- Я думаю, что можно делать десять миль в час, - говорю я.
- Хорошо, если у тебя будут пять или даже четыре, - говорит он. - Не думаю, что доберешься сегодня.
- Мы с родителями иногда останавливались в мотеле Белтон-Фолс. Если я туда доберусь, то остановлюсь там на ночь.
Он снова разворачивает карту. Ее треплет ветром.
- Может быть. Но по дороге встречаются и другие мотели, - он уже сворачивает ее. - Откуда ты?
- Из Монумента.
Снова похолодало, и солнце спряталось в облаках.
- Смотри – это Эйсвел. Как долго ты добирался от Монумента?
- Около часа.
Он разглаживает складки на карте, которая вздувается у него в руках. Он словно проделывает тяжелую работу, думая и говоря об этом.
- Хорошо, от нижнего города в Монументе до этих пятен около пяти миль. Но у тебя были несколько высоких холмов до нижнего берега, с которых ты быстро спускался. Пять миль в час – очевидно, лучшее время для езды в течение дня.
- Да.
Он отвернулся и посмотрел вверх на облака и затем опять повернулся ко мне:
- Как ты собрался туда ехать, всадник. Тебя окружает ужасный мир. Ограбления и убийства. Никто не защищен на улице. И не знаешь, кому и как верить, и кто из попавшихся на твоем пути непорядочный человек?
Я хотел ехать и не желал все это слушать.
- Конечно же, не ты. Потому что ты не сможешь отличить хорошего парня от плохого. Никто не знает, где умрет. Никто. Однозначно. По дороге, когда пользуешься телефоном, слушай, слушай внимательно. Ты можешь нечаянно услышать щелчок. И если ты его услышал, то это кто-нибудь подключился и подслушивает, а потом ты имеешь от него неприятности.
Я уже устал сидеть на байке.
- Никому никогда не верь. Расспроси для проверки, если посторонний подходит к тебе. Но, по-любому ты не должен с ним иметь контакт. Он может быть с фальшивым паспортом, липовыми правами или с ложным именем… Так, ты можешь ехать. Будь осторожен.
Он мне всовывает в руки карту.
- Возьми, - говорит он. Она запачкана мазутом, и я сую ее к себе в корзину не складывая, втиснув между ремнем и отцовским портфелем.
- У тебя воспаленные глаза, - говорит он. - Надвинь шапку. Люди болеют и в старости умирают. Мы кричим им: «Вернитесь!» У жены была такая шапка, когда она работала на мельнице.
- Это шапка отца, - говорю я. - Он носил ее всегда. Я еду навестить его – он в госпитале в Ротербурге, и думаю, что он дрогнет, увидев ее.
- Куртка тоже его? - спрашивает он. - Выглядит, как армейская куртка моего сына. Он здесь работал – у меня в сервисе. Это было во время Второй Мировой войны. Он носил куртку, похожую на эту, она была ему великовата, как тебе твоя. Того, кто его тогда убил, звали Иводжима – ты, наверное, никогда и не слыхал о нем.
Голубые вены взбухают над его лицом, вперемежку с красными. Я собираюсь уйти и начинаю нервничать. Я чувствую себя нехорошо, когда он сравнивает меня со своим сыном и, наверное, спросит про отца и про мать.
- Мне жаль вашего сына, - говорю я.
Он не отвечает ничего, вытирает руками лицо и тяжело вздыхает, как будто бы очень сильно устал.
- Хорошей дороги тебе, - говорит он, махнув вперед. - Если бы я был на сорок лет моложе, то отправился бы с тобой. Как говорят, душа готова, да плоть слаба.
Я подпрыгиваю на байке и отправляюсь в путь.
- Большое спасибо, - кричу я, глядя мимо него. - Спасибо за карту и воздух в шинах.
Он стоит и печально смотрит, положив руки на бока.
- Будь осторожен, - кричит он. Его голос скребет в воздухе.
Я виляю и поворачиваю в сторону. Изо всех сил жму на педали.
TАРЕ ОZК002 1430 date deleted T-A
Т: Теперь, скажи мне, можем ли мы побеседовать о Поле Делмонте?
А: О ком?
Т: О Поле Делмонте.
(пауза 8 секунд)
А: Я не хотел бы.
(пауза 5 секунд)
Т: Тогда об Эмми Герц.
А: У меня снова болит голова.
Т: Только расслабься, сейчас дам тебе лекарство.
А: Я скорее нуждаюсь не в этом.
Т: Как хочешь.
(пауза 10 секунд)
Т: Ты расстроен. Пожалуйста, расслабься. Головная боль – это тревожная реакция на реальность, которую ты не воспринимаешь, как должное. И мне жаль, что ты так реагируешь. Когда мы начали эти беседы, то договорились, что они будут добровольны с твоей стороны, так будь же проще – веди к истине, но не туда, куда ты не можешь решиться, не на ту территорию, куда бы ты не вторгся.
А: Я понял.
Т: Мы можем вернуться к Полу Делмонту и Эмми Герц в любое время.
А: У меня действительно болит голова. Меня тошнит.
Т: Тогда нам стоит отложить.
А: Спасибо.
END ТАРЕ ОZК002
-----------------------------
Дорога длинная, ровная и прямая, без собак, которые могли бы на меня напасть. Солнце светит. Я жму на педали и пою:
Мимо проносятся машины, они обгоняют меня с жутким шелестом резины по асфальту. Шоссе №119 – хайвэй со сплошной желтой линией по середине. Я периодически съезжаю на обочину. Колеса тонут в рыхлом песке и скользят. Я теряю равновесие, затем выравниваюсь. Это мешает ехать, отбирает силы. Я боюсь, что меня может сбить машина, если буду долго ехать по асфальту. Но я напеваю:
Пытаюсь спеть песенку, которую отец всегда напевает, комично подражаю его голосу, то повышающемуся, то понижающемуся - протяжно и мягко. Когда он поет, у него ужасный голос: «У тебя оловянные уши», - говорила мать - но она всегда могла сплясать под эту странную песню. «Это наша песня», - говорил отец. И я могу вспомнить, как он поднимал меня на руки, когда я был маленьким, и подбрасывал меня почти до потолка, напевая:
И тогда он мягко отдавал меня в объятья матери, когда она сидела, вязала или читала. И я извивался в ее руках, ощущая тепло и защиту от всего плохого, что есть на свете. Мне было тогда, кажется, всего лишь пять или шесть. И отец самодовольно напевал:
- Дейв, Дейв, - могла сказать мать. - Ты дурачок, ну настоящий дурачок, - звучало смешно и, вместе с тем, с нежностью в голосе, и аромат ее духов обволакивал меня с ног до головы.
- Эх… Что вытворяют в других семьях, во время их традиционных песен? - мог сказать отец, кривляясь как клоун и прыгая по комнате:
- В них ничего не вытворяют, - могла сказать мать. Та старая игра для меня всегда была удовольствием. Конечно, это было еще до того, как мать стала печальной, до того, как тревога навсегда поселилась у нее на лице.
- Кто сказал, что ничего не вытворяют, напевая? - мог спросить отец. Глядя сверху на меня, он спрашивал грозным голосом: - Как тебя зовут, мальчик? - в тот момент он становился очень серьезным.
- Адам, - отвечал я. - Адам Фермер.
Я весело заигрывал с ним.
- Хорошо. Полагаю, раньше наша фамилия была Смит? Кого-либо спрашивая, ты напеваешь: «Мистер Смит навеселе, Мистер Смит…»
- Дэвид, - говорила мать. Я весело смеялся, и отец мог начать петь снова…
Я на шоссе №119:
Неожиданно славный выдался день. Октябрьские деревья горят на солнце яркими красками, все укутано в красное и коричневое. Временами поднимается ветер, срывающий с проводов стаю птиц в воздух, и птицы парят над шоссе. Я проезжаю длинный луг, весь усеянный коровами, жующими свою жвачку.
Я рад, что не принял пилюль, и я напеваю:
Я стараюсь петь голосом отца, но теряю нить. Ветер держит меня за горло, и мне нужно набрать воздух. В легких жжет, и я думаю, что пока лучше не петь. Мои плечи сводит от боли, а пальцы болят там, где я сжимаю рукоятки руля.
Я стараюсь петь голосом отца, но теряю нить. Ветер держит меня за горло, и мне нужно набрать воздух. В легких жжет, и я думаю, что пока лучше не петь. Мои плечи сводит от боли, а пальцы болят там, где я сжимаю рукоятки руля.
Передо мной холм. Дорога беспощадно ползет вверх. Я оглядываюсь: позади меня – ничего. Я останавливаюсь, слезаю и смотрю на верхушку холма.
Я качу велосипед. Вокруг пусто – ни души. Мне не хочется никуда. Полная безысходность. Но я все иду. Мне хотелось бы вернуться на ту заправку в Эйсвел. Можно было бы дойти до тех деревьев, что в стороне, присесть и отдохнуть, но я сомневаюсь в том, что мне стоит сходить с дороги. Кто знает, что скрывается за этими деревьями? Я боюсь не только собак, но и других животных, еще змей и пауков. Они – неразумны. Мне так нужно остановиться, но я продолжаю двигаться, двигаться – даже если устал.
Я на вершине холма, и подо мной ковром стелется чудесный ландшафт. Миля, другая вниз по дороге, и белая церковь, окруженная кучкой домов, острым шпилем впивается в небо. Я прыгаю на велосипед и лечу вниз с холма, на встречу новым приключениям. Байк набирает скорость, и я снова парю и наслаждаюсь собственным полетом. Я спешу к тому шпилю церкви, как можно быстрее. И будет так обидно, если я потеряю контроль над байком. Я скольжу вниз с холма, и ветер ест мои щеки, кусает изнутри все мое тело, И я снова пою, пытаясь подражать отцу, и лечу с той же песней:
Ветер подхватывает мой голос и уносит его в воздух. Звуки растворяются в нем, как дым.
Рукояткой руля я ударяюсь в дорожный указатель…
Лежу на земле. Все крутится в глазах: деревья, телефонные провода надо мной…
Голос ломается где-то очень высоко. Ясное небо и ветерок. Я дышу. Последнее, что чувствую: я жив и на правильном пути в Ротербург-Вермонт.
-------------------
ТАРЕ ОZК003 0845 date deleted T-A.
Т: Мы можем побеседовать?
(пауза 8 секунд)
Т: Ты хорошо себя чувствуешь?
(пауза 5 секунд)
Т: Ты выглядишь несчастным, расстроенным. Что-либо не так?
(пауза 15 секунд)
Т: Постарайся сегодня быть лидером в нашей беседе.
(пауза 10 секунд)
Адам был не в себе, отрешен, не находил места и смотрел не то в пустоту, не то в себя, и доктор, если он, конечно, был доктором, он, наверное, им и был, с маленьким лицом, и непонятными глазами, которые его сверлили, когда он их поднимал. Он словно смотрел через ствол орудия, целился в него. Адам чувствовал себя мишенью, и почему-то он был рад тому, что он мог, как бы стоять в стороне, как бы сделав шаг в сторону от себя, и видеть со стороны их обоих, сидящих в комнате. Ему, конечно же, было любопытно заглянуть в свои внутренности, но не сейчас. А доктор Брайнт уткнулся в вопросник своими, с виду уничтожающими глазами. Он еще не реализовал свой ум и хитрость. Он думал: «Если я сделаю шаг в сторону, то, может быть, я смогу найти что-нибудь еще. Это возможность дать ему наслаждение, помочь ему вспомнить…» Вспомнить что? Он не знал - что-то, что-нибудь мимолетное, из закутка души, мучения прочь, и тогда он сможет достичь желаемого…
Т: Может быть, отложим.
(пауза 5 секунд)
Т: Не стоит спешить. Попробуем потом.
END ТАРЕ ОZК003
-------------------------------------------
Свирепый пес, и я в ужасе.
Он поджидает меня в конце длинного, бесконечного спуска с вершины холма – с того момента, как еще издалека я увидел его маленьким комочком, сидящим у дороги. Я наблюдаю за ним по мере приближения. Похоже, что это настоящая немецкая овчарка, рыжевато-черного окраса, он тихо охраняет въезд, ведущий к большому белому дому, примыкающему к дороге. Мне кажется, что дом пуст, и я наедине с этим страшным псом. Я ожесточенно всасываю воздух, стараюсь проплыть мимо пса как можно быстрее, и делаю это так быстро, что изумляюсь собственной скорости и, похоже, для него я остаюсь незаметным.
Пес поднимает голову и поворачивает ее в мою сторону, вздрагивает, выравнивает уши, словно принимает вызов. Мои глаза мечутся слева на право, и возвращаются назад, но это не может меня спасти. Дорога позади пса пуста, в поле зрения нет машин, и сам дом внутри выглядит заброшенным, будто бы все ушли прочь. Через улицу, в расстелившемся за ней открытом поле проходит низкая каменная стена, за которой тоже никого.
Я приближаюсь, пес отступает от дороги, и я думаю, что, наверное, он ждет меня здесь всю мою жизнь. Он неподвижен, его хвост не шевелится, глаза – словно из мрамора. Он тихий и наблюдательный – пес-убийца. Я уже хорошо вижу, как блестят его стоящие уши, и говорю себе: «Надо продолжать движение. Он всего лишь собака. Собаки – лучшие друзья человека. Они не тигры и не львы».
Он направляется к велосипеду, его голова поднимается снова, на губах слюна. Он бесшумен – не лает и не рычит. А, может, из-за шумящего в ушах ветра я просто не слышу его рычания. Изо всех сил жму на педали, пригибаюсь к рулю, пальцы сжимают рукоятки. Байк летит прямо на него. Боюсь, что если я попытаюсь объехать его, то потеряю равновесие и упаду на тротуар – к его радости. Прикрываю глаза, мои ноги рубят по педалям, и я вот-вот в него врежусь. И в последний момент пес отскакивает в сторону, и теперь я слышу его рычание, извергаемое в прямом, коротком и диком лае. Он обнажает зубы.
Он пытается ухватить байк за вилку руля, будто своей атакой очень хочет меня остановить. Сердце замирает. Он кусает шину переднего колеса и крутит его из стороны в сторону. Резиновая шина – словно часть его носа, и колесо елозит по земле. И я кричу себе: «Все хорошо! Все хорошо!» Но мои слова теряются на ветру, и я говорю про себя: «Черт с ним, когда я уйду от этого пса, то уеду домой на первом же обратном автобусе, черт с этим Ротербургом, черт со всем-всем…»
Пес все время нападает на переднее колесо, он может его прокусить, и я в ужасе, и, наверное, если из колеса выйдет воздух, то я брошу байк ему в жертву.
Мы уже за въездом и приближаемся к изгибу дороги. Я отчаянно надеюсь, что там будет дом, склад, магазин или что-нибудь еще, где можно будет найти укрытие. И тогда я слышу приближение машины и истеричный рев клаксона. Я внезапно понимаю, что опасно сместился на середину дороги. Мне на встречу летит желтый «Фольксваген» с багажной решеткой на крыше, сбавляет скорость и съезжает на встречную, чтобы не ударить меня. Протяжный сигнал перемешивается со скрежетом тормозов. Пес отвлечен машиной. Он лает и бросается уже на нее. Пользуясь моментом, я ухожу прочь – почти по воздуху, глядя на машину, как на чудо или искушение. Я кручу педали, но не могу удержаться, оглядываюсь назад и вижу, что пес метнулся прочь, с дороги. Теперь с диким лаем он преследует этот «Фольксваген», его тело гнется и извивается, шерсть вздыблена.
«А теперь уношу отсюда ноги», - кричу я не известно кому и снова кручу педали, боюсь и паникую, отметая какую-либо усталость или боль в мускулах. Лай отдаляется. Огибаю поворот и лечу вперед.
Я приближаюсь к главной улице Файрфельда, и это точно Майн-Стрит, и точно этот городок – пара магазинов и церковь с белым шпилем. Я спешу по этой улице, пользуясь моментом. Я знаю, что могу остановиться, но не хочу слезать с велосипеда. Надо продолжать движение и добраться до Ротербурга. Я чувствую, что этот пес будет преследовать меня снова. Он будет ждать меня в стороне от магазинов, если я остановлюсь поесть или отдохнуть. Я открываю рот и глотаю воздух, и этот сладкий глоток снова возвращает мне силы. Я еду по городку и въезжаю на каменный мост, движение по булыжнику звучит аплодисментами в моих ушах, и говорю: «Здравствуй, Файрфельд, и прощай» Я продолжаю путь, чувствуя, что, наверное, не остановлюсь НИКОГДА.
--------------------------
TAPE OZ004 0800 date deleted T-A.
А: Скажите, вы – доктор?
Т: Почему ты это спрашиваешь?
А: Ладно. Допустим, что вы доктор, психиатр, может быть. В первую беседу вы сказали, что ваше имя Брайнт. Но вы не сказали «Доктор Брайнт». И это место выглядит не как больница – так что же это?
Т: Я рад, что тебе интересно все, что тебя окружает. Долгое время с тобой этого не происходило. Но не уже ли для тебя так важно, больница ли это или нет?