– Ну-ну, – Лёва посмотрел на меня с интересом.
– Может, тебе знакома… или слышал… Ира Маликова. Ирина Анваровна. Переводчик. Работает в…
В восемьдесят шестом мы с Ирой работали вместе.
– Не знаю, где она работает. Скорее всего, в академической системе. Слышал такую фамилию, может быть?
– Нет, – сказал Лёва с сожалением.
– Пожалуйста. – Мой тон заставил Лёву внимательно посмотреть мне в глаза. Что-то он почувствовал, но лишних вопросов задавать не стал – друг все-таки.
– Пожалуйста, – повторил я, – ты можешь узнать?
– Это срочно?
Единственное, что он позволил себе спросить.
– Да, – я подумал, что не проживу и дня, если не буду знать.
– Тогда погоди, – решительно произнес Лёва и потянулся к трубке стоявшего у него на столе телефона. Номер набрал по памяти.
– Томочка? – Мне не нравилось, когда Лёва говорил воркующим голосом, таким искусственным, что фальшь чувствовалась за километр. Как женщины не замечали? Или замечали, но подыгрывали? – Я помню, Томчик, конечно, как буду в ваших краях, сразу занесу… А это не к спеху, спасибо тебе… Дело?
Ты права, есть небольшое. Ты ведь куешь академические кадры и помнишь… да, я знаю, одиннадцать тысяч… сколько, ты сказала?.. Семьсот сорок три? Ничего себе, я и не думал, что в Академии столько бездельников. Нет, конечно, сами академики не в счет… Да, нужна одна фамилия, может, знаешь… Маликова Ирина… Конечно, ты не можешь помнить всех…
Как долго он подбирается… Спросил бы сразу.
– То есть, ты не уверена? Ну, о чем ты говоришь? Какой флирт? По делу надо. Клянусь. Ладно. Перезвоню. Спасибо, Томочка, целую в щечку. А? В левую, всегда в левую.
Лёва положил трубку, помотал головой, будто отгонял назойливую муху, взглянул на мою вытянувшуюся физиономию и буркнул:
– Через десять минут. Она поднимет кое-какие личные дела.
Вроде знает эту Иру, но не уверена.
Я кивнул, и десять минут мы разговаривали о ерунде. Я больше следил за движением минутной стрелки на электрических часах, висевших над дверью, чем за Лёвиным рассказом не помню о чем.
Когда стрелка дернулась в десятый раз, я кивком показал – пора, и Лёва, с сожалением прервав нечто интересное на середине предложения, поднял трубку.
– Ирина Анваровна Маликова, – нарочито бесстрастным голосом сообщил он, – тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения, младший научный сотрудник Института экономики.
Сделав паузу, добавил:
– Не замужем. Детей нет.
Разведена? Я не задал этот вопрос. Встал и пошел к двери.
– Да что с тобой сегодня? – спросил Лёва за моей спиной. —
Ира… ты ее знал раньше?
– Это моя жена, – сказал я и вышел, прежде чем Лёва успел задать следующий вопрос.
* * *Вечер прошел как обычно. Лиля рассказывала, что вытворяли ученики на уроках, о чем говорили в учительской на переменах, куда поедет летом отдыхать завуч Игорь Дмитриевич… Я все слышал и даже кивал в нужных местах, но мыслями был далеко, не в нашей реальности.
Я слушал Лилю и вспоминал, как мы с Ирой познакомились.
Это воспоминание я пронес через всю жизнь, даже в день смерти… я плохо, конечно, соображал, все в мире выглядело уже нереальным, но день нашего знакомства я неожиданно вспомнил (вспомнил сейчас о том, что вспомнил тогда – интересная аберрация памяти!). Я бежал за автобусом и махал – может, водитель увидит в зеркальце и притормозит. Меня водитель не увидел, но обратил внимание на девушку, вышедшую на проезжую часть и вставшую на пути автобуса. Резко затормозив, водитель открыл дверь, и я подумал, что девушка войдет, но она вернулась на тротуар и сделала мне приглашающий жест: садитесь, мол.
«Коня на скаку остановит», – пришла мне в голову строка, и я махнул водителю: поезжай. Тот недовольно погудел и рванул машину, будто наверстывал упущенное время.
Я подошел к девушке и сказал: «Спасибо».
Она была чуть ниже меня ростом, с носом, выглядевшим слишком большим на ее лице, но странным образом ничуть ее не портившим, скорее наоборот. Должно быть, я слишком пристально ее разглядывал, потому что она опустила голову и сказала: «Я думала, вы сесть хотели».
«Хотел, – согласился я. – Но…»
Я не знал, что сказать дальше, не умел знакомиться с женщинами.
«Вообще-то, мне сорок второй нужен, а его долго нет», – сказала девушка, тоже, видимо, не знавшая, как поступить: продолжить ничего не значивший разговор или помолчать, дожидаясь своего автобуса.
«Сорок второй редко ходит, – сообщил я истину, известную всему городу. – Вам в микрорайон?» – спросил я.
«Нет, я до Монтина».
«Живете там?» – вырвалось у меня. Не знаю, что на меня нашло, обычно я и слова не мог выдавить, когда оказывался один на один с незнакомой женщиной, тем более такой… красивой?.. нет, но что-то в ее лице казалось удивительно привлекательным.
«Да», – сказала она и подняла на меня взгляд. Глаза у нее оказались голубыми с темным окоемом вокруг радужной оболочки: точно такие, как у меня. Это показалось мне поразительным, и я не удержался:
«У вас глаза, как мои».
«Я обратила внимание».
И оба мы одновременно сказали: «Меня зовут Миша». – «Ира».
Она окончила Институт иностранных языков, работала переводчицей в Институте экономики, хорошее место, интересная работа, приятный коллектив… Я в деревне оттрубил по распределению, сейчас во-он там, в физическом…
Подошел сорок второй, набитый под завязку, но мы влезли и стояли, прижавшись друг к другу. Глаза наши были так близко… казалось, что и мысли перетекали из головы в голову.
Мы вышли на ее остановке и распрощались, обменявшись номерами телефонов, но тут же договорились встретиться в субботу в пять в Губернаторском саду.
– О чем ты думаешь весь вечер? – спросила Лиля, замолчав посреди рассказа о том, как Юлий Вазонов из десятого «б» сбил с ног математичку Любовь Константиновну.
– Что? – не сразу выплыл я из воспоминания, которое на самом деле не могло быть моим, хотя именно моим и было. – Ты говорила о Вазонове.
– Я помню, о чем говорила, – раздраженно сказала Лиля. – А ты думал о другом.
– Почему ты так решила? – пробормотал я, на что жена лишь пожала плечами.
Ну и ладно.
Ночью, когда я уже засыпал, мне вспомнилось, как мы с Ирой ездили в Копенгаген. Это было много лет спустя, на грани тысячелетий, мне исполнилось пятьдесят (пятьдесят? возраст показался невозможно далеким), и мы решили сделать себе подарок. Денег, конечно, всегда не хватало, но я купил тур, разбив выплаты на двенадцать платежей по Визе.
Я не знал, что такое «виза». То есть, знал, конечно, мое знание-незнание каким-то образом интерферировало в сознании, и я уснул, понимая и не понимая, зная и не зная, но определенно чувствуя, что наступило время больших перемен.
* * *Утром, без пяти девять, я стоял у входа в здание Академии, где на четвертом этаже располагался Институт экономики, и следил за входившими сотрудниками. Я не знал, когда Ира приезжает на работу, – может, она уже вошла, и я пропустил?
Она вошла в холл в три минуты десятого. Каштановые волосы до плеч, нос… по носу я узнал бы Иру за километр. Не потому что нос у нее длинный, а просто… это был ее нос, только ее, ни у кого на свете не было такого носа, который я любил целовать в самый кончик, всегда холодный, как у здоровой собаки.
Не отдавая себе отчета в том, что и почему делаю, я шагнул вперед, заступил Ире дорогу, посмотрел в глаза (голубые! с темным окоемом вокруг радужной оболочки) и представился:
– Михаил Бернацкий, если вы меня помните.
Почему я так сказал? Она не могла меня помнить.
Ира подняла на меня удивленный взгляд, и мне показалось, в нем промелькнуло что-то вроде узнавания. Конечно, она подумала: если я подошел, то мы можем быть знакомы, хотя память подсказала, что нет.
– Мы знакомы? – неуверенно спросила она.
– Нет, – с сожалением сказал я. – Но… Вы работаете в Институте экономики? Вас зовут Ира? Ира Маликова?
Она кивнула, продолжая смотреть на меня если не с интересом, то уже без удивления.
– Да, – сказала она. – А вы…
– Я в Институте физики, через дорогу. Занимаюсь внегалактической астрофизикой и…
– И? – повторила она минуту спустя, потому что я так и не смог найти подходящих слов.
– Если бы мы встретились в час у входа, я попробовал бы вам объяснить.
– Надо что-то объяснять? – улыбнулась Ира. Эту ее улыбку я прекрасно помнил: она так улыбалась, когда думала, что догадалась о чьих-то истинных намерениях.
– Надо, – сказал я слишком, должно быть, серьезно, потому что Ира все-таки смутилась и коротко кивнула: хорошо, мол, в час у входа, если это необходимо.
Я пошел к себе и успел отметить приход за минуту до того, как на вахте Карина закрыла толстый гроссбух и открыла другой, куда вписывала имена опоздавших.
Лёва позвонил, как только я сел за свой стол и положил перед собой ксерокопию статьи из Аstrophysical Journal о наблюдениях мягкого рентгеновского источника RХ 1904+13.
Лёва позвонил, как только я сел за свой стол и положил перед собой ксерокопию статьи из Аstrophysical Journal о наблюдениях мягкого рентгеновского источника RХ 1904+13.
– Ты не рассказал, почему тебе нужна была… – начал Лёва, который, должно быть, ночь не спал, пытаясь разгадать загадку.
Он позвонил бы мне еще вечером, но был уверен, что при Лиле я не стану разговаривать о другой женщине, которую почему-то назвал женой. И правильно. Я и сейчас не собирался о ней разговаривать, о чем сообщил Лёве в двух словах.
– Работаешь, значит, – пробормотал он, – ну-ну.
До обеда я действительно плотно поработал, не позволяя себе думать ни о чем, кроме внегалактических рентгеновских источников. Без пяти час стоял в холле академической десятиэтажки и старался разглядеть Иру, как только она выйдет из лифта.
– Добрый день, – услышал я позади себя и обернулся: Ира стояла у колонны и рассматривала меня с интересом, которого не было у нее утром.
Нужно было что-то говорить.
– Может, посидим в «Гянджлике»? Выпьем по чашечке кофе?
«Гянджлик» – приятное молодежное кафе самообслуживания – располагалось напротив Политеха. Обычно там днем было полно студентов. Сотрудники Академии предпочитали более солидную «Лейлу», но мне туда не хотелось – слишком много знакомых.
– Хорошо, – сказала Ира и, опустив голову, пошла рядом.
Только тогда я подумал, что не представляю, с чего начать. О чем говорить с женщиной, на которой был женат полвека и которую сегодня увидел впервые в жизни? Что сказать женщине, родившей мне дочь, побывавшей со мной в десятке стран, читавшей и редактировавшей мои литературные опусы и, наконец, проводившей меня (наверняка так и было, хотя этого я не мог знать) в последний путь?
Она не знала обо мне ничего, я о ней – все. То есть, поправил я себя, я знал все о ней, о нас, но не здесь, и об этом я тоже должен был помнить каждую секунду, чтобы не сказать лишнее, не испортить то, что, возможно, сейчас могло начаться между нами.
Я помнил, что сделал Ире предложение через полгода после встречи на автобусной остановке.
Я знал, что не смогу сделать Ире предложение, потому что был женат на Лиле.
Мы взяли на раздаче по чашке кофе и булочке, я заплатил и направился к свободному столику у дальней стены, куда никто обычно не садился, потому что сильно дуло из всегда открытой двери черного хода. Ира поежилась, но не возразила против моего выбора. В полумраке я видел, как она сжала в ладонях горячую чашку.
– Я вспомнила, – сказала она тихим и, как мне показалось, безнадежным голосом. – Вспомнила, почему твое лицо утром показалось мне знакомым.
– Почему? – задал я глупый вопрос, на который, как я полагал, у Иры не могло быть ответа.
– Потому что… – Она помедлила, то ли подбирая слова, чтобы не остаться непонятой, то ли пытаясь понять то, что пониманию не поддавалось. – Потому что мы с тобой познакомились еще в семьдесят третьем. Ты бежал за автобусом, и меня какой-то чертик подхватил, я вышла на проезжую часть и замахала водителю… ты бы видел его взгляд…
Именно такими словами Ира любила вспоминать ту давнюю историю – она рассказывала ее на каждом семейном торжестве.
Текст никогда не менялся, и я продолжил:
– Глаза у него были как два блюдца, будто у андерсоновской собаки.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Все уже было сказано.
Утром Ира еще ничего не помнила, в этом я был уверен. Значит…
– Миша, – сказала она и протянула через стол руку. Я пожал знакомые-незнакомые пальцы и сжимал все сильнее, пока Ира говорила. – Утром, когда я поднялась к себе… не знаю, что случилось и почему… вдруг накатило… как объяснить… я вспомнила… вспомнила…
– Свою смерть, – прошептал я так тихо, что сам не расслышал.
– Нет, – она покачала головой, – смерть я вспомнила потом, а в первый момент вспомнила нашу свадьбу, как у меня…
– …упала туфля, когда ты выходила из машины, – подхватил я.
Мы оба замолчали, поняв, что прожитая жизнь была нашей общей жизнью. У нас была общая память, кроме…
– Когда я умер, – тихо произнес я. Почему мне нужно было знать это прямо сейчас? – Что было потом?
Ира ответила не сразу.
– Я прожила еще три года.
– Ты не…
– Я ни для кого не была обузой.
Она хотела сказать, что обузой для нее в мои последние месяцы был я?
– Не думай глупостей, Миша, – пальцы ее напряглись в моей ладони. Она, как всегда, понимала мои мысли раньше, чем я успевал их додумать. – Я хочу сказать… ты это хотел знать, верно?.. Однажды утром…
– Когда?
– Шестого сентября две тысячи тридцать второго. Я встала… с трудом, сильно болели ноги… пошла в комнату к Вите…
Наш младший внук.
– Вдруг все закружилось перед глазами. Наверно, я упала, но этого уже не помню. Стало темно, а потом вспыхнул ослепительный свет, и голос Женечки сказал: «Мама, не уходи». А ты…
– Я?
– Это определенно был твой голос. Ты сказал: «Мы с мамой будем опять вместе». Я ничего не поняла. Не успела. А когда сегодня утром вспомнила… так ясно, будто это было вчера… странно… почему вчера, когда… В общем, это был…
– Последний момент, – пробормотал я. – Больше в памяти ничего не могло сохраниться.
– Не хочу и не буду вспоминать. Не хочу. Не буду. Не хочу.
Она так бы и повторяла раз за разом, я оборвал эту цепочку словами:
– Я вспомнил вчера. Ты вспомнила сегодня. После того, как увидела меня. Значит, это всегда было в нашей памяти.
– Я ничего не понимаю, Миша, – Ира отняла пальцы и прижала их к щекам. – Ничего этого не было. Я сегодня впервые тебя увидела. Как я могу помнить две тысячи какой-то год?
– Но ты помнишь.
– Ты женат, Миша? – спросила она отчужденным голосом.
– Да, – сказал я, помедлив, будто это имело смысл скрывать.
– Расскажи о ней, – потребовала Ира, сцепив пальцы так, что побелели костяшки.
– А… ты? – спросил я и не закончил фразу.
– Я одна. Мужчины… были, но… все не то. Я ждала тебя! – вырвались у нее слова, которые, похоже, она произносить не хотела, но они возникли сами, невозможно было не произнести их, хотя еще сегодня утром она ни сном, ни духом…
Я хотел обнять Иру, опустить голову на ее плечо, как было много раз и как не было еще никогда. Я знал, что на левом плече у нее небольшой шрам, она поранилась в детстве, когда упала с горки и напоролась на оставленный кем-то в песке детской площадки перочинный нож с раскрытым лезвием. Все могло кончиться куда хуже, но обошлось. Мне захотелось отвернуть ворот ее блузки и посмотреть… Ира перехватила мой взгляд и сказала спокойно:
– Я не падала с горки, если ты это имеешь в виду, Миша.
Похоже, наши мысли текли параллельными потоками – собственно, как иначе, если воспоминания у нас во многом общие, жизнь прожита вместе…
Трудно к этому привыкнуть. Понять и вовсе невозможно.
– Ты не ответил, – напомнила она и демонстративно (или нет, не нарочно?) застегнула верхнюю пуговичку на блузке.
– Да, – сказал я, помедлив и поняв в ту секунду, что не могу, не должен, не имею права скрывать от Иры ни одной минуты, ни одного факта, ни одного события моей жизни. И она ничего от меня не скроет, но я должен начать первый.
Как в холодную воду бросился.
* * *Лёва приехал к нам после лекции на вечернем отделении.
Лиля хотела, как обычно, выставить на стол «что бог послал», но мы, сославшись на подготовку к семинару по философским основам теории относительности, закрылись в моем кабинете – точнее, в комнате, которая была одновременно кабинетом и нашей с Лилей спальней.
– Рассказывай, – Лёва удобно устроился на моем стуле за моим столом, так что мне пришлось сесть на тахту.
Мне не хотелось говорить о нашей с Ирой жизни и вообще о том, чего еще не было и, возможно, не будет. Не может быть наведенная каким-то образом память предсказанием реальных событий. Я вспомнил, что в девяносто первом Советский Союз распался, как плохо составленный пазл. Мы в это время были с Ирой и Женей уже в Израиле, девятнадцатого августа слушали радио, дикторы были мрачны, репортеры захлебывались от переизбытка впечатлений, а я, помню, хранил олимпийское спокойствие.
«Ерунда, – сказал я Ире, – через пару дней всё устаканится».
Я тряхнул головой, отгоняя воспоминание.
– Понимаешь, – начал я, не зная еще, какие подробности расскажу, о каких умолчу, а каких пока и сам не знаю, потому что не вспомнил, – у меня будто вторая память открылась. Вспоминаю то, чего не могу помнить.
– Бывает, – авторитетно заявил Лёва. – Читал книгу американского психолога Бертона, на английском, ее не переводили и вряд ли переведут, взял в нашей библиотеке в закрытом фонде.
– Интересно. И что говорит Бертон о второй памяти?
– Наведенная. В результате травмы или после сеанса гипноза. Под гипнозом, там сказано, можно внушить реципиенту воспоминания о событиях, которые с ним не происходили. Или если головой ударишься. Но ты-то здесь при чем? И… э-э… Ира Маликова?