— Будет сель, — сказал Реджеп. — Надо скорее идти домой, пока не поздно.
Звенигора не знал, что такое сель и почему так встревожились турки.
— И вправду будет сель, — подтвердил Бекир и, глянув на кучу поджаренных семян, добавил: — Давайте быстрее закончим и пойдём. Не можем же мы бросить все это так…
— А почему бы и нет? — спросил Реджеп. — Не твоё же… Пусть лежит до завтра. Шайтан его не заберёт!
— Если бы не вчерашняя ссора, — ответил Бекир. — Теперь опасно… Дознается Гамид, будет мне ещё хуже. Впрочем, я вас не держу, идите. Мы с урусами сами закончим…
Когда все ушли, Бекир горячо взялся за работу. Он метался, как на крыльях. Мгновенно насыпал семечки в полотняные мешочки, закладывал их под пресс. На его круглой бритой голове обильно выступил пот. Загоревшее худое лицо пылало.
Невольники не отставали от него. Бекир всегда хорошо к ним относился, и им хотелось помочь ему в беде. Все же работу закончили только перед вечером. Пока добрались до селения, на землю опустились сумерки.
Селение, где жил Бекир, лежало на противоположном берегу небольшого ручья, который впадал в Кызыл-Ирмак. Его всегда переходили вброд или по большим серым валунам, выступавшим из воды. А теперь, подходя к ручью, Звенигора издали услышал рёв воды и крики людей…
Бекир опрометью кинулся к берегу, выкрикнув одно короткое слово:
— Сель!
Невольники тоже прибавили шагу. Ещё издалека увидели, как с рёвом катилась лавина грязной воды и камней, покрывая во всю ширь долину Аксу. Вода прибывала и прибывала, затапливая селение. Мутные волны подступали к глиняным лачугам, поглощая их на глазах.
Так вот что такое сель!
Звенигора с товарищами подошёл к Бекиру, который стоял над водой, охватив голову руками. В чёрных глазах турка застыло безмерное отчаяние.
— О аллах, там у меня больная жена и дочка! — простонал он. — Сель подступает уже к нашему дому! Ещё минута — и его снесёт… Слышите, как кричат люди? Они выносят все ценное, выгоняют скот… Кто поможет моим?
— Люди помогут и твоим, — утешил его Звенигора.
Но Бекир безнадёжно махнул рукой.
— Ты сам видел, как помогли мне мои соседи. Поднялись и пошли, а ты оставайся как хочешь… Нет, надо перебраться на ту сторону! Аллах поможет мне, я умею плавать… И здесь, кажется, не так глубоко. А вы, — обратился он к невольникам, — идите в замок сами… Вы ж не убежите, правда?
Он шагнул в воду и, опасаясь бурлящей мути, начал медленно переходить речку. На середине споткнулся — и поплыл. Сильное течение подхватило, закружило, понесло в Кызыл-Ирмак. Бекир пытался плыть, но безуспешно. Его сносило на середину потока… Вдруг он пропал под водой. Потом сразу же вынырнул, и над шумом и рёвом воды пронёсся полный ужаса крик:
— А-а-а!..
Отчаянный крик ударил Звенигору в самое сердце. Он кинулся вниз.
— Ты сдурел? Куда? — крикнул Квочка.
Но Звенигора уже был в воде. Если бы год назад кто-нибудь сказал, что он, запорожец Звенигора, будет рисковать жизнью ради турка, он первый обозвал бы такого выдумщика дурнем. А вот довелось!..
Ему повезло. Несколько валунов пронеслось мимо, но ни один даже не задел. Тяжёлые кандалы тянули вниз, рвали кожу на руках и ногах, но он не обращал на это внимания. Рассекал воду, не спуская глаз с того места, где последний раз видел Бекира. Широкая накидка, которую обычно носил Бекир, на этот раз хорошо услужила своему хозяину: среди волн мелькнули её полы, и Звенигора схватил их, а потом вытащил и Бекира. Почувствовав под ногами землю, Звенигора взял его на плечи и понёс на ту сторону.
Бекир долго отплёвывал воду, стонал. Потом открыл глаза. Увидев склонённое над собой лицо Звенигоры, слабо улыбнулся:
— Спасибо, Арсен… Помоги мне подняться… Надо скорее идти!..
Они пошли вместе. Переправляться назад через Аксу было безумием, и Звенигора решил идти с Бекиром.
Густели сумерки. На чистом небе загорались звезды. Вдали чёрными привидениями вздымались громады гор. Из селения долетали крики людей, рёв скотины и вой собак.
Бекир и Звенигора свернули в узенькую боковую улочку. Здесь вода доходила уже до пояса. Кто-то маячил впереди и ругался, не находя в темноте дороги. Где-то на крыше жалобно мяукала кошка. По улицам, огороженным глиняными заборами, плыли разные лохмотья, солома, хворост.
За углом они столкнулись с тёмной фигурой.
— Это ты, Бекир? Торопись! У тебя несчастье…
— Какое? — кинулся Бекир.
— Исчезла Ираз.
— Утонула? О аллах!..
— Нет, её схватили люди Гамида.
— Люди Гамида?! Проклятье! — Бекир простёр к чёрному небу руки. — Неужели это правда? О аллах, как же ты допустил это!.. Как же ты не поразил громом этих смердящих шакалов!.. Моя Ираз, моё единственное утешение!..
Он ринулся вперёд, охваченный отчаянием. Звенигора еле поспевал за ним.
Ещё издали они услышали женский плач. Бекир как безумный, закричал:
— Гюрю, почему ты не уберегла Ираз? Как это случилось? Гнев аллаха на твою голову, несчастная! Почему ты не уберегла Ираз?
Растрёпанная, мокрая женщина упала на грудь Бекира, забилась в рыдании.
— Я не пускала её… Она сама вышла на Аксу стирать бельё… О моя доченька!.. Там он её и схватил…
— Кто?
— Осман… Кто же ещё?
— Бешеный пёс! А Исмет уже знает?
— Знает… Смотреть на него страшно! Прибегал спасать меня от селя. Вынес несколько узлов — все, что смог, и выгнал скотину… Вот он сюда идёт!
К ним, по пояс в воде, приблизился забрызганный грязью юноша. Не здороваясь, тихо спросил:
— Ага Бекир, об Ираз ничего нового не слышно?
— Ничего…
— Я убью Гамида!
— Нет, это я должен его убить, — сказал Бекир твёрдо.
— Тогда мы убьём его вместе! Я не успокоюсь до тех пор, пока не омою свои руки его бешеной кровью!
— Хорошо, сынок. Мы это сделаем вместе, — согласился Бекир.
Они стояли по грудь в воде и беседовали так, словно дело шло о покупке бычка или о поездке на базар.
— О чем вы говорите? — вскрикнула Гюрю. — Не прибавляйте к одной беде другую! Спасайте, что осталось! Скоро всё возьмёт вода…
Мужчины молча подняли мокрые узлы и двинулись в темноту ночи. Звенигора с мешком, позванивая кандалами, брёл сзади.
3
Сель спал так же быстро, как и нахлынул.
Когда взошло солнце, Звенигора медленно шёл по берегу Кызыл-Ирмака. Брёл по жидкому илу, таща тяжёлые кандалы.
Над рекой поднимался розовый утренний туман. Глухо рокотали мутные воды. Их шум напоминал рокот днепровских порогов.
Звенигора остановился над обрывистым берегом, вдыхая полной грудью ароматный весенний воздух, любуясь обширными видами, что открывались вдали.
Неожиданно за спиной зазвучал топот коней.
— Вот где он, Гамид-бей! — послышался радостный возглас Османа. — Поймали собаку!
Три всадника подскакали к Звенигоре.
— А я и не думал бежать, — сказал Арсен спокойно. — Вечером я спас Бекира, когда он чуть не утонул, переплывая Аксу. Там с ними и заночевал…
Но Гамид зло крикнул:
— Не выкручивайся, гяур! Никто не заставлял тебя спасать Бекира. Пускай бы тонул, собака!.. Ты знал, что каждый вечер должен быть в замке! Тебя ничему не научил каземат? Ты заставил нас всю ночь искать тебя, негодяй!.. Эй, Осман, отрежь ему на первый раз ухо! Это будет напоминать, что он всего лишь раб. Да и другим будет наука.
Осман схватил Звенигору за руку, ему на помощь бросился Сулейман, на ходу вынимая из-за пояса небольшой кривой кинжал.
Звенигора метнул быстрый взгляд вокруг, как бы ища спасения, и вдруг, оттолкнув от себя Османа, прыгнул с высокого берега вниз, в рыжие воды Кызыл-Ирмака.
— Держи его! Лови!.. — закричал Гамид, приподнявшись на стременах.
Но быстрое течение подхватило беглеца и вынесло на середину реки. Осман и Сулейман бежали по берегу, кидали камни. Но не попадали. Они, очевидно, жалели, что не взяли с собой луков. Теперь только стрела или пуля могли догнать невольника. Бросаться же в воду ни Осман, ни Сулейман не изъявили желания.
Посреди реки Звенигора почувствовал под ногами каменистую отмель. Это было очень кстати: как бы хорошо он ни плавал, железо тянуло на дно. Подхватив рукою цепь, чтоб не цеплялась за камни, перебежал мель и остановился передохнуть.
Гамид кричал с берега:
— Все равно тебе не убежать, раб! Возвращайся назад, пока не поздно! Не то поплатишься жизнью!..
Звенигора не отвечал. Молча смотрел на разъярённого спахию, который бесновался на другом берегу, шагах в пятидесяти, и гнев волновал его сердце. В короткий миг сплелось в сознании все то мерзкое, что узнал про спахию от других, что сам претерпел от него, и он содрогнулся от злобы. Почему до сих пор никто не убил эту гнусную тварь? Этот негодяй всюду сеет только горе, всем приносит несчастье и всегда выходит сухим из воды!
Он погрозил Гамиду кулаком, подобрал цепь и снова бросился в бурлящее течение узкого, но опасного потока.
Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над самой водой нависали дикие скалы, поросшие кое-где кустами кизила и дрока.
Он погрозил Гамиду кулаком, подобрал цепь и снова бросился в бурлящее течение узкого, но опасного потока.
Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над самой водой нависали дикие скалы, поросшие кое-где кустами кизила и дрока.
Звенигора выбрался наверх. Гамид все ещё гарцевал на другом берегу, а телохранители, подбежав к маслобойне, снаряжали чёлн. Скоро они переплывут на эту сторону. Теперь надежда только на свои ноги. Сбив тяжёлым камнем кандалы, Звенигора забросил их в кусты и кинулся бежать.
Впереди вздымалась высокая гряда гор, дрожавшая в голубоватой дымке. В долинах темнели колючие заросли кустарников.
Он бежал, изредка переходя на шаг, до самого полудня без отдыха, не чувствуя ни усталости, ни голода. Опасность подгоняла его. Он опасался преследователей и случайных встречных, которые могли задержать его, опасался заблудиться и вернуться назад к реке или сорваться со скалы и сломать ногу, руку. Теперь, когда он вдохнул свежий воздух свободы, когда забрезжила надежда вырваться из неволи, он боялся любой неожиданной помехи, которая могла все свести на нет…
Шёл без отдыха до самого вечера. Миновал два селения, незамеченным пробрался вдоль виноградников, где работали несколько женщин и подростков, пересёк сухой неприветливый горный кряж и, наконец, остановился в лесочке. На толстом развесистом дереве соорудил из веток и листьев нечто вроде гнёзда и, хотя донимал голод, заснул крепким, беспробудным сном.
Проснулся, когда всходило солнце. Лес звенел птичьим пением и щебетанием. Не медля ни минуты, Звенигора спустился на землю, пожевал горьковатую с росою траву, чтобы унять жажду, и пошёл навстречу солнцу.
Местность понемногу начала меняться. Горные хребты остались позади. Перед беглецом открылась холмистая равнина, на которой кое-где торчали кусты колючего тёрновника или молодой полыни. Звенигора не торопился. Погони не было да, похоже, и не будет, — должно быть потеряли след.
Вторую ночь провёл в пещере, заложив вход каменными глыбами, так как вокруг слышался вой гиен и шакалов. Сон был некрепкий, с кошмарами, но все же немного восстановил силы, а хмурое утро вселило надежду, что будет дождь.
Взобравшись на крутую вершину, Звенигора осмотрелся. Позади синели горы, но, хотя там была вода, возвращаться к ним было и далеко и опасно: можно нарваться на преследователей. Впереди — бесконечная пустыня, сухая, безлюдная. Лишь слева, в далёком мареве, невысокие горы. Ну что ж, туда! Там, наверно, можно найти воду и пищу. В них теперь спасение. Особенно вода. Итак, только туда!
Шёл быстро. По пологим склонам сбегал рысцой. С надеждой поглядывал на серые тучи в небе, ждал от них хоть капли дождя. Но тучи бледнели, таяли, и вскоре сквозь них блеснули первые утренние лучи солнца.
В полдень Звенигора почувствовал, что дальше идти не сможет. В висках стучит горячая, как расплавленное олово, кровь. Безжалостное солнце отбирает у него последние капли влаги, немилосердно печёт неприкрытую голову. Ноги подкашиваются, отказываясь нести чужое, тяжёлое тело.
Но он не останавливался. Нет, нет, только не останавливаться, не упасть, это — смерть!
Ему мерещится, что он лежит где-то здесь, на каменистой, раскалённой, как огонь, земле и к нему подкрадываются шакалы и гиены. В руках и ногах нет силы подняться, отогнать зверей, которые только и ждут той минуты, когда можно будет полакомиться нежданной добычей. Потом прилетят орлы-стервятники, расклюют то, что останется от зверей, и разнесут белые кости в разные концы пустыни. Бр-р-р!..
Нет, ему никак нельзя здесь погибнуть! Где-то далеко-далеко, на Украине, его поджидает мать. Выходит на высокий курган над Сулою и долго смотрит и степь — не едет ли Арсен, её сын любимый, её надежда… Потом молча спускается вниз, к хате, разговаривает с дедом и Стешей. Наконец, ложится спать. Но сон медлит, не идёт к ней, тоска обвила её сердце, а непрошеные горючие слезы до утра выедают глаза… Нет, он должен перебороть все, даже смерть, он должен идти дальше, чтобы пришёл радостный день, улыбнулась от счастья мать и ласточкой кинулась сыну на грудь!..
Ему нельзя уйти из жизни ещё и потому, что на совести лежит тяжёлый, как камень, долг перед кошевым Серко, перед всем сечевым товариществом. Ведь как полагался на него кошевой атаман! Как надеялся, верил, что поездка будет удачной, что Арсен и брата из неволи выкупит, и важные вести привезёт. Вместо счастливого возвращения сам попал в неволю. Что теперь думает о нем кошевой Иван Дмитриевич? Проглядел глаза? Надеется? Ждёт? Напрасно: не скоро доведётся казаку ступить на родную землю. А все из-за Чернобая!
Чернобай — вот ещё кто крепко держит его на этом свете! Жгучая ненависть распирает грудь, толкает все вперед и вперёд!
Выжить, вернуться, чтобы встретиться с мерзавцем с глазу на глаз!
Звенигора вытирает грязным рукавом лицо, облизывает потрескавшиеся губы распухшим, словно войлочным, языком и упрямо идёт дальше…
На четвёртый день, после полудня, совсем обессилевший, он вскарабкался на гребень горы и увидел широкую отлогую долину, на противоположной стороне которой паслась большая отара овец.
Сердце радостно забилось… Там люди! Там есть вода! Пастухи никогда не отходят далеко от неё. Вблизи, наверное, колодец или ручей, где они поят овец.
Звенигора остановился и едва перевёл дух. На радостях чуть было не бросился вперёд, но вовремя подумал, что и с пастухами встреча может плохо кончиться для него. Пастухи, конечно, вооружены луками, пиками, ножами, а у него только голые руки, да и те отказываются ему служить от усталости, голода и жажды.
Казак превратился в охотника, выслеживающего дичь. Осторожно, прячась за каждый кустик, за каждую глыбу, что попадались по пути, начал окольной дорогой приближаться к отаре. В голове гудело, руки и ноги дрожали. Но он полз все ближе и ближе.
Разумней было бы свернуть в сторону и соседней долиной обойти пастухов, но Звенигора чувствовал, что на это у него уже не хватит сил. К тому же под скалой, над костром, он увидел закопчённый котелок, из которого доносился необычайно приятный, щекочущий запах вареного мяса. Этот запах одурманивал беглеца и притягивал к себе как магнит.
Почти полчаса потратил Звенигора на то, чтобы незаметно приблизиться к костру. Подкрадывался с подветренной стороны, чтоб не учуяли собаки. Наконец, зажав в руке острый камень, притаился за глыбой известняка, выжидая удобный момент, чтобы ударить пастуха по голове. Бородатый пожилой пастух в поношенном джеббе и островерхом войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом в котелке. Потом, отложив нож в сторону, вытащил из кожаной торбочки узелок, наверно с солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.
Наступило самое подходящее время для нападения. Занятый своим делом, пастух не услышал тихих, крадущихся шагов. Звенигора на миг замер, как бы собираясь с силами. Медленно занёс над головой бородача камень. Но тут его словно что-то толкнуло в грудь; рука с камнем дрогнула и опустилась вниз. До сознания дошла родная, знакомая ещё с детства песня:
Идут волы из дубравы,
А овечки с поля.
Говорила дивчинонька
С казаченьком стоя.
Звенигора весь подался вперёд и глухо вскрикнул:
— Брат!.. Земляк!
Пастух от неожиданности выронил узелок с солью и обалдело смотрел на камень, что упал возле ног незнакомца.
— Свят, свят, свят! Животина иль людина ты… сгинь, нечистая сила! — бормотал тот, отступая назад.
Звенигора, к своему удивлению, узнал в пастухе Свирида Многогрешного.
— Не бойся, дядько Свирид, я такой же невольник, как и ты… Помнишь запорожца Звенигору?.. У Гамида, — успокоил его Звенигора. — Помираю от жажды… Пить!.. Ради всего святого, дай попить! Потом все расскажу…
Пастух, все ещё опасливо поглядывая на оборванного, обросшего незнакомца, в котором с трудом узнавал дюжего запорожца, вытащил из-под кошмы овечий бурдюк и деревянную чашку, налил овечьего молока, разбавленного водой.
— Пей, это айран…
Звенигора жадно припал к чашке, одним духом опорожнил её. Айран отдавал запахом бурдюка, но был прохладный, кисловатый и хорошо утолял жажду. После четвёртой чашки Звенигора почувствовал облегчение. Огонь, который жёг грудь, стал затухать.
Он сел возле костра. Тёплая, пьянящая истома разлилась по всему телу. Из котелка пахло варёным мясом и лавровым листом. Звенигора втянул ноздрями ароматный запах, предвкушая сытый обед. Заметив это, Многогрешный крикнул напарнику, что находился возле отары:
— Эй, парень, иди обедать!
Через несколько минут подошёл второй пастух. Звенигора даже руками всплеснул: это был Яцько.
— Ты-то как сюда попал?
Паренёк сразу узнал казака. Глаза его загорелись от радости, словно встретил родного отца.
— Нас Гамид подарил своему зятю Ферхаду. Не хотелось уходить от своих; думал, совсем пропаду. Но вышло к лучшему. Меня поставили подпаском к дядьке Свириду. — И тихо добавил: — Дядька Свирид стал потурнаком[62]… Поэтому поблажка ему. Видишь, без надсмотрщиков ходим, имеем что поесть и попить, кандалы на руках и ногах не носим… Другим невольникам — беда! Работают как волы, а живут в ямах, как звери…