— Хал, ты ничего не добьешься своими колкостями.
Но Хал настойчиво продолжал:
— Весь мир смотрит на подмостки сцены. А там разыгрывается грандиозный фарс, и непонятно, почему у этого актера и у всей труппы такие серьезные физиономии!
— Мистер Картрайт, — с достоинством заявил Эдуард, — надеюсь, вы понимаете, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы обуздать своего брата.
— Конечно, мистер Уорнер, — отозвался управляющий, — и вы тоже, надеюсь, знаете, что я сделал все, чтобы оказать уважение вашему брату.
— Вот слышишь! — воскликнул Хал. — Это же почти гениальный актер!
— Хал, если у тебя есть дело к мистеру Картрайту…
— Этот господин оказал мне уважение тем, что послал за мной своих головорезов и приказал им схватить меня посреди ночи и потащить в тюрьму; они едва не оторвали мне руку. Подумать только!
Картрайт попытался заговорить, обращаясь не к Халу, а к Эдуарду:
— В то время…
— Хорошенькое уважение, когда тебя запирают в тюремной камере на полтора суток и держат на хлебе и воде! Неподражаемые шутки, а?
— В то время я не знал…
— А это ли не уважение, когда он подделал мою подпись под фальшивкой, которую раздавали всем шахтерам? А клевета на меня репортеру, что я здесь соблазнил девушку, — это уже верх уважения!
Управляющий еще гуще покраснел.
— Неправда! — заявил он.
— Как неправда? — возмутился Хал. — Разве вы не говорили Билли Китингу, сотруднику редакции «Газетт», что я соблазнил в Северной Долине девушку? Вы не описали ему эту девушку, как рыжеволосую красивую ирландку?
— Я только сказал, мистер Уорнер, что до меня дошли слухи…
— До вас дошли слухи? А может, это вы их сами пустили? Мне известно, мистер Картрайт, что вы сообщили это мистеру Китингу как точный и бесспорный факт.
— Неправда! — повторил управляющий.
— Мне это нетрудно доказать! — И Хал подошел к телефону.
— Что ты собираешься делать, Хал?
— Вызвать по телефону Билли Китинга, чтобы вы оба выслушали его показания.
— Глупости, Хал! — вскричал Эдуард. — Меня совершенно не интересует, что скажет твой Китинг. Ты ведь знаешь, что в те дни мистер Картрайт не подозревал, кто ты.
Картрайт немедленно ухватился за эту поддержку:
— Конечно, нет, мистер Уорнер! Ведь ваш брат явился сюда, прикинувшись рабочим!
— Ах вот как! — воскликнул Хал. — По-вашему, значит, про рабочих можно распространять всякую клевету!
— Вы провели здесь достаточно времени, чтобы убедиться, как низок моральный уровень здешних юношей.
— Я провел здесь достаточно времени, мистер Картрайт, чтобы убедиться, что разоблачение низкого морального уровня в Северной Долине надо начинать с начальства и охранников: вы облекли их властью и разрешили им издеваться над женщинами.
— Хал, — вмешался Эдуард, — не стоит продолжать этот спор. Ты так ничего не добьешься. Если у тебя есть какое-нибудь дело, кончай его, ради бога, поскорее.
Хал с трудом овладел собой. Он снова заговорил о требованиях забастовщиков, но терпение управляющего уже иссякло.
— Мой ответ вы слышали, — заявил Картрайт, — я решительно отказываюсь продолжать дискуссию по этому вопросу.
— Хорошо, — сказал Хал. — Раз вы отказываетесь вести деловые переговоры с депутацией, то я должен вам заявить, как один из ваших рабочих, что и все остальные, поодиночке, отказываются работать у вас.
Этот утонченный сарказм мало подействовал на управляющего.
— А я вам отвечаю, сэр; работа в шахте номер два начинается завтра утром, и те, кто не явится в шахту, будут к вечеру выселены отсюда.
— Так быстро, мистер Картрайт? Ведь они арендовали свои дома у Компании, и вы знаете, что согласно арендному договору администрация обязана предупреждать о выселении за три дня.
Картрайт имел неосторожность вступить в спор. Он знал, что Эдуард прислушивается к их разговору, и хотел обелить себя.
— Компания не будет их выселять. Выселением займутся городские власти.
— А во главе городского управления стоит тот же Картрайт?
— Да, мэром города Северной Долины избран я.
— Значит, вы действовали как мэр, когда предупреждали моего брата, что вы меня выселите из города?
— Я просил вашего брата, чтобы он уговорил вас покинуть наш город.
— Но вы ясно дали понять моему брату, что, если ему не удастся сделать это, вы сами займетесь моим выселением, не правда ли?
— Да, это верно.
— Вы сослались по этому поводу на телеграфное распоряжение мистера Питера Харригана. Мне хотелось бы знать, какой выборный пост занимает мистер Харриган в вашем городе?
Картрайт догадался, что это ловушка.
— Ваш брат неправильно понял мои слова, — резко сказал он.
— Ты неправильно понял его, Эдуард?
Раздраженный Эдуард повернулся к окну и стоял, уставившись на груды шлака и консервных жестянок. Сейчас он даже не счел нужным обернуться. Но управляющий знал, что он только притворяется, будто не слушает их разговора, и потому попытался замазать свой промах.
— Молодой человек, — сказал он, — вы нарушили ряд постановлений городских властей.
— Разве есть постановление, запрещающее организацию профессиональных союзов?
— Нет, такого постановления нет. Но в нашем Городе запрещено произносить речи на улицах.
— Кто это запретил?
— Городской совет.
— Состоящий из Джонсона — почтмейстера и служащего лавки Компании; Эллисона — бухгалтера Компании; Страусса — вашего мастера и О'Каллахена — вашего же кабатчика. Правильно?
Картрайт ничего не ответил.
— А пятый член городского совета — вы сами ex officio[20] мистер Энос Картрайт — мэр города и управляющий шахтами.
Картрайт опять воздержался от ответа.
— Итак, вы провели постановление, запрещающее произносить речи на улицах города. Но все помещения в вашем городе — кабаки, пансионы, церковь и школа — принадлежат Компании. Где же, по-вашему, могут граждане проводить собрания и произносить речи?
— Из вас, молодой человек, выйдет хороший адвокат. Но мы, принявшие на свои плечи заботу о населении, прекрасно знаем, что у вас называется «речью на собрании».
— Значит, вы против граждан, выступающих на собраниях?
— Мы не считаем нужным помогать агитаторам, которые возбуждают против нас наших рабочих!
— Разрешите узнать, мистер Картрайт, вы это говорите как мэр американского города или как управляющий шахтами?
Лицо Картрайта постепенно багровело. Наконец, повернувшись к стоящему спиной Эдуарду, он сказал:
— По-моему, не стоит продолжать этот разговор.
Эдуард был того же мнения. Он обратился к брату:
— Право же, Хал…
— Подумай только, Эдуард, он обвиняет меня — твоего брата — в преступлении. Слыхал ли ты когда-нибудь, что в нашей семье есть люди с преступными задатками?
Эдуард снова повернулся к окну — придется опять смотреть на консервные жестянки и груды шлака! Какой вульгарный и глупый спор… Но Эдуард уже разгадал настроение Хала и понимал, что тот все равно не замолчит, если неосторожный собеседник будет подавать ему реплики.
— Вы говорите, мистер Картрайт, что я нарушил постановление городских властей, запрещающее произносить речи на улицах. Разрешите узнать, какое за это полагается наказание?
— Вы это узнаете, когда вас привлекут к ответственности.
Хал рассмеялся.
— Из ваших слов я понял, что за это полагается изгнание из города. Если я правильно осведомлен о порядке судопроизводства, мне придется предстать перед мировым судьей. Кстати, он тоже служащий Компании — продавец в лавке. Но меня почему-то осудил не судья, а мэр города… А может, не мэр, а управляющий шахтами? Не потрудитесь ли вы мне объяснить, как это все получается?
— Только мое уважение…
— Да не надо мне вашего уважения!
— Я говорю о своем уважении к вашему брату…
— Ого! Значит, у вас такой порядок, что управляющий шахтами, то бишь мэр, может из уважения к брату не наказывать преступника, а просто выселить его из города. Не из уважения ли к маленькому Томми Берк вы выслали из города его сестру?
Картрайт сжал кулаки.
— И моему терпению есть предел!
Он произнес эти слова, адресуясь к спине Эдуарда. Эдуард повернулся и ответил:
— Я вас вполне понимаю, сэр, — затем, обращаясь к брату, сказал: — Хватит болтать, все понятно!
— Надеюсь, что теперь уже понятно и ты сам убедился, что вся эта видимость соблюдения американских законов в Северной Долине гроша ломаного не стоит. Она лишь унижает и оскорбляет всякого, кто чтит законы своей страны.
— Мистер Уорнер, — сказал Картрайт, обращаясь к Эдуарду, — у вас есть опыт в управлении шахтами. Вы знаете, как трудно иметь дело с этими невежественными иностранцами, для которых совершенно непонятны американские законы.
Хал расхохотался.
— Оказывается, это вы их учите американским законам! Хорошо же учите, не ставя ни во что законы города и законы штата, лишая людей всех прав, гарантированных им конституцией, пользуясь вместо этого телеграфными приказами Питера Харригана!
Картрайт направился к дверям.
— Молодой человек, — сказал он Халу, бросив на него взгляд через плечо, — вы сегодня утром должны покинуть Северную Долину. Я только надеюсь, что ваш брат уговорит вас сделать это без лишних осложнений.
И он ушел, хлопнув на прощанье дверью.
16
Эдуард повернулся к брату:
— Какого черта ты устроил в моем присутствии такую дурацкую сцену? До чего неприлично и неуместно ссориться с человеком, который неизмеримо ниже тебя по положению!
Хал все еще стоял там, где его оставил Картрайт. Он глядел Эдуарду в лицо:
— Это все, что ты вынес из этой сцены, Эдуард?
— Репутацию, видите ли, ему испортили! — продолжал возмущаться Эдуард. — Не все ли равно, что о тебе думает такой субъект, как этот Картрайт?
— Мне совершенно безразлично, что он думает, но я не могу допустить, чтобы он распускал обо мне клеветнические слухи. Билли Китинг мне говорил, что это их обычный прием.
— Поверь моему опыту, — холодно сказал Эдуард, — отрицая скандальную сплетню, ты лишь содействуешь ее распространению.
— В том-то и дело, — ответил Хал. — Это и расстраивает меня. Подумай только о девушке — как они очернили ее!
— Твое ли дело беспокоиться об этой девушке?
— А если бы Картрайт оклеветал какую-нибудь твою приятельницу? Неужели ты бы остался равнодушным?
— Моих приятельниц он не может оклеветать. Своих друзей я выбираю более осмотрительно.
— Конечно. Ведь ты их выбираешь из семей богачей. Но у меня оказались более демократические вкусы.
— Силы небесные! — закричал Эдуард. — Все вы реформаторы на один покрой: говорите, как заведенная машина, день и ночь только болтаете!
— Знаешь, почему тебя это раздражает? Такой человек, как ты, закрывает на все глаза, а вот уши-то не заткнешь!
— Пусть будет так… Но дай ты мне передышку — хотя бы до нашего отъезда! У меня такое чувство, будто я сижу на вулкане и не знаю, когда снова начнется извержение.
— Хорошо, — рассмеялся Хал. — Каюсь, я не проявил должной радости по поводу твоего приезда. Постараюсь быть более внимательным. Мне предстоит одно дело в Педро, так что мы туда можем поехать вместе. Но здесь мне еще нужно кое-что сделать.
— Что, например?
— Компания должна мне деньги.
— Какие еще деньги?
— Те, что я заработал.
На этот раз расхохотался Эдуард:
— Сколько там тебе причитается? Хватит тебе на одно бритье и на ванну?
Он достал из бумажника несколько кредиток. Хал, наблюдая за ним, внезапно понял, как сильно изменилась его собственная психология. Он приобрел не только классовую сознательность, но стал иначе относиться и к деньгам. Он ведь был действительно озабочен, как бы получить с Компании ему причитавшиеся доллары. Эти доллары он заработал тяжким трудом, от которого ноют все кости и болит сердце. Он грузил глыбы угля в вагонетки. На эти деньги могла бы недели две прокормиться — скудно правда, но не голодая, — вся семья Рэфферти. А у Эдуарда коричневый кожаный бумажник набит кредитками по десять и двадцать долларов. Вот он вытащил, не считая, кучу денег. «Словно доллары растут на деревьях, словно уголь сам вылезает из недр земли и прыгает в топки под звуки флейт и скрипок», — подумал Хал.
Эдуард, конечно, не имел понятия об этих странных мыслях, занимавших его брата. Он протянул ему деньги.
— Купи себе приличный костюм, — сказал он. — Надеюсь, тебе не нужно ходить в грязном тряпье, чтобы чувствовать себя демократом?
— Нет, — ответил Хал. — Как мы поедем?
— Меня ждет автомобиль — там, за конторой.
— Значит, у тебя уже все подготовлено?
Эдуард ничего не ответил. Он боялся вызвать новое извержение вулкана.
17
Они вышли из конторы черным ходом, сели в машину И умчались из поселка, не замеченные толпой. Всю дорогу Эдуард умолял Хала бросить все это дело и немедленно вернуться домой. Он снова выдвинул трагический вопрос об отце, но когда это не подействовало, перешел к угрозам. А если Хала лишат денег на расходы или отцовского наследства, что он тогда будет делать? Хал ответил, даже не улыбнувшись:
— Я всегда могу получить место профсоюзного организатора в Объединенном союзе углекопов.
Эдуарду пришлось переменить тактику.
— Если ты сейчас не уедешь, — заявил он, — я тоже останусь в Педро и буду ждать тебя.
— Хорошо. — Хал не мог не улыбнуться, услыхав эту угрозу. — Ты, наверное, будешь всюду со мной ходить, и я познакомлю тебя с моими друзьями; но ты должен обещать, что все, что ты услышишь, останется тайной.
— На черта мне твои друзья? Стану я еще о них говорить! — воскликнул Эдуард с гримасой отвращения.
— Не знаю, как могут обернуться события, — ответил Хал. — Ведь ты скоро встретишься с Питером Харриганом и возьмешь его сторону. Кто знает, какую линию поведения ты сочтешь своим нравственным долгом?
— Я тебе прямо заявляю, — воскликнул Эдуард в приливе бешенства, — если ты еще раз попытаешься вернуться в Северную Долину, клянусь богом, я подам в суд и запру тебя в психиатрическую лечебницу! Думаю, я смогу убедить судью в том, что ты невменяем.
— Еще бы! — расхохотался Хал. — В этой части земного шара ты убедишь любого судью!
Но, внимательно посмотрев на брата, Хал решил, что, пожалуй, следует поскорее скомпрометировать этот план, иначе Эдуард ухватится за него. Поэтому он сказал:
— Вот погоди, встретишься с моим другом Билли Китингом, сотрудником «Газетт», и он тебе расскажет, как он может использовать такой материал у себя в газете. Билли только мечтает, чтобы я развязал ему руки и позволил опубликовать всю историю моей борьбы со старым Харриганом.
На этом разговор закончился, но Хал не сомневался, что Эдуард намотал все себе на ус.
Они подъехали к дому Мак-Келлера, и Эдуард остался ждать в машине, пока Хал беседовал с хозяином. Старый шотландец приветливо встретил Хала и рассказал ему все новости. Джерри Минетти утром навестил его, и Мак-Келлер по его просьбе звонил в правление профсоюза в Шеридан. Он получил подтверждение, что Джек Дэйвид накануне вечером успел сообщить там о начавшейся стачке. И старик и его телефонный собеседник были настолько осторожны, что не упомянули в разговоре ни одного имени, ибо телефонные провода, как известно, нередко дают таинственную «течь». Хотя имя Джека Дэйвида не произнесли, но было ясно, о ком идет речь. В результате разговора с этим посланцем Джохан Хартмен, председатель местного отделения профсоюза углекопов, сейчас в Педро в гостинице «Америка» и вместе с ним Джим Мойлен, секретарь окружного комитета профсоюза. Последний приехал из Уэстерн-Сити тем же поездом, что Эдуард.
Все бы, кажется, хорошо, но тут Мак-Келлер добавил печальную новость: руководство союза заявило, что не может в настоящее время поддержать забастовку. Они считают ее преждевременной, она обречена на провал и вызовет только разочарование у рабочих, повредив, таким образом, широкому движению, которое постепенно подготовляет профсоюз.
Хал с самого начала предугадывал такую возможность. Но он был свидетелем зарождения свободы в Северной Долине, он видел голодные, изможденные лица, обращенные к нему с мольбой о помощи. Это глубоко взволновало его, и он считал, что должно так же взволновать руководителей профсоюза.
— Но они обязаны поддержать бастующих! — воскликнул он. — Нельзя разочаровывать этих людей, иначе они потеряют всякую веру и впадут в отчаяние. Руководители союза должны это понять — я их заставлю!
На это старый шотландец заметил, что Джерри Минетти высказал те же мысли. Он махнул рукой на всякую осторожность и помчался в гостиницу, чтобы поговорить с Хартменом и Мойленом. Хал решил последовать за ним и направился к автомобилю.
Он объяснил брату, как обстоят дела, но тот только пробурчал: «Ну, конечно!» Именно это он предсказывал! Бедные, введенные в заблуждение шахтеры снова приступят к работе, а их, так сказать, «вождь» вынужден будет признать ошибочность своей тактики. Кстати, через два-три часа есть поезд в Уэстерн-Сити. Эдуард скажет Халу спасибо, если тот поскорее закончит свои дела, чтобы поспеть на этот поезд.
Хал ответил, что он едет в гостиницу «Америка». Если брат хочет, пусть подвезет его туда. И Эдуард велел шоферу ехать. Между прочим, Эдуард разузнал о магазинах нового платья в Педро. Пока Хал будет в гостинице распинаться по поводу новорожденного профсоюза, Эдуард купит себе костюм, чтобы чувствовать себя человеком.