Наша собственная Машина тоже подверглась угрозе, хотя в то время мы куда меньше полагались на коммуникационные технологии. 1 сентября 1859 года солнечная буря, разыгравшаяся на поверхности нашего обычно спокойного светила, привела к гигантской вспышке, выбросившей в пространство поток частиц, летящих со скоростью семь миллионов километров в час. Вспышка Каррингтона (названная так, потому что первым ее увидел Ричард Каррингтон) вызвала появление северного сияния на широте Кубы. Согласно одному сообщению, сияние было настолько мощным в Скалистых горах, что в час ночи разбудило шахтеров, решивших, будто наступило утро. Должно быть, эта вспышка произвела на людей потрясающее впечатление. Но этот единичный удар Солнца имел разрушительные последствия для едва оперившихся электрических систем нашей планеты. Некоторые телеграфные станции загорелись.
Пит Райли, ученый-прогнозист из Сан-Диего, в 2012 году опубликовал в журнале Space Weather статью, в которой утверждал, что шанс пережить подобную вспышку в течение следующего десятилетия составляет двенадцать процентов. То есть вероятность повреждения цифровых систем равна одной восьмой. Если даже такая вспышка случится нескоро, то все-таки рано или поздно она обязательно произойдет. В британской Королевской инженерной академии наук считают, что вероятность подобной вспышки в течение следующих двухсот лет составляет около девяноста пяти процентов. Подобное событие едва не произошло летом 2012 года, когда Солнце выбросило в пространство поток частиц, более мощный, чем вспышка Каррингтона. Этот поток пронесся над нашими головами, едва не задев космический корабль «Стерео». Если такой поток ударит по Земле, мы не сможем защититься от него ракетами, как от метеоров. Ни одна ракета не способна остановить призрачный поток частиц.
Но что, собственно говоря, произойдет в этом случае? Выйдут из строя электрические сети. На Землю упадут некоторые искусственные спутники. Пассажиры самолетов подвергнутся опасному, провоцирующему развитие рака излучению. Перестанет работать электронное оборудование. На несколько дней выйдет из строя система спутниковой навигации. Возможно, начнется сбой в работе мобильной телефонной связи. Атмосфера расширится, сместив спутники, движущиеся по низким околоземным орбитам. На несколько дней выйдет из строя спутниковая и высокочастотная связь (используемая в дальней авиации).
В последнее время я почему-то часто думаю о вспышке Каррингтона. (Это же такое удовольствие – думать о чем-нибудь страшном и ненормальном, сидя в подземке, и если пес Милтон ничего не натворил дома, то я переключаюсь на мысли о других наказаниях свыше.) Джозеф Вейценбаум, создатель «Элизы» (с которым мы познакомились в главе 3), уже в середине семидесятых годов заметил: компьютеры стали незаменимой частью человеческой жизни в качестве одного из важнейших инструментов. Если отнять у нас киборгов, то «большая часть нашего индустриального и милитаризованного мира испытает серьезные трудности, если вообще не погрузится в абсолютный хаос». Представляю себе картину: остановившийся транспорт и заглохшие системы связи, застывшие банки и государственные учреждения (которые в худшем случае начнут отдавать немыслимые или опасные распоряжения). Могу вообразить, как перестанут работать холодильники и пропадут огромные запасы пищевых скоропортящихся продуктов. Прекратят работу линии электропередач. Откажут системы GPS, и военное руководство потеряет возможность руководить боевыми действиями. Группа ученых Центра исследований атмосферы и окружающей среды подсчитала, что подобное событие обойдется США в 2,6 триллиона долларов, а восстановительный период займет около десяти лет.
Один-единственный удар со стороны Солнца – самого подлинного объекта из всех нам известных – сможет сокрушить нашу фантастическую «машину». Такая перспектива заставляет вообразить момент, когда наша машина откажет окончательно (как в рассказе Форстера). Этот мысленный эксперимент очень поучителен, несмотря на всю свою мрачность.
Представьте себе момент, когда отключится ваш холодильник. В наступившей тишине вы тут же поймете, что до этого все время слышали его тихое жужжание. Вам казалось, что в доме тихо, а на самом деле вы были постоянно окружены механическими звуками. Теперь умножьте свои ощущения на их количество во всем мире. Подумайте, каким замерзшим, беззащитным, одиноким и встревоженным вы, возможно, станете. И все это в результате вашей персональной вспышки Каррингтона.
Удивительно: отлучение от реального мира происходило медленно и незаметно, но его возвращение будет внезапным, как удар молнии.
Часть II Побег
Глава 6 Внимание!
Торо прав. Всякий раз, когда я растерян, несчастен и расстроен, я вдвое чаще, чем обычно, проверяю свою электронную почту. Но дело здесь не в почтовом ящике, а во мне. Потребность в отвлечении тесно связана с моим эмоциональным состоянием. Неоткрытое входящее сообщение – самое лучшее, его содержание всегда что-то обещает. Уистен Оден описал ощущение ожидания письма в стихотворении «Ночная почта», где делится впечатлениями от идущего из Лондона в Шотландию почтового поезда:
Я не жду, что в почтовом ящике окажется что-то экстраординарное. Но даже сам факт его открывания несет с собой утешение. Я могу заглянуть в свой ящик, когда захочу, в отличие от героев Одена – деревенских жителей, ждущих прибытия почтового поезда. Они знают, что не могут повлиять на время его прихода, поэтому большую часть дня вообще о нем не думают. Мне же, чтобы проверить электронную почту, требуется всего один клик, не доставляющий никаких хлопот. Потом следует бесконечный миг ожидания, в душе вспыхивает надежда: вот сейчас я получу то самое волшебное сообщение, которое навсегда изменит мою унылую, будничную жизнь. Иногда мне кажется, что единственное время, когда я по-настоящему расслабляюсь, – это момент загрузки писем в почтовый ящик.
Я никогда не думал, что подобное поведение характерно для наркоманов внешней стимуляции. Но однажды мне захотелось посчитать, сколько раз в день я заглядываю в почту. Результат был потрясающим: в течение дня я открывал почтовый ящик пятьдесят два раза. Что я там искал? В основном пытался отвлечься от рутинных обязанностей, но при этом часть моего существа жаждала получить необычное сообщение. Когда мне было восемь лет, я ожидал прихода почтальона с таким же нетерпением, как Санта-Клауса, а теперь мое взрослое «я» очаровано неоткрытыми письмами. Психологи определяют такое поведение как «выработка оперантного условного рефлекса». Этот термин придумал американский психолог Беррес Скиннер в 1937 году, определяя произвольное поведение, подчиняющееся последствиям этого поведения. На базовом уровне условный рефлекс предполагает, что живое существо будет повторять некоторые действия, влекущие за собой вознаграждение (кусочки сахара для лошади или выигрыш в лотерею для человека). Правда, есть в выработке условного рефлекса и одна коварная деталь: «интервал времени, необходимый для подкрепления». Исследования показывают, что награда, регулярно следующая за действием, не самое эффективное средство формирования настойчивости. Напротив, ее порождает спорадическое, случайное вознаграждение. Все животные, включая человека, становятся одержимыми действиями, лишь изредка, случайно приводящими к наградам. Мы продолжаем что-то делать, потому что верим: в следующий раз наверняка получим свой кусочек сахара. И правда, мне достаточно раз в месяц слышать похвалу от редактора, получать весточку от давно молчащего друга, чтобы снова безропотно впрягаться в повседневные дела, читать пустые сообщения в надежде наткнуться на следующую жемчужину.
Не знаю, достиг ли я в своей наркотической зависимости от сообщений уровня среднестатистического американского офисного менеджера, который (согласно некоторым исследованиям) заглядывает в почтовый ящик каждые пятнадцать минут. Но тем не менее я настолько привык отвлекаться, что постоянно испытываю чувство вины за недоделанную часть работы. Эта рассеянность преследует меня. Однажды я попросил друга посчитать, сколько раз я отвлекусь от чтения книги. Он сказал, что, читая роман Алана Холлингхерста, я отвлекался с частотой шесть раз на страницу. Вопросы, которые меня при этом интересовали: что я сегодня приготовлю на обед, кто была та женщина в «Фарго»[66], что еще мне почитать, – явно могли подождать. Интересно, на какие подвиги я оказался бы способен, если бы не постоянные мысли о том, что еще я должен сделать? Разве я мог бы быть довольным жизнью, если бы не надеялся, что вот-вот почтальон принесет мне новую, необыкновенную жизнь?
Не знаю, достиг ли я в своей наркотической зависимости от сообщений уровня среднестатистического американского офисного менеджера, который (согласно некоторым исследованиям) заглядывает в почтовый ящик каждые пятнадцать минут. Но тем не менее я настолько привык отвлекаться, что постоянно испытываю чувство вины за недоделанную часть работы. Эта рассеянность преследует меня. Однажды я попросил друга посчитать, сколько раз я отвлекусь от чтения книги. Он сказал, что, читая роман Алана Холлингхерста, я отвлекался с частотой шесть раз на страницу. Вопросы, которые меня при этом интересовали: что я сегодня приготовлю на обед, кто была та женщина в «Фарго»[66], что еще мне почитать, – явно могли подождать. Интересно, на какие подвиги я оказался бы способен, если бы не постоянные мысли о том, что еще я должен сделать? Разве я мог бы быть довольным жизнью, если бы не надеялся, что вот-вот почтальон принесет мне новую, необыкновенную жизнь?
Думаю, в детстве мой мозг меньше был подвержен отвлечениям, чем теперь. Я заметил: мне стало намного труднее сосредоточиться на одной книге, одном деле. Кто был тот мальчик, который в один присест, сидя в гостиной родительского дома, проглотил «Парк Юрского периода»? Где подросток, прочитавший за время короткого морского путешествия роман Чарльза Диккенса «Большие надежды» и запомнивший каждое слово из сценария «Бульвара Сансет»? И кто этот небрежно одетый невзрачный мужчина лет под сорок, который пять раз пытался начать читать «Войну и мир», но так и не продвинулся дальше прихожей? Сегодня утром я взял с полки том Толстого и нахмурился. Закладка по-прежнему лежит на пятидесятой странице.
* * *Узнав о смерти кинокритика Роджера Эберта, я перечитал его эссе, опубликованное в мае 2010 года в Chicago Sun-Times. Эберт описывает исчезновение любви к великим романистам XIX века – Джейн Остин, Чарльзу Диккенсу и Федору Михайловичу Достоевскому. Много лет он «читал за завтраком, и кофе добавлял удовольствия к чтению замечательной прозы». Он проглатывал романы от корки до корки, на долгие часы погружаясь в их сложный мир. Но потом Эберт оставил привычку читать за завтраком, да и время на оба этих дела было сокращено до минимума. Романы стали способом не скучать в трансатлантических перелетах. (А когда в айпад стало возможно загрузить несколько серий «Красавцев»[67], романы исчезли и из самолетов.) В последующие годы он неоднократно пытался перечитать «Домби и сына» Диккенса. Книга ему всегда нравилась, но он ее так и не осилил. Это было то же самое ощущение, какое возникало у меня при попытках приступить к «Войне и миру». «Сроки», – пожимал плечами Эберт. Он, как и другие разочарованные почитатели Диккенса, понял, что «вместо поиска содержания мы рассеянно мечемся по книгам и фильмам в поисках раздражителей», чего-то вроде демонстрации «любопытной кошки, застрявшей в картонной коробке».
Доступна ли нам роскошь свободного времени, без которой немыслимо вдумчивое чтение? Особенно сегодня, когда так недостает внимания даже на то, чтобы смотреть ролики про кошек.
Очень важно отметить это сползание вниз. Ведь раньше мы не интересовались никакими кошачьими видео. В детстве я мог часами читать в постели, не отвлекаясь на цифровые устройства. Даже телефон, висевший на стене в кухне, обычно молчал после обеда. Когда истекали положенные мне два часа у телевизора, я искал убежища в романах. Книги были моим пристанищем. Они привлекли меня как занимательные миры, которыми я (слабый ребенок) мог управлять по собственному разумению. Я испытывал неизъяснимое удовольствие, держа в руках этот таинственный предмет. В предвкушении конца истории я испытывал то, что Джейн Остин называла «выжиманием страниц», последовательность поворотов захватывающего сюжета заставляла забывать о реальной жизни.
Печатная книга, увесистая, познаваемая, становилась маленьким ментальным убежищем, где я был полновластным хозяином, тем, что целиком занимало мое существо[68]. Но этот магический фокус не удавался в компании. Я не получал от чтения никакого удовольствия, если рядом кто-то был. Когда родители или братья заходили в гостиную и устраивались напротив с книгой, я начинал отвлекаться, пытаясь представить, о чем они читают. Обычно я вставал и уходил в приисках уединения, отстраненности.
В младших классах я проводил все перемены и обеденный перерыв в школьной библиотеке, сидя в одиночестве за маленьким деревянным столом и читая фантастические романы из серии «Сага о копье»[69], состоявшей из нескольких десятков книг (я прочел их все). Такое поведение, однако, не считалось редкостью, я не был исключением. Многие писатели, да и обычные интроверты воспринимали чтение как уход от действительности. В «Истории чтения» Альберто Мангель пишет о том, как романистка Эдит Уортон уклонялась от исполнения отупляющих правил поведения XIX века, уединяясь для чтения и письма в спальне. Меня обижали на игровой площадке, а Уортон преследовала необходимость носить корсеты и поддерживать светские беседы. В биографии Ричарда Льюиса[70] описаны ее истерики в отелях, вызванные неподходящим расположением кровати в номере. Я готов согласиться с Льюисом, если положение кровати не подходило для чтения. Любой завзятый читатель знает, как важно иметь надежное убежище для совершения этого великого таинства – чтения.
Но теперь норка, где могло спрятаться мое детское «я», навсегда утрачена. Уортон могла скрыться в свою спальню и запереть дверь. У меня же нет ни комнаты, ни вообще места, где я мог бы чувствовать себя в уединении.
В конце эссе Роджер Эберт пишет, что твердо решил заставить себя читать, то, чего требовал его мозг, в чем он нуждался. Он прописал себе здоровую литературную диету (и нашел в доме комнату, где не было доступа в сеть) и «почувствовал, что в душе воцарился мир. Исчезли суета и спешка». «Я перестал дергаться, – признается он. – Я перестал прочитывать строчки новостей, перестал перелистывать страницы интернета и отвечать на твиты. Я читал… Наверное, мне удалось перенастроить мой мозг, вернуть его на старую колею».
Я подумал, что смогу сделать то же самое и, возможно, мне удастся, как говорил Сенека, «укрепить мой мозг горячей и беспрестанной заботой».
Я составил список обязанностей (профессиональных и личных) и начал неукоснительно его придерживаться, не впадая в крайности. При таком подходе снова появились моменты отвлечения от действительности, причем я мог пользоваться ими в любое время по собственному усмотрению. Я отдыхал, когда Кенни на две недели улетел в Париж. Я, конечно, скучал без него, но зато у меня появился большой перерыв.
Я снова достал с полки «Войну и мир». Роман лежит рядом с компьютером. Пока я пишу эти строки, он смотрит на меня укоризненно, как изголодавшийся по ласке щенок.
Мы с тобой вдвоем, мой друг. Ты, я и две недели. Я открываю и закрываю книгу. Меня обволакивает какая-то черная пелена. Мне трудно это сделать. Почему мне так трудно?
* * *Дуглас Джентил, мой знакомый профессор из университета Айовы, в ответ на мои жалобы о рассеянии внимания сказал: «У меня происходит то же самое. Когда я пытаюсь писать статью, не могу удержаться от того, чтобы каждые пять минут не заглядывать в почту. Я делаю это, хотя понимаю, как это мешает мне работать». Особенная неприятность для Джентила – ведь он один из ведущих в мире специалистов по влиянию медийных средств на неокрепшие молодые мозги. Конек профессора – дефицит внимания. «Я знаю! Знаю результаты всех исследований по многоцелевым задачам. Я могу сказать вам, что все, кто кричит о своих способностях решать одновременно несколько задач, ошибаются. Мы знаем, что на самом деле тот, кто мнит себя Цезарем, хуже всех справляется с многоцелевыми задачами».
Мозг вопреки общему заблуждению непригоден для одновременного решения нескольких задач. В этом коренятся многие наши проблемы. Мы действительно способны к параллельным процессам обработки информации, например, чтобы соединять зрительные и слуховые данные для получения адекватного представления об окружающем мире. Но само по себе внимание – это точка, высвечивающая в каждый конкретный момент только одну вещь. Таким образом, одновременное решение множества задач – это в корне ошибочное понятие. Существует быстрое переключение с одной небольшой задачи на другую. Это выполнение множества задач с мгновенным приложением и ослаблением усилий, но одновременное решение многоцелевой задачи, увы, невозможно. «Когда мы думаем, что решаем многоцелевую задачу, – говорит Джентил, – мы на самом деле переключаемся с одной проблемы на другую. Мозг очень хорошо умеет быстро переключать внимание. Мы думаем, что такое занятие плодотворно, потому что оно вынуждает нас все время находиться в напряжении, но в действительности мы просто заставляем себя выполнять лишнюю работу». Машина способна распределять свое внимание на решение множества задач одновременно, но наши возможности ограниченны. Мы сосредоточиваемся. Британский писатель Том Четфилд указывает, что тактика быстрого переключения превосходна, когда мы просматриваем почту или посылаем бытовые сообщения,