страхи Апоницы пустые».
Вскоре Евпраксия заснула безмятежным сном, не ведая, что злой рок уже навис над нею и ее сыном.
Гуюк-хан и его брат Урянх-Кадан убедили Бату-хана отправить их тумены в подмогу хану Кюлькану, который со своей конницей двигался в авангарде татарской орды, устремившейся от опустошенной Рязани к верхнеокским городам. Гуюк-хан и Урянх-Кадан изобразили перед джихангиром жгучее желание заслужить его милость, но на самом деле оба лелеяли совсем иные помыслы. Зная о приказе Батыя разыскать и привезти к нему гречанку Евпраксию, эти двое проявляли самое неистовое рвение в поисках знатной гречанки. Гуюк-хан желал найти и убить Евпраксию, чтобы досадить Батыю. Урянх-Кадан намеревался взять вдову князя Федора Юрьевича себе в наложницы, дабы не только досадить Бату-хану, но и унизить его. За такое самоуправство Бату-хан мог подвергнуть ослушника суровому наказанию. И все же Урянх-Кадан был полон решимости осуществить свой дерзкий замысел.
— Пусть в конце концов Евпраксия достанется Бату-хану, но перед этим она непременно побывает на моем ложе, — говорил брату Урянх-Кадан. — Сначала я сам вкушу от прелестей Евпраксии, прежде чем уступить ее Бату-хану.
Гуюк-хан поражался дерзости брата и одновременно восхищался в душе его желанием бросить вызов Бату-хану. Отвага Урянх-Кадана всегда граничила с безрассудством, за это его побаивались многие царевичи-чингизиды.
Взяв приступом Борисов-Глебов и обнаружив, что Евпраксии здесь нет, братья разделились: Гуюк-хан помчался со своими всадниками к Ростиславлю, а Урянх-Кадан рассыпал своих конников по всей ближайшей округе, как при облавной охоте на лосей и оленей.
Апонице в эту ночь приснился странный сон. Во сне к нему явился Федор Юрьевич, который с печальным видом стал упрекать Апоницу в том, что тот оставил его тело в степи без погребения.
«Скоро изгложут мои бренные кости дикие звери, — сетовал князь Федор. — Разве недостойно я жил, что уготовила мне Судьба столь жалкую кончину? Апоница, разыщи в степи мои кости и предай погребению по христианскому обычаю. Ты знаешь, где искать мой прах. — Федор Юрьевич тягостно вздохнул и добавил: — Евпраксию с сыном моим схорони рядом со мной, друг Апоница».
Апоница пробудился в смятении и страхе.
— Волю твою я исполню, княже, — пробормотал старый гридень, утирая холодный пот со лба. — Однако ж супругу твою с сыном рядом с тобой положить не смогу, ибо живы они и здравствуют…
Услышав бормотание Апоницы, из-за занавески выглянул тиун Щербан, кровать которого стояла в этой же светлице. В обязанность Щербана входило содержать княжескую усадьбу в полном порядке.
— Ты не захворал ли, друже? — забеспокоился Щербан. — Всю ночь стонешь во сне и ворочаешься. Может, лекаря позвать?
— К лешему твоего лекаря! — огрызнулся Апоница. — Дай-ка квасу испить, в горле что-то пересохло.
Осушив липовый ковш хлебного квасу, Апоница подошел к окну и отдернул занавеску. Сквозь заледенелое на ветру стекло виднелось первые робкие проблески утренней зари.
Из курятника раздался громкий крик петуха.
— Пора будить княгиню! — сказал Апоница, обернувшись к тиуну. — Ступай, разбуди Евпраксию. А я тем временем велю конюхам запрягать лошадей в сани.
— Сам не спишь и другим не даешь! — проворчал Щербан, натягивая на себя теплые суконные порты. — Куда ехать в такую рань? Подождал бы, пока развиднеется.
— Это не твоего ума дело! — хмуро проговорил Апоница, доставая с печи свои сапоги и рукавицы. — Пошевеливайся! Вот проводишь нас в дорогу, приятель, и можешь снова дрыхнуть.
Евпраксия хоть и поднялась безропотно с постели, но по ее лицу было видно, как не хочется ей куда-то ехать в такую рань. С таким же настроением встала с кровати и капризная Лагута. Собирая в дорогу свою госпожу и укутывая потеплее малютку Ивана, служанка нехорошими словами поминала Апоницу, тиуна Щербана, злых татар и морозную погоду, сменившую недавнюю оттепель.
Десяток гридней во главе с Апоницей уже сидели верхом на конях, зевая и поеживаясь на холодном ветру, когда из терема наконец-то вышли две молодые женщины в длинных шубах и круглых шапках с меховой опушкой. Одна из женщин держала на руках спящего младенца. Обе женщины забрались в крытый возок на полозьях.
Тиун Щербан и два его челядинца с трудом распахнули створы ворот, занесенные за ночь снегом.
Апоница дал шпоры коню и первым выехал за ворота. За ним следом размашистой рысью поскакали телохранители Евпраксии, затем двинулся возок с княгиней, ее сыном и служанкой, запряженный тройкой гнедых лошадей. В хвосте ехали двое саней с поклажей.
До развилки, где дорога поворачивала к переправе через реку Осетр, было всего с полверсты.
Апоница понукал коня, то и дело поглядывая на стоящие стеной по обеим сторонам дороги столетние сосны, с темно-зеленых крон которых ветер сдувал большие пушистые комья снега. Осыпаясь вниз, снежные комья превращались в облако или настоящий вихрь из множества мелких колючих снежинок. Из-за этих осыпающихся с ветвей снежных вихрей Апоница не сразу разглядел впереди конный отряд, загородивший дорогу.
— Глядите-ка, опять сбеги к нам пожаловали! — воскликнул кто-то из гридней.
И тут же другой голос возразил с нескрываемой тревогой:
— Нет, это не сбеги. Это — татары!
Апоница словно пробудился от дремы. Резко остановив коня, он пристально вгляделся в неясные очертания всадников, которые плотной колонной двигались по узкой просеке им навстречу. Да, это были татары! Такие мохнатые шапки и такие приземистые длинногривые лошади были только у татар.
Длинно выругавшись, Апоница приказал своим людям спешно поворачивать обратно в Любичи. Татар было больше сотни, отбиться от них можно было только за рвом и частоколом княжеской усадьбы.
Враги тоже заметили небольшой отряд русичей и устремились за ним в погоню, на всем скаку стреляя из луков. От метких татарских стрел погибли два извозчика на санях и трое дружинников. Несколько вражеских стрел вонзились в громоздкий крытый возок княгини.
Поредевший отряд Апоницы едва-едва успел укрыться за высоким частоколом княжеского подворья и запереть единственные ворота.
Татары разъезжали на своих низкорослых лошадках вокруг небольшой деревянной крепости, заглядываясь больше не на частокол и угловые башенки, а на двухъярусный бревенчатый терем с резной маковкой на крыше. Пройдя с грабежами по всей Рязанской земле, татары уже знали, что именно в таких вот загородных теремах здешняя знать хранит многие свои богатства.
— Вооружай всю свою челядь, тиун, — приказным тоном обратился Апоница к Щербану. — Сам тоже вооружайся. Сеча предстоит жаркая, брат! Видишь, нехристи обложили усадьбу, как волки лося.
Щербан, бледный от страха, суетливо раздавал челядинцам и смердам из окрестных деревень все имеющееся в усадьбе оружие: копья, топоры, кистени, мечи и кинжалы. Кому не хватило оружия, те брали в руки вилы, молотильные цепы, косы и дубины. Вместе с дружинниками Апоницы вооруженных ратников на княжеском подворье набралось больше сорока человек.