Т: Эмми возвращалась к этому разговору снова?
А: Нет. Никогда.
Т: Что ты думаешь об этом разговоре и о ее вопросах?
А: Это было нелепо и странно.
(пауза 5 секунд)
А: Я был уверен в том, что редактор из Ревлингса ошибался. Он, очевидно, имел плохую память. Я, наверное, и не думал об этом.
(пауза 10 секунд)
Т: Вот мы и перебрались в другую точку.
А: Мы?
Т: Дай мне собраться. Первая точка – это тот день среди деревьев с собакой. Главное, что привело тебя и отца в лес. Вторая – этот разговор с Эмми по телефону. Первый раз тебе было девять лет и четырнадцать во второй.
А: Я устал.
Т: Рано. Потерпи немного. Все идет неплохо.
А: Я больше ничего не хочу добавить.
Т: Ты думаешь об Эмми?
А: Да.
Т: Все начинает возвращаться к тебе, не только Эмми?
А: Я не знаю.
Т: Надо все вернуть. Вспомни, я помогу тебе, и лекарства помогут, но…
А: Но помочь мне? Где-то выигрываешь, где-то теряешь?
Т: Думай о выигрышах.
А: А если только теряю?
Т: Не думай об этом. Не надо.
А: Если это страшные потери?
Т: Надо все взвесить.
А: Спасибо.
END TAPE OZK005
-------------------------------------
Дождь начинает без предупреждения. Он режет по лицу, осыпает все мое тело. Облака сгущались, когда я еще въезжал в Ховард-Джонсонс, но меня это не волновало. Этим утром солнце и облака играли разными цветами на протяжении всего моего пути. Ливень встретил меня внезапно. Я жму по узкому участку шоссе №119. Грязь летит с моих ног во все стороны лишь потому, что переднее колесо без щитка, и ничего не защищает меня от брызг. Дождь лупит на встречу, и я еду через шторм.
Съезжаю с хайвэя и думаю, что делать дальше. Кося глазами в сторону, где-то в четверти мили отсюда вижу дом, но я не хочу оказаться среди людей. Можно спрятаться под деревьями, и я толкаю байк к протяженной кленовой роще. Дождь льет, как из ведра. Я въезжаю в рощу и чувствую, что деревья не могут меня защитить. Массивные капли, срывающиеся с ветвей, молотят меня сверху. С отвращением прислоняюсь к стволу дерева. Дождь снова усиливается, качая гнущиеся под ветром ветки. Холод проникает под одежду, просачиваясь под кожу и в кости. Отцовский портфель промок, и карта пропала. Я вытаскиваю портфель из корзины, обнимаю его и прячу под курткой. Он мокрый, но меня это не волнует. Дождь продолжается. Я смотрю на размытую карту и внезапно чувствую, что голоден, как волк, и не могу вспомнить, когда еще я был так голоден.
Проезжает машина – стейшен-вагон с деревянными панелями по болтам. Сидящий за рулем, смотрит в мою сторону. Мне хочется, чтобы он остановился. Закинуть бы байк на багажную решетку, что у него на крыше, и ехать в тепле и уюте. Но я почему-то рад тому, что он проскочил мимо, не остановившись.
«Я – Крепкий Орешек», - говорю я себе. Мой голос странно звучит в моих ушах. Дождь пляшет по земле, вода прыгает и скачет, словно капли масла на раскаленной сковородке. Я морщу все внутри себя и крепко обнимаюсь сам с собой. Холод, сырость и беспомощность. Я не отсырел – я промок.
- Я не возвращаюсь, - говорю я.
- Нет, - отвечаю сам себе.
Мой голос мешается с ветром и дождем.
«Все хорошо, все хорошо. Я следую в Ротербург-Вермонт», - я думаю вслух, повышая свой голос над шумом дождя. Раскаты грома отвечают мне, собаки вслушиваются, а я прижимаю спину к дереву и внезапно чувствую отрешенность. Я словно стал всем, что меня окружает: деревом и ненастьем, громом и дождем. Поднимаю лицо: стена воды падает вниз. И я начинаю петь:
---------------------------------
TAPE OZK006 1830 date deleted T-A.
Т: Так. Мы прибыли в точку, где у тебя появляются подозрения.
А: Я не помню прибытия в такую точку.
Т: Ты играешь.
А: Нет. Почему же я играю? Я на грани паники большую часть времени. Почему же я играю?
(пауза 5 секунд)
Т: Прости меня, если я выгляжу резким и критичным – это только ради тебя.
А: Я знаю.
(пауза 7 секунд)
Т: Мне надо проявить твою память. В последнюю встречу ты упоминал о телефонном звонке Эмми из редакции ее отца. Посетитель, редактор из Ревлингса. Ты что-то подозревал?
А: Для меня это было… забавно.
Т: Что значит «забавно»?
А: Эмми сказала, что Ревлингсе не было ни Фермеров, ни семьи Фермер? Как будто я пытался скрыть, инстинктивно, словно я знал, что где-то что-то не так.
Т: И что, ты думаешь, здесь было не так?
А: Я не знаю.
Т: Не думал ли ты, что отец врал тебе все время? И ваша семья приехала не из Ревлингса?
А: Нет. Я не мог так думать, даже если бы я от этого лучше себя чувствовал – воспоминание о той ночи, когда мы убирались прочь. Все перемешалось.
Т: Ты разговаривал об этом с отцом напрямую?
А: Нет. Никогда. Но чувствовал, что в этом что-то не то.
Т: Что не то?
А: О, это что-то непонятное. Может быть… как если бы заглянуть в старый фотоальбом, в старые бумаги и письма, чтобы как-то доказать себе, что мы жили в Ревлингсе, что я родился здесь. Однако что-то где-то не сходилось. Похоже, я действительно был в панике.
Т: Это тебя так беспокоило?
А: Да. Но это только, когда я мог подумать об этом. Я был занят школой, Эмми и ее «Номером».
Т: Ты не упоминал о посетителе редактора и его сомнениях о вашей жизни в Ревлингсе матери или отцу?
А: Нет.
Т: Это выглядит наиболее естественным, из того, что можно предположить.
А: Может быть. Но я этого не хочу.
(пауза 8 секунд)
Т: Но ты предпринимал что-либо, в конце концов?
А: Я?
(пауза 5 секунд)
Т: Да, ты. Иначе нам нет смысла сидеть здесь и разговаривать обо всем этом. Ты не поднимал шум после того телефонного разговора с Эмми?
А: Кажется, нет.
Т: Скажи мне, что ты после того делал?
(пауза 5 секунд)
Т: Что ты после того делал?
А: Я не могу вспомнить точно.
(пауза 15 секунд)
Он, конечно же, помнил. Все теперь было чисто, ясно, и незабываемо. Он знал, что его отец держал свои личные и официальные бумаги в выдвижном ящике стола в подвале. Страховому агенту дома требовался рабочий стол, где он мог бы заполнять никогда нескончаемые рапорта и держать эти документы и другие причиндалы, имеющие отношение к его работе. Адам знал, что этот ящик хранил в себе всякие важные документы, появляющиеся только при особых обстоятельствах. В то время он как-то нуждался в свидетельстве о рождении для вступления в организацию бойскаутов (Адам сбежал оттуда после нескольких встреч – ему было неинтересно отдавать честь, завязывать галстук и ходить в строю). Обычно его отец закрывал этот ящик стола, а ключ был только в его связке вместе с ключами от дома, гаража и машины. Он всегда бросал эту связку в конец одного из ящиков с бумагами около главной двери, когда входил в дом. Адам ждал удобного случая.
Главное, что он осознавал свое желание проверить этот ящик отцовского стола. Он хотел убедиться в том, что посетитель редактора ошибался. Эмми об этом больше никогда не упоминала. Наблюдая за отцом, за его повседневным костюмом и галстуком, Адам стыдился своих подозрений. Но факт, что подозрения имелись. И, наконец, настал день, когда эта связка ключей была на столе, а отец был снаружи, он косил лужайку перед домом. Адам знал, что он может заглянуть в этот ящик. Он взял ключи. Они обожгли холодом его руки. Он слышал жужжание газонокосилки и был готов среагировать, как только оно могло прекратиться. Мать была наверху. В эти дни она всегда была там. Она спускалась вниз готовить еду или делать какую-нибудь работу по дому, но по возможности оставалась в своей комнате. Проблема была в том, что из отцовского кабинета трудно было расслышать шаги наверху.
Держа свою душу в пустоте и пряча в карман свои намерения, Адам подошел к столу, достал маленький ключик от ящика стола, повернул его, и выдвинул ящик. В нем было больше дюжины потемневших конвертов. Адам взял несколько из них. Конверты были отмечены отцовской печатью: «Mortgage. U.S. Treasury Bonds. New England Tel. And Tel. Stocks. Birth Certificates». (Подтверждение. Законодательство США. Ново-Английский кодекс, отделение внутренних дел. Свидетельство о рождении.)
Он открыл самый верхний конверт и достал три хрустящих листа бумаги, что были внутри. Официальные бумаги, голубая печать внизу. Подписаны Тобиасом Симпсоном, Городским Клерком Ревлингса и его Личным Секретарем. Адам изучал сертификат, на котором было его имя: Адам Дэвид Фермер. «Мы использовали мое имя, как твое среднее», - отец объяснял ему когда-то. - «Потому что всегда будет неразбериха между двумя Дэвидами». Адам изучал это свидетельство о рождении и вслушивался в происходящее снаружи. Его День Рождения, 14 февраля, День Святого Валентина. Его мать была сентиментальна в отношении Дня его Рождения, и Адам также. В эти дни она всегда пекла вкусные печенья в форме сердечек. «Любимый день, когда ты родился, Адам. Это день любви и нежности», - говорила она. Он рассматривал свидетельства о рождении его родителей. Такие же официальные бумаги, также с подписью Тобиаса Симпсона, Городского Клерка.
Адам просмотрел другие конверты. Страховые полисы. Карточка Социальной Безопасности его отца. Он смотрел на его карточку и ее номер. В ней было что-то новое, свежее, неприкосновенное. Почему же он нуждался в номере Социальной Безопасности? Подозрения заставили его сделать паузу, которая совпала с паузой в шуме мотора газонокосилки, и Адам задержал дыхание. Шум мотора косилки появился снова, и Адам выдохнул. Он вспомнил, что номер Социальной Безопасности необходим, например, чтобы открыть банковский счет, его родители подарили ему на десятилетие в его собственность чековую книжку, и 50 долларов были переведены на его имя. Был извлечен еще один конверт. Он был опечатан. Адам держал его в руках, он был почти невесом. Он знал, что он ничем не рискует, открывая его. И он также знал, что, вероятно, там нет ничего подозрительного. Факт, что содержимое этого ящика показалось ему смешным и нелепым.
Тихое любопытство. Он держал тот конверт и мог видеть на просвет документ внутри. Документ выглядел солидно: голубая печать внизу. Он обнаружил, что в этом конверте также лежит свидетельство о рождении. Почему еще одно? Кто-то родился еще, и он об этом не знал? Может быть брат или сестра? Сумасбродно и смешно. И как все это можно было объяснить? И он открыл и этот конверт. Он нашел! Он узнал!
Он изучил содержимое конверта. Ровный, белый, невзрачный. Как и любой другой из тех, что он раньше видел на отцовском столе. Он осмотрел стол, открытые ящики, и перебрал стопку конвертов. Он сравнил их с опечатанными конвертами. Они были одинаковы. Это было легко…
Мотор косилки внезапно умер: пустота зависла в воздухе. Но Адам слишком многое нашел, чтобы так просто остановиться. Отец мог зайти в дом, чтобы открыть бутылку пива или просто отдохнуть. Он быстро открыл этот опечатанный конверт и достал содержимое. Это было свидетельство о рождении – все правильно. Подпись и печать все того же Тобиаса Симпсона, Городского Клерка, Ревлингс, и его Личного Секретаря. Во-первых, Адам думал, что это был дубликат его собственного, потому что здесь было его имя: Адам Дэвид Фермер. Но вот дата была другая – 14 июля. Год был правильным, так же как и в первом его свидетельстве. Но были два свидетельства о рождении и два Дня Рождения. Сумасшествие, он подумал, что он родился дважды! И его пальцы задрожали. Он просто швырнул свидетельство туда, где лежал конверт. Язык высох, когда он пытался его заклеить. Руки колотились. Он вложил все в ящик и повернул ключ в замке. Когда возвращал ключи на стол, то он слышал шаги приближающегося к двери отца. Он спустился вниз и спрятался в подвале после той жуткой паузы.
Т: И что ты с этим делал?
А: Ничего. А что я мог. Я думал, что это ошибка, и, что когда мы уехали из Ревлингса, отец оформил эти свидетельства о рождении – мы нуждались в них, куда бы мы не перебрались. И еще я подумал, что городской клерк, Тобиас Симпсон сделал ошибку. Написал неправильно дату. И очевидно отец этого не обнаружил. А потом клерк прислал ему исправленное свидетельство.
Т: Но твоя реакция? Ты дрожал, был в шоке, и у тебя был неприятный осадок. Ты прятался в подвале.
(пауза 8 секунд)
А: Это была моя первая реакция. Затем я себя контролировал и старался вести себя гибко во всех такого рода ситуациях. Все это легко объяснялось. Но…
Т: Но что?
А: Но я удивился. Почему он держал свидетельство, если оно с неправильной датой? И почему оно было запечатано?
Т: Что ты с этим делал?
(пауза 5 секунд)
А Я устал. Болит голова.
Т: Что ты с этим делал?
А: Я не могу вспомнить. Все размыто.
Т: Что ты с этим делал?
(пауза 6 секунд)
А: Ничего…
--------------------------------
Но все-таки он что-то предпринимал. Он стал шпионом, секретным агентом в собственном доме, подслушивающим из-за двери телефонные разговоры и беседы родителей. Он стал наблюдательным и подозревающим все, что только можно.
- Что-то не так? Чувствуешь себя нехорошо? - спрашивала мать. Она всегда заботилась о нем, беспокоилась и волновалась. Она была внимательна к нему и ни в чем ему не отказывала.
- Я в порядке, Мом, - отвечал он.
Но он изучал мать. Она была так сладка и невинна, что он чувствовал вину за все свои сомнения. Его удивляло, что все, что знала, она глубоко прятала в темных глубинах своего сознания – все то, что делало ее печальной, что на протяжении целого дня могло держать ее у себя комнате, что заточало ее в доме чуть ли не навсегда. Она редко могла рискнуть появиться где-либо на людях. А отец – что об отце? О его повседневной одежде, костюме и плаще, его утренней газете. Что за секреты таились у него в голове? «Или я все драматизирую?» - удивлялся Адам. Он хотел стать писателем, переносить драму на бумагу. Мог ли он реально произвести волшебство, удовлетворив свою литературную жажду, найти все там, где оно, может быть, и не существовало?
Хотя Эмми была самой главной персоной в его жизни, он не делился с ней сомнениями, которые изо дня в день будоражили его. Он сожалел о том, что она смеялась над ним, также как и над всем, что ее окружало. Ему было нелегко унижаться перед ней. Но она была шумом, блеском и весельем, вошедшим в его жизнь, и он не хотел все это потерять. Вот почему он так покорялся ей, участвуя в «Номере», сопровождая ее в их забавных, но иногда жутких прогулках между витрин «A&P.» и по улицам города в День Святого Инна, когда он думал о разговоре с ней, о чем-то волнующем его и вызывающем ее бурную реакцию. Эмми, она никогда не говорила что-либо серьезное. Он отклонялся от темы разговора и сохранял спокойствие, и просто пытал спокойствием, продолжая шпионить, следить, наблюдать…
Т: И, наконец, ты что-то нашел?
А: Много и, вместе с тем, ничего.
Т: Ты действительно в это веришь, или просто строишь из себя «умника»?
(пауза 5 секунд)
Т: Мне жаль, что я такой тупой. Пожалуйста, объясни мне, как ты это понимаешь.
А: Никакого «умника» я из себя не строю. Я рассказал правду. Например, о телефонных звонках матери в вечер каждого четверга. Тогда я обнаружил, что это были за звонки. Меня действительно все это сильно взволновало, и вместе с тем я знал еще не все. Пожалуй, это было худшим из того, что я узнал, касаясь свидетельства о рождении.
Т: Расскажи мне об этих звонках.
(пауза 10 секунд)
А: Я чувствовал, что уже что-то об этом знаю, а может быть и все… Все было это похоже на мои пустотные пятна.
Т: Вот, почему же я заставляю тебя пройти через это? Почему хлопочу вокруг всех этих загадок?
А: Я не знаю.
Т: Ты путаешь меня. Ведь, не можешь же ты думать лишь о том, кто будет тебе полезен.
(пауза 5 секунд)
А: Мне. Мне. Мне. То, что вы говорили вначале. Но я никогда не спрашивал об этом. Я никогда не думал ни о какой пользе.
(пауза 4 секунды)
А: У меня болит голова.
Т: Не отступать. Не отступать. Рассказывай, о чем по телефону говорила мать?
(пауза 5 секунд)
А: По правде, я не многое могу рассказать.
Он мог рассказать очень много, но не хотел выкладывать все, а лишь минимум – только то, что могло удовлетворить Брайнта и позволить ему закончить этот разговор, уйти в свою комнату, отдохнуть и восстановиться. Он не хотел поднимать всю ношу воспоминаний. Он хотел иногда всплыть, как поплавок, и плыть по течению неважно куда. Бывало, он ненавидел Брайнта. За его непрерывные, никогда нескончаемые вопросы.