– Ну! – жадно сказал он. – Чего там про?..
– Так вот, я случайно слышала, как Белдо орал на Младу! При мне дело было! Все руки ей исцапарал! Ей велено было найти какого-то Макара, а она посоветовала кого-то не того… Вот я и подумала: Макар – имя редкое и вдруг…
Афанасий запутался ступней в веревке бывшего гамака Родиона.
– Когда это было?
– Сегодня вечером, а что?..
Афанасий подпрыгнул.
– Я сейчас приеду! Ты пока узнай, кого за ним послали! А, черт, электрички не ходят!
– ЧУДО, былиин! Расписание надо учить! Через сорок минут первая, – влез в разговор Ул.
Афанасий взглянул на часы и понял, что вечер уже такой поздний, что скоро станет утром.
– Ты где? – спохватился он. – Куда приезжать?
– А… приезжать! Сейчас! – слышно было, как Гуля метнулась кого-то отлавливать. – Да стой ты прямо! Не шатайся! Где мы?.. Адрес тут какой-нибудь есть?
Собрался Афанасий быстро. Увидев, что он сунул в карман шнеппер, Ул спросил:
– Помощь нужна?
– Пока нет.
Ул серьезно посмотрел на него.
– Если что-то важное – сразу связывайся по кентавру. На мобильник время не трать.
Афанасий знал это и сам. Старшим шнырам таких вещей не объясняют. Он покосился на Ула с раздражением. Их отношения, вполне дружеские, глубинно продолжали оставаться сложными. Все отравляла зависть Афанасия к Улу, которая вечно уговаривала себя успокоиться и никак не могла этого сделать. Самое досадное, что завидовал Афанасий не внешности (какая у Ула внешность?), не имуществу (какое у него имущество?), не талантам (в чем он талантлив-то?), а именно всему Улу в целом. Он видел, что в каждом отдельно взятом качестве (ум, талант, красота) как будто превосходит Ула, но в целом и рядом с ним не валялся. Это-то его и бесило.
Кроме того, Афанасий замечал у себя огромное количество замашек профессиональной сволочи. Ул же их был лишен.
«Зато я умный. Умный человек всегда может измениться. А Ул легко способен однажды сломаться, потому что сам себя совсем не знает! Он целостно живет. Как африканский лев. Знает, например, лев, что он смелый? Или что у него грива красивая? Да наплевать ему на это, потому и лев! А Ул сломается, точно!» – утешал он себя. Только Ул все не ломался и не ломался. Сам же Афанасий ломался, совершенно видимо для себя, но пока невидимо для других.
Через десять минут, подпрыгивая на морозе как кузнечик, Афанасий уже мчался на электричку. По ночной платформе гуляли стылые ветры. Зданьице станции было под завязку набито греющимися людьми. Многие, как пингвины, топтались в закутках под переходом. Тлели огоньки сигарет. Афанасий непрерывно шевелил пальцами на ногах. Ему казалось, если перестанет это делать, пальцы превратятся в льдышки и отвалятся. Обувь у него для Москвы была в самый раз, а вот для Подмосковья требовалось нечто более валенкообразное.
Пару раз у Афанасия возникало желание юркнуть внутрь, но он знал, что там душно, и при одной мысли о духоте его начинало подташнивать. Нет уж, лучше мерзнуть.
– Моск… ва… мозг… ва… морк… ва… да где же ты? – бубнил Афанасий, мысленно поторапливая электричку. Ему казалось, ее вообще не будет. Машинист сегодня утром, конечно, сел в кровати, посмотрел в окно и, пробормотав: «Да ну ее, такую работу!», снова лег.
И вот наконец, когда у Афанасия почти перестали шевелиться пальцы, где-то в пустоте и темноте вспыхнул циклопический глаз первого поезда.
В электричку заскочил одним из первых. Свободных мест было еще много. Он сел к окну, надвинул на глаза шапку и уснул скорее, чем голос машиниста буркнул по внутренней связи: «Осторожно! Двери закрываются!»
* * *До Москвы Афанасий спал. Ему снилось что-то быстрое, деловитое, железнодорожное. Он опаздывает на поезд, но путает его с самолетом, самолет начинает стучать и куда-то падает, по дороге вновь оказывываясь поездом, приходит бригада контролеров и требует билет, а по вагону, отстреливаясь морковью, толпами носятся широкоплечие зайцы.
Если бы не сердобольный, но упорный как дятел сосед, растолкавший его на вокзале, Афанасий остался бы досыпать в электричке, а потом так и уехал обратно в Копытово. Разбуженный же, поднялся и на автопилоте потащился в город. Над Москвой висело утро – такое сизое, морозно-безрадостное, что Афанасий не понимал, что заставило их предков забиться в такую темень. Что им стоило собраться толпой и завоевать, допустим, теплую и солнечную Африку? Ее жители были бы только рады поделиться бананами с кем-то, кто хотя бы временами готов работать.
Перезвонила Гуля. Оказалось, пока он ехал, она успела уже сменить место и теперь грелась шоколадом в какой-то круглосуточной кафешке.
– Они проспорили, что я не угадаю, сколько мелочи из кассы можно зачерпнуть в горсть! Угадала с точностью до рубля, хотя они позвали какого-то дядю Вову, у которого кулак, как моя голова! – возбужденно кричала она в трубку.
– Слушай! Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? – тоскливо спросил Афанасий.
– Это ты постоянно спишь на ходу! – возмутилась Гуля. – Короче, так! Едешь до «Алексеевской», выходишь и две остановки на чем угодно в сторону центра!
Афанасий вздохнул и поехал на «Алексеевскую». В метро еще немного подремал. Это оказалось несложным. Можно было смело поджимать ноги – падать все равно некуда. Его качало людской волной при каждой остановке вагона, и изредка сквозь дрему он слышал, как кто-нибудь жалобно спрашивал: «Что, вообще никто не выходит?» И у всех окружающих этот вопрос вызывал почему-то нервный смех.
Потом толпа разом хлынула куда-то, толкаясь и давясь, и Афанасий понял, что это уже кольцевая. До «Алексеевской» добрался, комфортно повиснув на верхних поручнях вагона. Макс наверняка не удержался бы и стал подтягиваться. Афанасий же ограничился абстрактными думами о роли спорта в жизни человека.
Когда он поднялся в город, утро уже окончательно наступило. Город спешил жить. Школьники уходили под асфальт под тяжестью рюкзаков. Многие ухитрялись еще тащить на физкультуру лыжи. Студенты влеклись получать образование, а грустные взрослые ползли в офисы сожалеть, что в свое время получили его слишком много.
Афанасий подошел к автобусной остановке. Над ней на перетяжках висела огромная картина, рекламирующая художественную галерею. Картина была из жизни Древней Руси: князь, княжич, лошади, горящие избы за рекой, копья. У остановки спиной к картине стояла молодая девушка, одетая заурядно и неудачно подстриженная. Но это было абсолютно неважно. Афанасий случайно заглянул ей в глаза, и девушка с картиной слились для него в единое целое. Уже не князь с княжичем смотрели через реку на горящие посады, а Афанасий и девушка. Москва куда-то отодвинулась, подревнела, почти исчезла.
Он почувствовал, что может просто молча взять ее за руку, ни слова не говоря, повести за собой, и она будет его женой. И он едва сдержался, чтобы этого не сделать.
«Но ведь она-то настоящая, а я нет! Для меня это все романтика, мартовский воздух! А если война, если голод, если детей закапывать в мерзлую землю? Она сможет, она настоящая, Ул с Ярой тоже, а смогу ли я?» – подумал он внезапно и, чего-то испугавшись, торопливо отвернулся.
Подошел автобус. Девушка осталась на остановке, а Афанасий заскочил внутрь, даже не поинтересовавшись номером маршрута. Автобус отъезжал, а он смотрел на девушку сквозь заднее стекло. И хотя оно отсвечивало и едва ли девушка могла что-то толком разглядеть, она дважды оборачивалась и смотрела вслед автобусу. На душе у Афанасия было тухло, словно в стиральной машинке задохнулись забытые вещи.
Он с грустью размышлял, что ему свойственно особого рода кокетство своим несовершенством, своей человеческой вялостью и плохостью. Вот я какой слабенький, вот опять не сумел, вот опять не справился! Ну что же вы от меня хотите? Я же смиряюсь, что я такой слабенький! Это захватывало его все сильнее, и он уже совсем не боролся с собой, не барахтался, не шел навстречу боли, радостно списывая все на свою человеческую малость. Там, где у Ула вздувался бугор воли, у Афанасия были впадина или овраг.
Телефон в кармане завибрировал, после чего, словно спохватившись, выдал короткий напоминающий звоночек. Гуля. Афанасий радостно ответил, чувствуя, что очень благодарен ей за то, что она не переворачивает его сердце так, как могла бы перевернуть та оставшаяся на дороге девушка.
* * *Кафе отыскал быстро. Гуля была его единственной посетительницей. Рядом с ней помещались две кофейные чашки и тарелка с остывшими макаронами. Она пила кофе через макаронину и держала у уха телефон.
Телефоны меняла как перчатки. Сегодняшний ее мобильник напоминал красный бумажник. Когда Гуля болтала по нему, откидывая крышку, казалось, она разговаривает по бумажнику.
– Вообрази: у них нет трубочек! Неудивительно, что к ним никто не ходит! – сказала она, быстро втягивая макаронину в рот. – Поцелуй меня!
– Ты вначале прожуй! – посоветовал Афанасий.
– Ты не романтик! Чем провинилась бедная макаронинка, что ты лишил ее поцелуя? Думаешь только о себе, эгоист!
– Но ты же обо мне не думаешь, – неосторожно брякнул он.
– Неправда! Я-то как раз о тебе думаю! – горячо воскликнула Гуля и, вскочив, больно толкнула его кулачками в грудь.
Афанасию стало совестно. Он чувствовал, что Гуля права. В глубине души он не понимал, почему золотая пчела вообще его выбрала. Он знал, что хуже самого мерзкого ведьмаря из форта Белдо. Да и Гулю многократно и повседневно предает, внутренне готовый променять ее почти на любую девушку.
Скомканно поцеловав Гулю, он сел и, высыпав на стол немного соли, стал рисовать по ней зубочисткой.
– Рассыпать соль – плохая примета! – испугалась она.
– Правда? – удивился Афанасий. – Тогда поздравь меня! Я хозяин планеты!
Гуля недоумевающе кивнула.
– Кто ты?
– Хозяин планеты. Ну смотри: просыплю соль – у всех все будет плохо. Не просыплю – у всех все будет хорошо. Однако, учитывая население земного шара, каждый час соль просыпают человек эдак сто тысяч. И как земля еще вертится?
– Ты как-то неприятно злишься. Занудно, – пожаловалась Гуля и уткнулась в чашку, сделавшись похожей на больного воробья.
Утешая ее, Афанасий нарисовал на соли ее профиль, а рядом сердце, пронзенное стрелой.
– Это мое! – на всякий случай уточнил он. – А стрела… м-м-м… на арбалетный болт похожа! Тьфу-тьфу!
Больной воробей выздоровел и затрепыхал крылышками.
– Ты ласковый… Умеешь утешать, – сказала она. – Это тебя мама научила?
Афанасий оценил ее интуицию. Его действительно научила мама, хотя никаких лекций о женской психологии не читала. Просто была необычайно сложна, умна и капризна. Каждый вечер требовала поцелуев в клювик, обними свою мамочку, где у моего мальчика ушко, дай мамочка посмотрит на солнышки в твоих глазах, светят они или нет? Были и прочие сложные игры в огорчение мамочки, гордость мамочки, трехдневные бойкоты, пылкие взрывы веселья и неожиданные поездки на юга, когда они ссорились с папой, уезжая от него среди ночи, а потом через две недели любезно его прощали.
Сам того не ведая, Афанасий прошел такую школу, что любая другая женщина в сравнении с мамой казалась ему просто психологической амебой. Все равно как после пятнадцати лет игры на органе (ровно столько времени он провел в родительском доме) получить в подарок простенький стодолларовый синтезатор и дальше играть только на нем.
– Все-таки мама! Я знала! – сказала Гуля утвердительно.
Афанасий тревожно покосился на нее. Двойной повтор этого словосочения ему не понравился. Наблюдая за другими парнями и их девушками, он усвоил, что «твоя мама!» – самое страшное женское ругательство. Даже не ругательство – психологическая игра. Самое забавное, что эта игра обратима. Рано или поздно девушка станет матерью сына и о ней тоже скажут: «Твоя мамочка!»
Но это теория. А практика состояла в том, что Афанасий не потерпел бы, что на его маму крошат батон. Точнее, внешне прекрасно потерпел бы, даже улыбнулся, но обязательно поставил бы в нужной графе мысленную галочку.
Однако на первый взгляд Гуля произнесла эти слова вполне спокойно, даже с симпатией. Постепенно Афанасий успокоился, и рядом с сердцем, пронзенным стрелой, появились еще две пальмы – нейтральные и ничего не обозначающие. Пальмы он умел рисовать так же хорошо, как и елочки. Этим его художественные стремления обычно и ограничивались.
– В общем, слушай! Я тут выяснила кое у кого, пока ты добирался! – затарахтела Гуля. – У Белдо есть парень с даром ускорения! Ну просто дико противный! Знаешь, есть такие люди, вроде все из себя распорядочные, но пролезь перед ним в очереди или обидь его как-нибудь на полкопейки, такая грязища попрет! Лучше б, думаешь, ты последней сволочью был! И то бы легче!
– И чего этот парень? – спросил Афанасий.
– А ничего! Млада и Влада посадили его на хвост Макару! Он должен был принести золотую пчелу!
– И?
– … и почему-то не справился! А вскоре Макар непонятно как оказался в квартире Арно и что-то оттуда упер.
– У Арно? Это точно Макар?
– Да. Какая-то женщина с улицы сняла на телефон, как он стоит на балконе. Снимок попал в полицию, а у Тилля там все схвачено!
– А что украл Макар?
– Спроси чего-нибудь полегче. Теперь Гай орет на Белдо, Белдо царапает Младу и Владу, а Млада доступно объяснила этому парню с даром ускорения, что либо он приносит пчелу и возвращает то, что похищено у Арно, либо она проклинает его так, что от него до старости на сорок метров будет пахнуть тухлыми яйцами.
– А она может?
– Запросто. Пока этот парень в форте – он подвержден любой магии. Своего рода страховка верности. А тухлые яйца – это уже сугубо женская месть. Тилль, к примеру, ограничился бы выстрелом в голову.
В пальцах у Афанасия сломалась зубочистка. Он успел забыть о ней и, не понимая, что это, с недоумением посмотрел на обломки.
– А зачем Гаю золотая пчела?
– Не знаю. Может, хочет научиться жужжать? – Гуля расхохоталась, крайне довольная своей шуткой, и стала спорить с Афанасием, что он сейчас поцелует ее в каждый глазик.
– Глаза целовать – нестерильно! – поспешно сказал тот.
– Я сама разберусь! Так споришь или нет? – она поймала его вялую ладонь. – Все, разбили!
Спорить было бесполезно. Она всегда выигрывала.
Афанасий посадил Гулю к себе на колени и стал рассказывать ей сказку. Брались они у него непонятно откуда. Он никогда не продумывал их заранее и сам нередко удивлялся, как складно выходит. Сказочник и читатель существовали в нем одновременно. Сказочник выпускал на волю слова, а читатель хлопал в ладоши и развешивал уши.
– Жила-была девочка Оля. У нее все было на «о». Очки, окно, омнибус, ондатр. Однажды к ней пришел один оранжевый мальчик Ондрюша.
– Ондрюша? – удивилась Гуля.
Афанасий хлопнул себя по лбу.
– Прошу прощения! На этом месте сказки Ондрюша спохватился, что он не на «О», и грустно ушел.
– Может, вернем? – предложила жалостливая Гуля.
– Каким образом, если Андрюша на «а»? – поинтересовался Афанасий.
– Может, Оля изменит себе имя на Алена?
– И заведет себе автобус, амфибию и ручного а…а…а…
– …аллигатора! И к ним вернулся Андрюша! – выпалила Гуля, посягая на сотворчество.
– Да-да-да! И его сожрал аллигатор! – мстительно сказал Афанасий, что-то возымевший против Андрюши. Возможно, он просто «зачищал» его как возможного конкурента.
* * *Снаружи со вкрадчивой тихостью остановилась машина. В кафе ввалились трое мужчин с лицами не столько злыми, сколько равнодушными к чужой боли. Между ними аккуратно ступал балетный старичок в беретке, одетый в приталенное пальтишко с песцовым воротником. Это был Дионисий Тигранович Белдо в сопровождении берсерков Тилля, без Млады, Влады и Птаха, которых он по какой-то причине не пожелал взять с собой.
Афанасий заметил их и сорвался с места, когда было слишком поздно. И еще позже сообразил, что шнеппер остался в кармане куртки, а куртка – на вешалке. Когда же опомнился, двое берсерков уже держали его за руки, не давая воспользоваться львом, а третий аккуратно и неспешно расшнуровывал Афанасию нерпь.
Маленькая Гуля бросилась на помощь. Она сражалась бесстрашно, как встрепанная птичка, защищающая свое гнездо. Плевалась, кусалась, пиналась, швыряла в берсерков макаронами. Ошеломленные таким натиском, они вяло сопротивлялись, но, увы, победы Гуля не одержала. Берсерки оторвали ее от себя и усадили на стол, прямо в кофейную лужу.
– Спорим, я вас сильнее? Спорим, у вас у всех чесотка? Спорим, вы двое сейчас подеретесь, а третий побежит на кухню и утопится в кастрюле! – закричала Гуля, подпрыгивая на столе.
Спорить с ней не стали.
– Ах! Ах! Не сыпь мне соль на раны! И на воротник, кстати, тоже! – сладко пискнул Дионисий Тигранович, с нестариковской силой отнимая у Гули солонку. – Какой день! Какие человеческие трагедии! «И вот они лежали, проткнутые одним мечом, и луна отражалась в их распахнутых глазах!» Ах, ах!
Афанасию обшарили карманы, оставляя их вывернутыми, чтобы проще было определять, где уже искали.
– Закладок нет! – разочарованно сообщил третий берсерк.
– Ты бы еще пега поискал! Зачем шпиону таскать с собой закладки? – хмыкнул Белдо, глядя на Афанасия так, словно хотел запустить свои острые ноготки ему в глаза.
– Я не шпион! – вознегодовал пленник.
– Ну естественно! Просто не в меру пылкий патриот Шныра! Кто пишет историю, тот и раздает медали.
– Думайте, что хотите!
– Спасибо за разрешение, молодой человек! Но именно так я и поступаю, – поблагодарил Белдо.
Откуда-то вынырнул официант. Черные глазки поблескивали сквозь доходившую до носа челку.
– Могу я вам помочь?
Белдо цепко посмотрел на официанта.