Именно так произошло несколько месяцев спустя в известной Бутырке, когда тысячи зэков объявили голодовку. Тогда газеты писали, что причиной массовых беспорядков стало избиение вора в законе во время его пребывания в карцере, УИД отвозит Липчанского в Лефортовский СИЗО. О прибытии законника, прославившегося бутырским сходняком, тамошняя братва уже знала и ждала его с нетерпением. Среди блатарей он имел радушный прием, чего не скажешь о персонале бывшей тюрьмы КГБ.
Свои детские годы Сергей Липчанский вспоминает с грустью. Он вырос в небольшом поселке под Братском, в многодетной семье, которая рано лишилась отца-кормильца. В шестнадцать лет Сергей попадается на краже личного имущества, но райнарсуд, учитывая его юный возраст, отсрочил приговор. После второй кражи Липчанский отправляется в воспитательно-трудовой лагерь. Спустя несколько лет Сергей приезжает домой и попадает на похороны матери. Он перебирается к родственникам, но очень скоро чувствует себя обузой и решает податься в Сибирь, где намеревается с помощью своей могучей комплекции (здоровьем Сибиряк и впрямь не был обделен) заколачивать длинный рубль. Позднее он скажет: «Мое детство было не из легких, но я о нем не жалею. Иначе бы не стал тем, кем я есть сейчас».
Из Урала судьба забросила Липчанского в Приморье, где он сколотил вокруг себя преступную группу и принял роль лидера. Благодаря прирожденной интуиции Липчанский без труда находил «объекты», где имелся излишек денежных средств, и так же легко их изымал. Говорят, что в конце 80-х годов он, будучи в Иркутской области, встречался с Вячеславом Иваньковым, который в то время сидел в Тулунской тюрьме крытого режима.
Вояжи по Дальневосточной части России закончились для Сибиряка в 1989 году, когда он прибыл в Москву к своим блатным приятелям. Тогда-то он и познакомился с бутырскими камерами, коридорами и прогулочными дворами. С первых же дней обитания в СИЗО № 2 Сергей заявил о себе. С сокамерниками держался с достоинством, но без вызова, знал многих уральских и приморских авторитетов, за оскорбление мог избить так, что обидчика приходилось отливать (были и такие случаи). Тогдашним обитателям Бутырки Сибиряк запомнился еще и тем, что всегда имел при себе крупные деньги. У него регулярно проводили обыск, изымались солидные суммы (иногда до тысячи рублей), но бедствовал Липчанский, как правило, недолго. В первое время за регулярное нарушение внутреннего распорядка он перебирался в карцер, но «приручить» зэка так и не смогли. Шел Липчанскому лишь 22-й год, что, однако, не помешало ему сблизиться с такими московскими знаменитостями, как Леонид Завадский, Шакро Какачия, Валерий Длугач. Вскоре состоялось торжественное посвящение в воры.
За два года бутырской кичи он заставил с собой считаться даже персонал тюрьмы. За широкими плечами Сибиряка стояли тысячи подследственных, готовых поддержать авторитета голодовкой или открытыми беспорядками. Рассказывают, что Сибиряк в последние месяцы пребывания в Бутырке (провел он там без малого четыре года) жил в отдельной камере, куда принесли диван, видеотехнику и кондиционер. В свободное от досуга время вор любил пройтись в одиночестве прогулочным тюремным двором и зайти к друзьям в соседнюю камеру поиграть в карты. Спиртообильных застолий в его камере не наблюдалось: к табаку, алкоголю и наркотикам питал полное равнодушие, однако всем этим добром не забывал греть блатную братву.
На сегодняшний день Сергей Липчанский по праву считается одним из самых молодых, но перспективных законников. Он уважает классические законы и традиции блатного братства, хотя… Меняется время — меняются нравы. Вор давно имеет сторонников как среди славян, так и в клане пиковых. Он убежден, что все конфликты между ворами должны решаться на сходке, а не с помощью отмороженных или провокаций. Сибиряк — убежденный боец славянского крыла и так же болезненно воспринимает экспорт кавказских законников в столицу России, как и его товарищи.
Символ воровской империи
Популярности Вячеслава Иванькова можно и завидовать, и сочувствовать. Его фотография периодически украшала почти все газеты ближнего, дальнего и очень дальнего зарубежья. После 9 июня 1995 года символ блатного мира России и легендарный московский вор в законе Иваньков по кличке Япончик стал знаменит не только на евроазиатском континенте. О нем узнали за океаном даже те, кто меньше всего интересовался мафиозными баталиями. 9 июня в Нью-Йорке состоялась пресс-конференция, посвященная аресту Япончика. Американские журналисты подарили своей стране сенсацию об очередной атаке российской мафии. Японца называли «главным мафиози Советов», «крестным отцом», «отцом российской преступности», не говоря уже о его воровской короне.
Живая легенда ковалась почти два десятилетия, начиная с момента коронации в стенах Бутырской тюрьмы. Последняя треть жизни Япончика обрастала домыслами, слухами, сплетнями и, наконец, откровенной клеветой. Такая участь выпадает не каждому. Сегодня пятидесятисемилетний Вячеслав Иваньков, отбывая срок в тюрьме Отисвилла, с удовольствием читает о себе очерки, повести и даже романы. С особым интересом он прочел «Москву бандитскую», которую отнес к «пасквильным книжонкам» и которую приобрел «в познавательных целях». Так, по крайней мере, утверждает нью-йоркский журналист Владимир Козловский после телефонной беседы с узником американской тюрьмы.
1. Пионеры рэкетаВор в законе Геннадий Корьков стал известен всей Москве осенью 1971 года, когда его банду разгромил 2-ой отдел МУРа во главе с подполковником Калугиным. Состав бандформирования мог шокировать кого угодно: два десятка отъявленных рецидивистов, семь обаятельных женщин и несколько юных дарований со спортивными регалиями. К последним принадлежал и Слава Иваньков, кандидат в мастера спорта по боксу и призер городских соревнований.
Гена Корьков, которому московские воры подарили кличку Монгол, родился в 1930 году в Калужской области. Треть жизни Гены прошла в дружбе с милицией и правосудием. Он работал в сельско-строительных бригадах, пробовал себя в слесарном деле, научился столярному ремеслу.
Трудовая идиллия была нарушена в конце 50-х, когда законопослушного Корькова вдруг уличили в хищении коллективного имущества и отправили в колонию. В 1966 году его судят за кражу. Многие считают, что формировать банду он начал в зоне, расположив к себе рецидивистов. Корьков был умен, дерзок, физически развит и далеко не подлец. Эти качества импонируют ворам, и они соглашаются на коронацию. Получив путевку в уголовную жизнь, Гена становится тем грозным Монголом, о котором очень скоро заговорит вся Москва.
За особые заслуги во внутрилагерном мордобое и нарушении режима он вышел по звонку. «Будешь должен, — сказал на прощание кум. — А то могли бы тебе намотать еще пятерочку. Но думаю, ты сам себе заработаешь».
В 1969 году еще малоизвестный Корьков приезжает в Москву и воплощает в жизнь свою мечту. Первыми в банду вошли Куприянов, имевший за плечами восемь судимостей, Ибрагимов и Генкин со своими пятью. Хорошее начало — полдела. К 1970 году группа насчитывала свыше десятка активных боевиков, которые имели своих стукачей среди нарко-и порноторговцев, крупных валютчиков, цеховиков, расхитителей и прочей теневой братии. Корьков встречает поддержку среди элиты воровского мира. К тому времени столичные законники лишь начинали щупать за вымя цеховиков и торгашей. Но охота за ними была робкой и бессистемной. Прошел боевое крещение в группе и Слава Иваньков, отбывший срок за кражу.
Иваньков родился 2 сентября 1940 года в Москве и вырос без отца. Женился в 18 лет на ассирийке Лидии Айвазовне (это стоило Японцу еще одной воровской клички — «Ассирийский зять»). Спустя несколько лет родились два сына: Эдик и Гена. Многие полагают, что последнего назвали в честь Корькова, но это лишь догадки. По оперативным данным, тридцатилетний Вячеслав Иваньков лично участвовал в налетах на теневиков и поставлял своим коллегам оружие. Его планировали арестовать вместе со всей бандой.
Охота на акул подпольного бизнеса была открыта наркоторговцем Минаевым, ежемесячный заработок которого, по мнению бандитов, достигал тысячи рублей. Когда к Минаеву прибыли парламентеры и попросили оказать финансовую помощь, он лишь засмеялся. Тратить время на повторные визиты бойцы не стали. Затолкав «веселого клиента» в багажник «Волги», они приехали в лес. Здешний разговор проходил своеобразно, с безобидной бандитской выдумкой. Минаева уложили в сосновый гроб и включили бензопилу. Едва пила со страшным воем разрезала крышку, как жертва согласилась выдать пять тысяч рублей. Сутенера Воронина пытали газом: подсунули лицом к выхлопной трубе и включили двигатель. После такой процедуры Воронин два часа приходил в себя и неделю лежал с отравлением, но десять тысяч все же отстегнул. Щедрее всех оказалась некто Ломакина, заведующая шашлычной: ее ежемесячный взнос достиг пятидесяти тысяч рублей. До поездки в лес о такой сумме не могло быть и речи.
После этого бандитский промысел пошел бойчее. Бритоголовая команда, которую Монгол в шутку окрестил «санитарной бригадой», громила ювелиров, частных коллекционеров, нечистоплотных торгашей. Спустя несколько месяцев появились вторая «Волга» и грузовик. Бандиты достали милицейское обмундирование, стащили у сотрудника 128-го отделения милиции служебное удостоверение и уже являлись к своим жертвам с «официальным визитом». Они требовали сдать все ценности в добровольном порядке и педантично составляли псевдопротокол. Затем начинался обыск.
Примечательно, что никто из потерпевших в милицию не обращался. Умный Монгол обирал жертву так, чтобы та не впала в отчаяние, не повесилась и не побежала в милицию с повинной. Перед тем, как навестить очередного субъекта, бандиты изучали его финансовые возможности и криминальную запятнанность. В подобном вопросе уголовные таланты могли дать фору и ОБХСС, и прокуратуре. Братва Монгола по-своему доказывала теорию о неотвратимости наказания, только деньги, драгметаллы и шедевры мировой культуры шли не государству, а в воровской общак.
Московский уголовный розыск узнал о банде агентурным путем, уж слишком богатым размахом отличался вор Монгол. В начале лета 1971 года милиция получила первое сообщение. Два-три месяца ушло на то, чтобы установить состав банды, ее штаб-квартиру (бандиты базировались в одном из домов на Большой Почтовой улице), предводителей и каналы сбыта отобранных вещей. С первыми арестами многим бандитам удалось скрыться, но костяк группы во главе с Геннадием Корьковым был захвачен.
Почти десять месяцев длилось следствие, и в июле 1972 года состоялся суд. Монголу назначили 14 лет лишения свободы, чуть меньше досталось его ближайшему окружению. Кто-то из подельников доказал свою невменяемость и отправился в психиатрическую больницу со строгим режимом наблюдения. Участь подсудимого миновала Славу Иванькова. Полагают, что он вовремя скрылся от следствия и успел подключить свои связи в органах МВД. Япончика арестовали только два года спустя, да и то за драку в ресторане.
Геннадий Корьков вышел на свободу в 1986 году, когда о нем успели забыть. Стареющий вор сумел подобрать молодую поросль из спортсменов-тяжеловесов и стал рэкетировать торговые точки среднего пошиба: магазины, кафе, пивбары, рыночные ряды. Былого успеха не получилось, но Монгол к нему и не стремился. Он мечтал умереть спокойно, подальше от тюремных нар.
Последний год своей жизни 64-летний вор прожил со страшным недугом. Врачи обнаружили рак и поместили его в онкологический центр на Каширке. Там ему выделили лучшую палату, снабдили дорогими лекарствами. Все подобные услуги пациент щедро оплачивал. Физическую боль он заглушал наркотиками, которые негласно проносились близкими. Сердце вора остановилось 14 октября 1994 года.
Для воровской империи Корьков умер незаметно. Проститься с ним пришла лишь небольшая группа друзей, помнящих и любящих прежнего Монгола. Скромность панихиды некоторые объясняли тем, что законник всегда держался обособленно и доверял единицам. К концу жизни он полностью порвал с воровскими традициями и связями.
Имелось и другое мнение, бросавшее тень на блатную честь усопшего вора. Монгол якобы прикарманил часть воровского общака и возвратить долг отказался. Косяк не из мелких, но воры, обнаружившие пропажу денег, пожалели Корькова за прежние заслуги и лишь отобрали воровской титул.
Весной 1974 года фамилия «Иваньков» вновь замелькала в милицейских сводках. Это произошло после драки в ресторане «Русь», где отдыхал Японец со своим приятелем. В разгар веселья им не понравились кавказцы за соседним столом. После непродолжительного обмена любезностями состоялась драка. Вечер был испорчен. Спутник Иванькова, не доверяя кулакам, вынул пистолет и дважды выстрелил в ближайшего кавказца. Когда тот рухнул замертво, обе стороны поспешили разойтись. Вскоре Японца арестовала милиция. Оружия при нем не обнаружили, но изъяли водительское удостоверение, которое экспертиза признала поддельным. Это сочли достаточным, чтобы поселить его в СИЗО № 2.
В Бутырской тюрьме Япончика ждал теплый прием: местная братва с интересом следила за похождениями Гены Корькова и его орлов. Напомнил о себе и сам Монгол, предложив бутырским ворам короновать способного ученика. Иваньков проходит коронацию и наносит на плечи татуировку вора в законе: две восьмиконечные звезды. Через двадцать лет эти почетные наколки сослужат ему плохую службу, оказавшись сильным козырем у обвинителей.
Новоиспеченный законник отделался символическим сроком за подделку документов и вскоре вышел на свободу. Он с блеском продолжил дело учителя и сколотил собственную банду. Сценарий налетов был тот же: вычислялся теневик и вывозился в лес для собеседования. Вместе со своей группой Японец бомбил подпольных миллионеров по всей России. Иногда устраивался традиционный маскарад: Иваньков лично облачался в милицейскую форму и наведывался с обыском. На глазах у бледной жертвы оформлялся протокол изъятия, куда заносились кулоны, кольца, серьги, браслеты и тому подобное. В бутафорском арсенале имелись формы летчика гражданской авиации и танкиста.
Перед тем как обчистить семью крупнейшего свердловского цеховика (по некоторым сведениям им был сам Тарланов), бойцы Иванькова использовали хитрый трюк. Когда хозяин дома отлучился по делам, к его жене и дочери явилась девушка и с неподкупной искренностью сообщила: «Ваш муж просил передать, чтобы вы немедленно уносили из дома все драгоценности и деньги. С минуты на минуту сюда может прибыть ОБХСС». Изящный расчет Японца не подвел. После визита жена и дочь вытащили из всех тайников драгоценности, упаковали их в сумку и бросились из квартиры. Этажом ниже их ждали «менты». Отобрав сумку, они заставили женщин вернуться домой и пошли «за понятыми». Больше их никто не видел. Узнав о дерзкой афере, глава семьи подключил все свои криминальные связи и через два-три дня установил личности налетчиков. После этого он сразу загрустил и оставил мысль о мщении. Почти все жертвы предпочитали отмалчиваться, справедливо полагая, что деньги — дело наживное.
Костяк банды состоял из профессиональных уголовников, умеющих обращаться с холодным и огнестрельным оружием. Этим умением пользовались редко, но эффективно. Милиция приписывала банде несколько убийств в различных регионах России, но доказать мокруху не сумели. По оперативным данным жертв подвязывали за ноги, пытали каленым железом и даже закатывали под асфальт. Но на суде обвинение доказало лишь часть эпизодов. Правой рукой Японца был Вячеслав Слива, которого в начале 90-х короновали на вора в законе.
Получив информацию о том, что Японец собирается в середине мая принять солнечные ванны в Сочи, московская милиция решила повидаться с вором. Тем более, что имелся веский уголовно-наказуемый повод: филателист Насонсон нашел в себе силы снести заявление в милицию. Вероятно, братва таки переусердствовала.
Это было непросто. За Иваньковым, который 14 мая передвигался по Москве на «Жигулях», следили почти целый день. Наконец, он припарковал автомобиль возле магазина. Не успел он вытащить ключи, как рядом выросла опергруппа. Задержанный дрался как лев, но после короткой возни его все же заковали в «баранки» и пересадили в служебное авто. После стольких лет бесплодной охоты для МУРа это был настоящий триумф. За проявленное мужество при задержании Иванькова опергруппу наградили грамотами и памятными подарками.
Содержать в Бутырке подследственного не решились: его мощный авторитет в СИЗО № 2 распространялся не только на зэков. Вячеславу Иванькову вменялся целый «букет» случаев рэкета. Но к концу следствия в его уголовном деле фигурировал только один вооруженный налет. Да и то, едва удалось доказать его на суде.
На каждый допрос Японец являлся в чистой свежей рубашке и отутюженных брюках. По мнению следователей, он держался с достоинством, но несколько картинно. Развалившись в кресле, подследственный изящно подкуривал сигарету (в день уходило две-три пачки) и задумчиво выпускал дым кольцами. На вопросы реагировал вяло. Создавалось впечатление, что вору просто лень разговаривать.
Впервые в отечественном судопроизводстве судью взяли под круглосуточную охрану, а самого Японца из «Матросской тишины» на процесс везли сложными маршрутами, опасаясь нападения на спецконвой. Оперчасть Матроски дважды получала негласную информацию о возможном освобождении вора силовыми методами. Начальник конвойной части выделил для охраны еще пять бойцов и автомобиль сопровождения.
2. Магадан — Тулун — МоскваНа этот раз приговор был беспощаден. Московский законник получает 14 лет и этапируется на Колыму, где он, блюдя славные воровские традиции, сразу же попал в отрицаловку. Вместе с Японцем в Магадан перекочевала и дополнительная головная боль для кумов и вертухаев. Желая поскорей отделаться от агрессивного зэка, замначальника лагеря готовит документы для отправки его на «крытку». Перед отправкой в Иркутскую область Японца на несколько месяцев водворяют в изолятор с минусовой температурой.