Его сын Арслан с детства был влюблен в военную форму своего отца, завидовал ему и мечтал стать таким же, как отец, достойным уважения военнослужащим. Еще ребенком Арслан любил надевать на себя отцовскую фуражку и красоваться в ней перед зеркалом, гордо отдавать честь…
Хасар все это очень хорошо помнит.
Может, поэтому он так остро воспринял смерть молодого офицера, хотя, как врач, на своем веку повидал немало смертей.
А в Ашхабаде его ждала очередная ловушка начальника госпиталя. По мнению начальника, уж на этот-то раз Хасар непременно угодит в капкан, и тогда все встанет на свои места, как он того хотел.
В тот день, когда Хасар срочно улетел в Мары, завхоз, проводивший в его кабинете учет имущества, принес в кабинет начальника белый носовой платок: "Вот это наши ребята нашли в кабинете врача Мамметханова". В уголке платка обнаружили узелок, в котором было спрятано 200 долларов. Это был тот самый платок, который Хасар видел в руках старика, пришедшего просить прооперировать внука.
Тот, видно, не решился в открытую дать взятку и решил оставить платок на столе в надежде, что Хасар потом найдет его и возьмет деньги себе. Помнится, Хасар наткнулся на этот платок, подумал тогда, что расстроенный старик забыл его на столе, но не придал этому никакого значения. А потом и вовсе забыл о нем.
Начальник госпиталя тогда сам посоветовал старику поступить именно так, пообещав освободить его внука от воинской службы, если ему будет сделана операция. Заметив, что Хасар стал более внимательно относиться к юноше, начальник поверил, что это результат взятки, которую ему дал старик. С удовлетворением вспомнил деда, который любил повторять слова Сталина: "Нет людей, которые бы не брали взяток, а если не берут, то в том виновата не взятка, а ее размер".
И опять его надежды не оправдались. На консилиуме директор НИИ туберкулеза академик Чары Назарович, осмотрев юношу, решительно заявил: "Это наш больной, причем, у него есть все шансы вылечиться, не ложась под нож". И добился того, чтобы больного перевели в его институт. Это полностью подтвердило мнение Хасара о том, что делать ненужную операцию нет необходимости.
Начальника госпиталя, вынужденного вернуть деньги, полученные за освобождение юноши от службы в армии, все это очень сильно разозлило. Поэтому, разве мог он упустить такой удобный случай?! Он тотчас же нашел свидетелей — понятых и немедленно запротоколировал находку, а затем, словно показывая ищейке след, пустил по следу контрразведчика.
На следующий день после возвращения Хасара из Мары следователь начал интересоваться узелком с деньгами.
Хасару пришлось несколько раз, будто оправдываясь, рассказывать следователю о том, как к нему приходил старик, как он достал из кармана платок и обтирался им, а потом оставил его на столе. Решив, что старик забыл свой платок, Хасар впопыхах забросил его на шкаф, с тем, чтобы при случае вернуть, а потом совершенно забыл об этом.
Следователь внимательно слушал Хасара, пристально глядя ему в лицо, и во взгляде его сквозило недоверие.
Когда в госпиталь прибыл следователь прокуратуры, начальник госпиталя, чьим мнением на сей счет интересовались, не преминул воспользоваться удобным случаем, чтобы очернить Хасара: "До меня и раньше доходили слухи, что он не прочь воспользоваться чужим несчастьем, что берет взятки". И поэтому следователю, который не знал об их натянутых отношениях, стало казаться, что Хасар пытается что-то скрыть, не говорит правды. Следователь был молодым человеком лет двадцати пяти — тридцати, среднего роста, на продолговатом лице маленькие глазки, лицо серое, как у человека, знающего вкус наркотиков. Когда он задавал вопросы, на его темном лице вспыхивали не гармонирующие с его обликом серые глаза, он словно не верил ушам своим и смотрел на подозреваемого сквозь стекло. При первой же встрече Хасару не понравился этот хмурый молодой человек, смотревший на него свысока, словно перед ним сидел преступник, а не достойный уважения человек.
Еще больше нервировало Хасара то, что следователь не верил его словам и без конца задавал одни и те же вопросы. Однажды, когда вопрос был задан в третий раз, Хасар перебил следователя: "На этот вопрос я уже дважды отвечал, надо еще?" Следователю не понравилось, что его перебили, он показал это всем своим видом, нахмурившись, недовольно произнес:
— Яшули, здесь вопросы задаю я!
Слова следователя задели Хасара за живое, больно ранили его, унизили его достоинство. Всю жизнь он гордился тем, что помогает больным, лечит их и возвращает к жизни.
Он готов был и дальше служить Родине, народу, гордиться своей профессией, считал, что помогать людям — его миссия на этом свете.
Но сейчас он понял, что следователь и не думает учитывать его заслуг, напротив, всячески старается макнуть его в грязь, очернить, уличить во лжи, оклеветать. Это обстоятельство родило в нем чувство случайного поражения опытного борца от невзначай оказавшегося на ринге неведомого юнца и заставило всерьез задуматься о происходящем.
Он вспомнил рассказ человека, оказавшегося в схожей ситуации, когда его незаслуженно оклеветали."…Замучили бесконечными вызовами в прокуратуру. Иногда в такие тиски зажимали тебя, выколачивая из тебя признание, что ты готов был сознаться даже в том, чего не совершал, лишь бы покончить с этим позорным допросом. Хорошо, у моего брата в прокуратуре оказался хороший знакомый, он и пришел мне на помощь. Однажды знакомый моего брата пригласил меня с тем следователем к себе в кабинет и спросил у того: "Ты знаком с этим человеком?" По тону вопроса следователь сообразил, что речь идет о человеке, взятом под защиту, поэтому заговорил нормальным языком.
Внимательно смотрел на меня, словно не мог вспомнить, где он раньше видел меня. Тогда наш знакомый бросил ему дело, которое лежало перед ним, и велел: "Перестань третировать этого человека!"
Следователь схватил дело и сразу же "поумнел": "Понял, начальник!" — и ушел с ним.
Сколько ни думал Хасар, не мог вспомнить среди своих знакомых ни одного человека, который мог бы вступиться за него и избавить от этих унизительных встреч со следователем. Возможно, в его окружении такого человека и вовсе не было.
Поскольку до сего дня Хасар был занят только своей работой, своей профессией, никогда не интересовался прокуратурой, пока та сама не заинтересовалась им. Всего лишь раз в семье зашел разговор об этом. Когда Арслан оканчивал среднюю школу и собирался поступать в вуз и получить специальность, его дед Айназар ага посоветовал внуку: "Сынок, ты никуда не ходи, иди учиться на юридический факультет, вооружившись законом, ты будешь защищен, и всегда будешь знать, что тебе делать и куда идти.
Станешь судьей или прокурором". Но Арслан, мечтавший стать туркменским Гагариным, деда не послушался. "Я хочу и буду летчиком!" Хасар тогда думал, что дед печется о безопасности внука, потому что знает, как рискованна профессия военного летчика, сколько опасностей она таит, поэтому и хочет, чтобы внук выбрал какую-то иную — мирную профессию.
И вот теперь он вспомнил тот разговор и подумал, как прав был его тесть. Испытал запоздалое раскаяние в том, что не поддержал тогда старика, не уговорил сына пойти по другому пути. А ведь сейчас он мог иметь собственного судью или прокурора, который защитил бы его от клеветы и избавил от позора, который ему приходиться переживать теперь.
Как-то раз Дунья в разговоре упомянула: "Отец нашего юриста — ответственный работник Генеральной прокуратуры, ради сына он оберегает фирму от нападок органов". Но разве станет Хасар обращаться к ней за помощью, не захочет он прятаться за юбкой жены, а тем более теперь, когда их отношения дали трещину и в них появился заметный холодок. Нет, не станет он унижать себя обращением к Дунье!
Бесконечные вызовы в прокуратуру, следствие и допросы все больше угнетали Хасара и стали тяжелым бременем для его израненной души, дременем, которое давило на его плечи. Жизнь потеряла равновесие и стала похожа на утлую лодчонку, мчащуюся по морским волнам в неизвестность.
Но как бы там ни было, Хасар не хотел верить, что все хорошее, что было в его жизни, уходит от него навсегда. В это трудное для него время он изо всех сил старался держаться на плаву, устоять перед свалившимся на него несчастьем, напоминая себе, что он — полковник Мамметханов, человек во всех смыслах достойный. Каждый раз после таких мыслей ему казалось, что в следующий вызов к молодому следователю он сумеет на каждый его вопрос дать достойный ответ и выглядеть человеком, взявшим себя в руки.
* * *
Похоже, переменившаяся эпоха переменила и свое отношение к Хасару: не желая того, Дунья уже не грела его душу, как прежде, она становилась все холоднее, как гаснущий очаг, в который не подбрасывают дров и не поддерживают в нем огонь. Поведение начальника госпиталя, недовольного тем, что ему не удалось с ходу обезвредить противника, также угнетало Хасара, лишало его покоя и вынуждало думать, что не только новая страна, но и новая работа приняли его без особой охоты, да еще этот случай с узелком, переросший в клевету о взятке, стал для него ударом в спину. Хасару стало казаться, что грязь, которая прежде обходила его стороной, липнет к нему со всех сторон, он невольно вспоминал слова одного снятого с поста начальника, говорившего: "Теперь камни, пущенные в других, почему-то со всех сторон летят в меня". Мысли о неожиданном повороте его судьбы не оставляли его ни днем, ни ночью.
Хасар пришел в прокуратуру раньше назначенного времени, чтобы поскорее покончить с сегодняшним допросом и спокойно заняться текущими делами. Однако следователь, то и дело куда-то выходивший из своего кабинета и видевший его, не спешил приглашать его на разговор. И даже человек, пришедший гораздо позже, побывал в кабинете следователя раньше Хасара. Хасар понял, что следователь специально ведет себя так, чтобы разозлить подозреваемого и вынудить его признаться в деянии, которого не совершал, что это их обычная и часто применяемая тактика. Тогда он смирился со своей участью и стал терпеливо ждать вызова. А сам тем временем размышлял над сложившейся ситуацией и, хотя и не знал, чем все это может закончиться, догадывался: следователь, скорее всего, действует заодно с начальником госпиталя. Хасар вспомнил, как тот посадил парня из 6-го отделения, обвинив его в приеме 100-рублевой взятки, что сейчас тоже замышляется нечто похожее, и если своевременно не принять надлежащих мер, эти никого не пощадят.
Чтобы как-то избежать худшего, он даже думал о том, чтобы уйти с работы, уволиться из госпиталя. В конце концов, свет не сошелся клином на этом госпитале, а с другой стороны, в наше время найти работу не так-то просто, тем более в его возрасте, ведь он уже считается врачом уходящей эпохи. Неужели и ему придется сидеть без работы, как академику Корпаеву, и кормиться частным извозом? Но он тут же отгонял от себя эти мысли и начинал думать о том, что это не выход из создавшейся ситуации, что такие, как он, опытные врачи нужны молодому государству, нужны и в качестве примера для молодой поросли, и для того, чтобы делиться с молодыми накопленным опытом, что в госпитале и сегодня основной воз везут такие же, как он, опытные врачи, которые были разлучены со страной, но никогда не разрывали отношений со своей профессией.
Но потом его снова посещали сомнения, и он и эту мысль начинал считать не совсем правильной.
В последнее время Хасар часто с благодарностью вспоминал капитана Чарли, своего бывшего ученика, а ныне владельца частной клиники в России, клиники, соперничающей с государственными лечебными заведениями, человека, прославившегося в народе и во всех отношениях уважаемого. Каждый раз во время общения с ним тот неизменно приглашал Хасара к себе: "Приезжайте, товарищ полковник, здесь есть для вас место, приезжайте и занимайте его!" — и предлагал хорошо оплачиваемую работу.
Хасар познакомился с Чарли в годы службы в Германии, когда был там начальником госпиталя, во время одного из военных учений. В то время Чарли, имея специальность хирурга, работал рядовым военврачом в одной из воинских частей. Хасар тогда обратился к нужным людям, добился его перевода в свою часть и взял на работу в госпиталь хирургом, вырастил и выпестовал его. Многие годы они вместе делали операции и тесно сотрудничали друг с другом.
Хасар знал, что там он встретит со стороны Чарли понимание, что тот будет ценить его, и все равно ему почему-то не захотелось уезжать из своей родной страны.
Хватит, почти тридцать лет находился за пределами Родины, и служил, и жил достойно. Но вот позвала Родина, и мы вернулись, чтобы служить ей. И служим ведь… Ему вдруг вспомнились высказывания двух поэтов о Родине, которые очень перекликались с его нынешней ситуацией.
"Пусть хоть бьет, хоть ругает, все равно свой народ ближе", "Если Родина обидела тебя, можно и от нее отречься". Похоже, последнее высказывание принадлежит русскому поэту, но ведь и туркмены в старину говорили: "От отрекшегося отрекись!"
Хасар понял, что вспомнил о приглашении своего друга только после того, как начальник госпитали стал плести вокруг него интриги, а следователь начал давить на него и выбивать из него признание, и снова воспротивился себе.
"Эй, Хасар, на кого ты обижаешься? Разве эти люди представляют твою Родину? — подумал он, а потом сам же высмеял свою предыдущую мысль. — Как тебе в голову могла придти мысль соотносить этого негодяя — начальника госпиталя с Родиной?"
Продержав Хасара у дверей своего кабинета больше часа, следователь еще сходил в соседний кабинет, после чего велел стоявшему у дверей солдату позвать Хасара. С недоверием глядя то на лежащие перед ним бумаги, то в лицо Хасара, произнес:
— Яшули, вы все еще не можете вспомнить, как узелок с деньгами попал в ваш кабинет? — издевательским тоном спросил он.
— Мне нечего добавить к тому, что я уже говорил, — ответил Хасар и увидел в помутневших голубых глазах следователя, ставших похожими на выплюнутую мокроту, холодное недоверие.
— Так вы только прибавляете нам работы, яшули. Вон и руководство сообщило, что звонили сверху и велели не затягивать дело, как можно лучше расследовать его, а если потребуется, то и допросить яшули.
Когда следователь произнес "звонили сверху", Хасар сразу же предположил, что этим "верхом" является начальник госпиталя.
Следователь вдруг вспомнил, что Хасар приезжает к следователю на "Мерседесе" и подумал, что без взяток на одну зарплату такую дорогую машину не купить, эта мысль заставила его язвительно улыбнулся:
— Яшули, вы, значит, и на "Мерседесике" разъезжаете?
— На "Мерседесе", брат, я уже лет пятнадцать "разъезжаю".
— Ему хотелось добавить: этот "Мерседес" заработан вовсе не тем путем, на который ты намекаешь, но вовремя понял, что его слова будут восприняты как выпад против следователя, что сейчас не время для таких выпадов, поэтому, с трудом сдержав себя, смолчал.
— Однако он совсем новеньким выглядит!
— Эти автомобили, если за ними хорошо ухаживать, долго служат. Я его купил в годы службы в Германии, перед самым возвращением в Союз.
— В масле?
— Там сильно подержанные машины не продают, такие машины хозяева сдают в утиль.
Похоже, следователь был любителем авто, он и сам не заметил, как увлекся разговором о "Мерседесе". В этот момент даже его надменное лицо словно разгладилось, стало светлее, в его жестах появилась мягкость. Неожиданно он забыл о том, кто сидит перед ним, полностью предался патриотическому чувству и переполнился гордостью.
— Неужели в то время в Германии и еще где-то трудились туркмены, да так достойно?
— Да, трудились.
Хасар, сам того не замечая, тоже предался воспоминаниям. Но потом, вспомнив, где находится, тяжело вздохнул. Этот диалог заставил его на короткое время поверить, что между ним и следователем появилось некоторое взаимопонимание.
Но когда следователь вспомнил, кто перед ним сидит, и для чего он вызвал Хасара к себе, снова начал обычный сухой и малоприятный допрос.
Выйдя от следователя, Хасар не стал спешить с возвращением на работу. Душа была изломана. Ему и в самом деле не хотелось идти на работу, пугала сама мысль, что при виде его люди начнут шептаться по углам и думать, что он действительно оказался взяточником. Клевета тяжелым камнем лежала на сердце, ему было и больно, и обидно. Ему было невыносимо трудно, и сейчас ему, как никогда, нужны были дружеский совет и поддержка близких ему людей, он нуждался в поддержке и совете Дуньи. В прежние времена, когда они жили вместе, Дунья всегда была его близким другом и добрым советчиком. Но сейчас, когда она выбрала для себя иную жизнь, можно считать, что для него ее нет. В голову его лезли разные мысли, он представлял, как Дунья вначале раздует все случившееся, а потом начнет звонить по знакомым и добьется закрытия дела, зато после, при любом удобном случае, сможет упрекнуть его: "Не я ли помогла тебе в трудную минуту? Если бы не я, сидеть тебе сейчас за решеткой!" Пусть вслух она не скажет об этом, но подумает обязательно, а для Хасара сама эта мысль была невыносима.
Поэтому сейчас он предпочел даже обвиняемым оказаться, лишь бы ни о чем не просить Дунью.
В другой раз Хасару казалось, если он уйдет с работы, проблема разрешится сама собой, он даже подумал, что начальник госпиталя, избавившись от него, успокоится и больше не станет терзать его. Да и зачем ему мстить Хасару, который и так окажется поверженным, а начальник госпиталя — победителем, одолевшим ненавистного врага.
Хасар решил написать рапорт об увольнении, и с этой целью прямо из прокуратуры отправился в Министерство обороны. Поздоровавшись с ребятами из охраны, прошел к начальнику отдела, ведающего кадрами воинских частей.
Выходя из отдела кадров министерства, в коридоре Хасар лицом к лицу столкнулся с начальником госпиталя.
Одарив друг друга неприязненными взглядами, оба молча поднесли руки к козырьку и отдали друг другу честь.
Капитан взглядом спросил: "А ты что тут делаешь в рабочее время?", но Хасару не захотелось отчитываться перед ним в этом месте.
Входя в отдел кадров, начальник госпиталя посмотрел вслед уходящему Хасару и спросил у работника отдела с многозначительной ядовитой улыбкой на лице: