– Кроме того, – продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, – у меня с «Арменголом и сыновьями» есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же сулящие верный доход в самые короткие сроки.
– Но со мной-то у тебя тоже есть дела, – вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. – И ты – единственный бедный букинист, с которым я работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
– Ладно, – Ла Понте легко пошел на попятную. – Ты же знаешь, я человек практичный. Прагматик. Приспособленец – низкий и подлый приспособленец.
– Знаю.
– Вообрази себе, что мы с тобой – герои фильма, вестерна. Так вот, самое большее, на что я согласился бы – даже ради дружбы, – так это получить пулю в плечо.
– Да, самое большее, – подтвердил Корсо.
– Но это к делу не относится. – Ла Понте рассеянно покрутил головой по сторонам. – У меня есть покупатель на «Персилеса».
– Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих комиссионных.
Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин «Болс», разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые специализировались на испанских авторах, – выполнял заказ одного клиента, пожелавшего заполучить экземпляр-призрак – «Селестину», ту, что по слухам, успела выйти ещё до всем известного издания 1499 года[13]. У Ла Понте этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся «Словарь библиографических редкостей и чудес» Хулио Ольеро, где та «Селестина» упоминалась. Во время беседы о книгах между ними вспыхнула взаимная симпатия, и она заметно укрепилась после того, как Ла Понте повесил замок на дверь лавки и оба двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный Ла Понте воспитывался на борту его «Пекода», а не только с помощью пассажей из Асорина. «Зовите меня Измаил»[14], – предложил он, покончив с третьей рюмкой чистого «Болса». И Корсо стал звать его Измаилом, а еще он в его честь процитировал по памяти отрывок, где выковывают гарпун Ахава:
Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закален гарпун для Белого Кита…
Начало дружбы было должным образом обмыто, так что Ла Понте в конце концов даже перестал глазеть на девиц, которые входили и выходили, и поклялся Корсо в вечной преданности. По натуре Ла Понте был человеком слегка наивным, несмотря на напускной цинизм и подлое ремесло торговца старыми книгами, и он не смекнул, что новый друг в перекошенных очках еще там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы, принялся обрабатывать его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару томов, о которых и хотел теперь потолковать. Но, честно сказать, Ла Понте со своей рыжей бородкой, кротким, как у Билли Бада[15], взглядом и несбывшимися мечтами стать китобоем в конце концов завоевал симпатию Корсо. К тому же он мог процитировать наизусть полный список членов экипажа «Пекода»: Ахав, Стабб, Старбек, Фласк, Перт, Квикег, Тэштиго, Дэггу… названия всех кораблей, упомянутых в «Моби Дике»: «Гоуни», «Таун-Хо», «Иеровоам», «Юнгфрау», «Розовый бутон», «Холостяк», «Восхитительный», «Рахиль»… – и прекрасно знал, а это было высшим пилотажем, что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так что в ту ночь и было основано Братство гарпунеров Нантакета, Флавио Ла Понте стал его генеральным секретарем, Лукас Корсо – казначеем, и оба – единственными членами сообщества, а доброй матерью-покровительницей его сделали Макарову – она даже не взяла с них денег за последнюю рюмку, а перед закрытием заведения примкнула к их компании, и они вместе расправились с бутылкой джина.
– Я еду в Париж, – сообщил Корсо, разглядывая в зеркале толстуху, которая каждые пятнадцать секунд совала по монетке в щель игрального автомата, словно ее загипнотизировали незамысловатая музыка и мелькание цветной рекламы, фрукты и звоночки, так что двигаться могла только сжимающая рычаг рука – и так до скончания века. – Там заодно займусь и твоим «Анжуйским вином».
Приятель сморщил нос и глянул на него настороженно. Париж – это дополнительные расходы, новые сложности. А Ла Понте был книготорговцем скромным и очень скупым.
– Ты же знаешь, я не могу себе такое позволить, мне это не по карману.
Корсо медленно допивал пиво.
– Очень даже можешь. – Он достал несколько монет, чтобы заплатить и за себя, и за приятеля. – Я еду совсем по другому делу.
– По другому делу? – повторил Ла Понте с явным интересом.
Макарова поставила на стойку еще две кружки. Это была крупная светловолосая сорокалетняя женщина, коротко подстриженная, с серьгой в одном ухе – в память о той поре, когда она плавала на русском рыболовном судне. Одета она была в узкие брюки и рубашку с закатанными почти до плеч рукавами, которые открывали на редкость крепкие бицепсы – хотя не только они придавали ей сходство с мужчиной. В углу рта у нее вечно дымилась сигарета. Ее легко принимали за уроженку Балтики. Но всем обликом, и особенно грубоватыми манерами, она напоминала скорее слесаря-наладчика с какого-нибудь ленинградского завода.
– Прочла я вашу книгу, – сказала она Корсо, раскатывая букву «р». При этом пепел от сигареты сыпался на мокрую рубашку. – Эта Бовари… просто несчастная идиотка.
– Рад, что ты сразу ухватила суть дела.
Макарова протерла прилавок тряпкой. С другого конца зала из-за кассы за ней наблюдала Зизи, являвшая собой полную противоположность Макаровой: гораздо моложе, миниатюрная и очень ревнивая. Случалось, перед самым закрытием они в подпитии начинали драться на глазах у последних клиентов, правда, те, как правило, были своими людьми. Однажды после такой потасовки Зизи – с лиловым синяком под глазом, разъяренная и жаждущая мести – решила хлопнуть дверью. И пока она не вернулась – через три дня, – Макарова не переставала лить слезы, которые капали и капали в кружки с пивом. В ночь примирения заведение закрылось раньше обычного, и можно было видеть, как они куда-то отправились, обняв одна другую за талию и целуясь в подворотнях, словно юные влюбленные.
– Он едет в Париж, – Ла Понте кивнул на Корсо. – Хочет ухватить удачу за хвост. У него в рукаве спрятан туз.
Макарова собирала пустые стаканы и глядела на Корсо сквозь дым своей сигареты.
– Да у него вечно что-нибудь припрятано, – произнесла она гортанным голосом, не выказав ни малейшего удивления. – То в одном месте, то в другом.
Потом она составила стаканы в раковину и, поигрывая квадратными плечами, пошла обслуживать других клиентов. Макарова глубоко презирала представителей противоположного пола и исключение делала разве что для Корсо, о чем и сообщала во всеуслышанье, объясняя, почему не берет с него деньги за последнюю рюмку. Даже Зизи относилась к нему вполне терпимо. Однажды, когда Макарову арестовали за то, что она во время демонстрации геев и лесбиянок разбила морду полицейскому, Зизи всю ночь просидела на скамейке перед полицейским управлением. Корсо принес ей бутерброды и бутылку джина, а потом переговорил со своими знакомыми из этого заведения, и они помогли замять дело. Зато у Ла Понте все это вызывало нелепую ревность.
– Почему в Париж? – спросил он рассеянно, ибо внимание его было поглощено другим. Левый локоть Ла Понте погрузился во что-то восхитительно мягкое и податливое. И он, разумеется, пришёл в полный восторг, обнаружив, что его соседкой по стойке оказалась юная блондинка с пышной грудью.
Корсо глотнул пива.
– Я заеду еще и в Синтру, это в Португалии. – Он продолжал наблюдать за толстухой у игрального автомата. Просадив всю мелочь, та протянула Зизи купюру для размена. – Теперь я работаю на Варо Борху.
Его друг присвистнул: Варо Борха – самый крупный библиофил в стране. В его каталог попадало совсем немного книг – зато только самые лучшие; и еще за ним шла слава, что если он хотел что-либо заполучить, то за ценой не стоял. Ла Понте, на которого новость произвела заметное впечатление, потребовал еще пива и новых подробностей. При этом в лице его мелькнуло что-то хищное – как всегда, когда он слышал слово «книга». Ла Понте был, конечно, человеком очень прижимистым и откровенно малодушным, но в чем его никто не посмел бы упрекнуть, так это в завистливости, если только дело не касалось красивой женщины, которую можно было загарпунить. В профессиональном плане сам он вполне довольствовался добытыми без особого риска качественными экземплярами и искренне уважал друга за то, что тот работал с клиентами совсем иного полета.
– Ты когда-нибудь слыхал о «Девяти вратах»?
Букинист, который начал было неспешно шарить по карманам, словно давая Корсо время заплатить и за эту выпивку, так и застыл с открытым ртом. И даже на миг позабыл о своей пышнотелой соседке, которую как раз намеревался рассмотреть получше.
– Ты когда-нибудь слыхал о «Девяти вратах»?
Букинист, который начал было неспешно шарить по карманам, словно давая Корсо время заплатить и за эту выпивку, так и застыл с открытым ртом. И даже на миг позабыл о своей пышнотелой соседке, которую как раз намеревался рассмотреть получше.
– Ты хочешь сказать, что Варо Борха хочет заполучить эту книгу?
Корсо кинул на прилавок последние монеты, завалявшиеся у него в кармане. Макарова налила им еще по рюмке каньи.
– Уже заполучил. И заплатил за нее целое состояние.
– Еще бы! Ведь, как известно, сохранилось только три или четыре экземпляра.
– Три, – уточнил Корсо. – Один находится в Синтре, в коллекции Фаргаша. Второй в фонде Унгерна в Париже. А третий попал на мадридский аукцион, когда продавали библиотеку Терраля-Коя, – его-то и купил Варо Борха.
Ла Понте, сгорая от любопытства, теребил свою курчавую бородку. Он конечно же слышал о Фаргаше, португальском библиофиле. Что касается баронессы Унгерн, то эта безумная старуха заработала миллионы, сочиняя книжки по оккультизму и демонологии. Ее последний шедевр «Нагая Исида» побил все рекорды по количеству проданных экземпляров.
– Одного не пойму, – спросил, помолчав, Ла Понте, – ты-то какое отношение имеешь ко всему этому?
– А тебе известна история книги?
– Только в общих чертах, – признался Ла Понте.
Корсо обмакнул палец в пивную пену и принялся что-то рисовать на мраморной столешнице.
– Время действия – середина семнадцатого века. Место действия – Венеция. Главный персонаж – печатник по имени Аристид Торкья, которому приходит в голову мысль издать так называемую «Книгу о девяти вратах в Царство теней», что-то вроде учебного пособия, как вызывать дьявола… Но времена стояли не самые благоприятные для литературы подобного рода, и Святая инквизиция быстренько заполучила Торкью в свои руки. Состав преступления – сношения с дьяволом и так далее. Отягчающее обстоятельство – воспроизведение девяти гравюр из знаменитого «Delomelanicon»[16] – классики чернокнижия. Замечу, что, согласно легенде, автором гравюр считался сам Люцифер.
Макарова тоже остановилась у стойки, только с другой стороны, и, вытирая руки о рубашку, внимательно слушала. Ла Понте так к не донес стакана до губ, он с алчным профессиональным интересом ловил каждое слово.
– А что стало с книгами?
– Нетрудно догадаться: костер из них получился знатный. – Корсо изобразил на лице жестокое ликование; казалось, он и воистину сожалеет, что не присутствовал при расправе. – А еще рассказывали, что из огня доносились крики дьявола.
Макарова в ответ недоверчиво фыркнула и замерла, потом облокотилась на стойку рядом с краном для пива. Все эти средиземноморские суеверия, темные истории… Гордый северный нрав и мужской характер не позволяли ей опуститься до такого… Более впечатлительный Ла Понте внезапно почувствовал приступ жажды и сунул нос в кружку.
– Если там кто и кричал, так это сам печатник…
– Можно себе представить.
Ла Понте представил – и содрогнулся.
– Под пытками, – продолжил Корсо, – а в инквизиции служили профессионалы, полагавшие делом чести дать достойный отпор любым козням врага рода человеческого, – печатник признался, что уцелел еще один экземпляр книги, один-единственный, и хранится он в тайнике. После чего несчастный замолк и больше уж рта не раскрыл, если не считать предсмертного «Ох!» – на костре.
Макарова презрительно улыбнулась. И было непонятно, относилось ее презрение к несчастному печатнику или к палачам, так и не сумевшим вырвать у него последнее признание.
Ла Понте наморщил лоб:
– Подожди, ты сказал, что уцелел всего один экземпляр. Но ведь только что мы вели речь о трех книгах.
Корсо снял очки и проверил на свет чистоту стекол.
– Тут и зарыта собака, – сказал он. – Войны, пожары, кражи… Книги то появлялись, то вновь исчезали. Теперь никто не знает, какая из них подлинная.
– А может, они все три поддельные, – с присущим ей здравомыслием изрекла Макарова.
– Может, и так. Вот мне и предстоит разгадать загадку, проверить, купил Варо Борха подлинник или ему всучили фальшивку. Для этого я еду в Синтру и Париж. – Он надел очки и взглянул на Ла Понте. – А между делом займусь и твоей рукописью.
Букинист отрешенно кивнул, продолжая краем глаза следить в зеркале за девицей с роскошным бюстом.
– Но раз у тебя такое важное дело… смешно тратить время еще и на «Трех мушкетеров»…
– Смешно? – Привычное хладнокровие покинуло Макарову, и она буквально взорвалась: – Это самый лучший роман на свете!
И в подкрепление своих слов хлопнула ладонью по прилавку. При этом стало видно, как напряглись мышцы на обнаженной руке. Борису Балкану, вот кому было бы приятно услышать такое, подумал Корсо. У Макаровой, в ее личном списке бестселлеров, Дюма мог соперничать лишь с «Войной и миром» и шедеврами Патрисии Хайсмит[17].
– Успокойся ты! – повернулся Корсо к Ла Понте. – Платить за все придется Варо Борхе. Хотя, на мой взгляд, твое «Анжуйское вино» – подлинник… Ну скажи, кому придет в голову подделывать такое?
– Люди за все берутся, – сделала бесконечно мудрый вывод Макарова.
Ла Понте разделял мнение Корсо: в данном случае мошенничество выглядело бы полной нелепостью. Покойный Тайллефер гарантировал ему подлинность: то, несомненно, была рука дона Александра. А Тайллефер слов на ветер не бросал.
– Обычно я относил ему старые приключенческие романы, и он покупал все подряд. – Ла Понте сделал глоток и хихикнул через край стакана. – А я пользовался случаем, чтобы полюбоваться на ножки его жены. Роковая блондинка! Очень эффектная! И вот однажды он открыл какой-то ящик. Затем положил на стол главу «Анжуйское вино». «Это вам, – сказал он неожиданно. – При условии, что вы получите экспертное заключение о подлинности и немедленно выставите рукопись на продажу…»
Какой-то клиент громко звал Макарову, требуя безалкогольного биттера. Та послала его к черту. Она словно приросла к своему месту у стойки и слушала разговор, щуря глаза от дыма. Сигарета как всегда была зажата у нее в углу рта и уже догорала.
– И это все? – спросил Корсо.
Ла Понте сделал неопределенный жест.
– Практически все. Я попытался отговорить его, потому что знал, как он к этому относился – душу готов был заложить ради какой-нибудь редкости. Но он стоял на своем: «Откажетесь вы, найду другого». Этим он, разумеется, задел меня за живое. Я имею в виду, живую коммерческую жилку.
– Мог бы не уточнять, – бросил Корсо. – Больше ничего живого в тебе не осталось – никаких других жилок.
В поисках человеческого тепла и сочувствия Ла Понте повернулся к Макаровой, но в ее свинцовых глазах тепла нашлось не больше, чем в норвежском фьорде в три часа поутру.
– Как славно чувствовать себя всеми любимым, – огрызнулся он с досадой и отчаянием в голосе.
– А вон тот любитель биттера, видать, умирает от жажды, – заметил Корсо, – опять орет.
Макарова метнула короткий взгляд на клиента и предложила ему отправиться в другой бар, пока не получил в глаз. И упрямый тип, чуть поразмыслив, счел за лучшее внять ее совету.
– Энрике Тайллефер был человеком странным. – Ла Понте снова пригладил волосы на облысевшей макушке и при этом не спускал глаз с отражения пухлой блондинки в зеркале. – Он желал, чтобы я не просто продал рукопись, но еще и поднял вокруг нее побольше шума. – Флавио понизил голос, чтобы не спугнуть свою блондинку: – «Кое для кого это окажется сюрпризом», – сказал он мне, и подмигнул, будто собирался от души поразвлечься. А через четыре дня его нашли мертвым.
– Мертвым, – глухо повторила Макарова, как будто пробуя слово на вкус. Эта история все больше захватывала ее.
– Самоубийство, – пояснил Корсо.
Но она пожала плечами, словно не видела большой разницы между самоубийством и убийством. В наличии были и сомнительный манускрипт, и несомненный покойник – достаточно для самого острого сюжета.
Услышав слово «самоубийство», Ла Понте мрачно кивнул:
– Да, так говорят.
– А ты что, не веришь?
– Как тебе сказать… Все очень странно. – Он снова наморщил лоб, помрачнел и даже забыл о зеркале. – Мне все это не нравится. Что-то здесь не так.
– А Тайллефер никогда не рассказывал тебе, как попала к нему рукопись?
– Понимаешь, сразу я не спросил. А потом было уже поздно.
– А с вдовой ты говорил?
От приятного воспоминания лоб букиниста тотчас разгладился. Губы расплылись в улыбке.
– Эту историю я тебе непременно расскажу, – произнес он тоном человека, вспомнившего замечательную шутку. – Так что гонорар за труды ты получишь, так сказать, натурой. Я ведь не могу предложить тебе и десятой доли того, что ты заработаешь у Варо Борхи за эту самую «Книгу девяти хохм и надувательств».
– Ладно, я отплачу тебе тем же, подожду, пока ты отыщешь Одюбона[18] и станешь миллионером. Тогда и сквитаемся.