Потом она опять склонилась над курдом и выдавила из ранки остатки гноя. Пальцы, прислушавшись, сообщили ей, что опасность миновала и в теле раненого царит спасительное тепло.
На всякий случай она промыла вином и рубцы, и рану от гнойного нарыва, а потом наложила на них новую повязку. А между тем уже наступил вечер, подполз ночной холод, а вместе с ним Абризу одолела невозможная усталость. Легкий озноб привязался к ней, и если бы у нее была кожаная коробочка с кремнем и прочими принадлежностями для разведения огня, она бы согрела себе хоть вина.
Абриза подумала, что такая коробочка может быть у тех мертвецов за холмом, которых она обшаривала в поисках пищи, но не огня.
– Подожди меня, о Джеван, – обратилась она к раненому, как будто он мог ее слышать. – Я попробую развести огонь и согреть еду… иначе я умру… Подожди меня еще немножко!
– Во имя Аллаха… – отвечал курд, и непонятно было, бредит ли он, или говорит, осознавая сказанное.
Абриза поднялась и, совершенно обессилев, побрела к холму. Каменистая почва под ногами почему-то была теплой, а голову и вовсе охватил жар. Колени подогнулись, Абриза опустилась наземь и ощутила блаженство.
Благодетельный сон снизошел на нее.
Когда она проснулась, солнце стояло низко у окоема. Абриза приподнялась на локте – и обнаружила, что укрыта джуббами и аба. А рядом, повернувшись к ней спиной, преклонил колени на разостланном коврике некий человек и старательно славил Аллаха.
Потребовалось время, чтобы она осознала: этот человек – Джеван-курд, и он до такой степени пришел в себя, что вопит призывы и хвалы на всю пустыню.
– О Джеван! – воскликнула она.
Прервав молитву, курд с неудовольствием обернулся к ней.
– Погоди, о женщина! – приказал он. – Мне немного осталось.
От прославления Аллаха он перешел к изъявлению покорности Всевышнему и завершил молитву. Но, когда он встал с колен, Абриза опять спала.
Этот странный и блаженный сон затянулся надолго.
Проснулась Абриза оттого, что ее не слишком сильно, но и не слишком бережно трясли за плечи.
– Поднимайся, о женщина, возблагодари вместе со мной Аллаха! – требовал курд. – Нельзя же столько спать!
Солнце близилось к зениту. На голову Джевана-курда была накинута джубба и он заслонял собой Абризу от горячих лучей.
Абриза села.
Местность вокруг немного изменилась. Она не сразу поняла, что исчезли тела мальчика и еще двух убитых. Но появился холмик из тех камней, что покрупнее. Очевидно, курд нашел что-то, способное заменить заступ и лопату, и, как умел, похоронил одного мертвеца, а других оттащил туда, где они не огорчали бы взгляда.
Кроме того, он раздобыл кремень и кресало, выложил из камней небольшой очаг и даже что-то на нем сготовил, судя по уголькам.
– Как это я проспала всю ночь и утро до полудня? – удивилась Абриза.
– Ночь и утро до полудня? – переспросил Джеван-курд. – Ты – бесноватая, о женщина, или твой разум от бедствий улетел? Клянусь Аллахом, ты спала ночь и день, потом еще ночь и еще день, а потом еще одну ночь! А если бы я не разбудил тебя, ты и дальше бы спала!
– Погоди, о Джеван, дай мне понять, что со мной произошло! – прикрикнула на него Абриза, к которой вернулись и прежние силы, и задиристый нрав. – Я пошла к холму, чтобы найти на тех мертвецах коробочку с принадлежностями для огня. Как же я оказалась здесь?
– Я принес тебя, о несчастная, – объяснил курд. – Когда ты ушла, я лежал без движения, но видел и слышал тебя. Настала ночь, а ты не возвращалась. Тогда я подумал – а почему это, ради Аллаха, я боюсь пошевелиться? Я приподнялся, встал и пошел. Твое платье я заметил издали, и благодари Аллаха, что он дал тебе надеть в эти дни желтое платье! Если бы на тебе было красное или черное, я бы не заметил тебя на склоне холма.
– Что же было потом?
– Потом я хотел приподнять тебя, и я согнулся, и подвел под тебя руки, но мне помешал выпрямиться мой живот, – хмуро признался курд. – Вернее, у меня пропала та сила, которая должна быть у мужчины в спине и животе. Я пошел, принес теплые аба, укрыл тебя и лег с тобой рядом прямо на том склоне.
– Ты не разбередил свои раны? – забеспокоилась Абриза.
– О каких ранах ты мне тут толкуешь, о женщина? – высокомерно спросил Джеван-курд.
– У тебя были разрублены грудь, плечо и досталось животу, о несчастный! – воскликнула Абриза. – Я уж боялась, что ты помрешь, и сидела с тобой, и лечила тебя чем могла.
– Грудь, плечо и живот? Аллах отнял у тебя разум, о женщина! – возмутился курд. И с силой хлопнул себя кулаком по мощной волосатой груди. Очевидно, это не вызвало у него не то что боли, а даже неприятного ощущения, что было по меньшей мере странно.
– О Джеван, о бесноватый, что ты делаешь? – закричала Абриза. – Еще и трех дней не прошло, как у тебя вот тут и вот тут все было разворочено и окровавлено! Потрогай свои шрамы, о несчастный!
Она ухватилась за полы его фарджии, и распахнула их, и задрала на ошеломленном курде рубаху, и распутала повязки, и коснулась пальцами пересечения красных рубцов, проведя вдоль каждого из них сверху вниз, до самого живота. И они были наподобие шнурков, которыми женщины привязывают к голове изар.
Вид этих шрамов поразил Абризу. Она видела, что и с ней, и с раненым творится что-то необычное, но не ждала такого скорого и безусловного успеха от своего диковинного лечения.
– Ты удивительная красавица, – сказал вдруг Джеван-курд, приосанился и подкрутил длинный ус. – Погоди немного, я вспомню какие-нибудь подходящие стихи и скажу их тебе.
– Зачем мне от тебя стихи? – крайне изумилась молодая женщина. – Разве сейчас время для стихов?
– Без этого добиваться твоей близости было бы неприлично, клянусь Аллахом!
Абриза немедленно убрала руку с живота курда.
– Потрогай свои рубцы сам, о Джеван! – приказала она. – И не говори мне о близости. Объясни лучше, что было потом!
– Утро было потом, и я вернулся туда, где оставалось так много вещей, и увидел, что все это время лежал рядом с Алидом…
Джеван-курд вздохнул и склонил голову перед холмиком из крупных серых камней.
– Ты говоришь о мальчике? – осторожно спросила Абриза. – Он спас тебе жизнь. Когда ты упал, пораженный тремя ударами, он сражался над твоим телом, пока его не убили, и он упал на тебя, прикрыв тебя собой, и только поэтому ты спасся и тебя не прирезали, о несчастный.
– Откуда ты знаешь, о женщина? Ты видела то сражение? – осведомился курд, трогая себе грудь, обнаруживая поочередно все три шрама и проникаясь недоверием. – Но я не мог свалиться от таких царапин, клянусь Аллахом!
– В таком случае, объясни мне, о сын греха, как вышло, что ты несколько дней и ночей лежал наподобие камня, боясь пошевелиться, и откуда взялись эти, как ты их называешь, царапины!
– Я воистину лежал камнем, клянусь Аллахом, и все это время ты трогала меня руками, – согласился Джеван-курд. – Растирания – тоже один из способов лечения, и я знал индийского лекаря, который только так и снимал боль. Объясни наконец, кто ты, о женщина! И откуда ты взялась?
– Разве ты все еще не узнал меня?
– А почему это я должен тебя узнать? Благодарение Аллаху, у меня есть свои жены, и я не имею обыкновения смотреть на женщин, принадлежащих другим, даже если они из дерзости открывают передо мной лицо, – отрубил курд. – А ведь ты по виду и повадкам из благородных, и у тебя наверняка есть отец или муж, и такие, как ты, всегда были для меня запретны. Вот если на войне моя рука дотянется до какой-нибудь пленницы – это другое дело, этого и сам Аллах не возбраняет, о чем ясно сказано в Коране!
– Я не пленница и я больше ни разу не прикоснусь к тебе, раз ты так это понимаешь! – отрубила Абриза. – Но я еще раз спрашиваю тебя – ты действительно не узнал меня? И ты не удивился тому, что я знаю твое имя?
– Мое имя, благодарение Аллаху, хорошо известно во всех землях, где живут правоверные!
– А я тебя узнала. Я видела тебя в лагере Ади аль-Асвада…
Произнеся, впервые за много дней, вслух это имя, Абриза вздохнула и неожиданно для себя самой покраснела.
– В лагерях аль-Асвада было множество женщин, – с некоторым презрением к тем женщинам сообщил Джеван-курд.
– Такая, как я, была всего одна. Вспомни – конный разъезд привел в лагерь беглеца из войска франков в кольчуге и длинном белом гамбизоне с красным крестом! И этот человек требовал, чтобы его отвели в палатку к аль-Асваду! И это оказалась женщина! И аль-Асвад отправил ее в Хиру, во дворец к своему отцу! Ее многие видели в лагере с непокрытой головой! Теперь ты узнаешь меня?
– О госпожа! – воскликнул Джеван-курд, от изумления прекратив трогать и поглаживать свои шрамы. – Клянусь Аллахом, все бедствия, которые нас постигли, были из-за тебя!
– О Джеван, это мои бедствия были из-за аль-Асвада! – возразила Абриза. – Знаешь ли ты, что произошло со мной в Хире?
– О Джеван, это мои бедствия были из-за аль-Асвада! – возразила Абриза. – Знаешь ли ты, что произошло со мной в Хире?
– Да, о госпожа, знаю и это, и многое другое.
Курд, вспомнив, очевидно, что перед ним – дочь франкского эмира и гостья Ади аль-Асвада, сложил руки, поклонился и замолчал надолго.
– Заговоришь ли ты когда-нибудь? – воскликнула Абриза.
– Прежде всего я скажу тебе о себе, о госпожа, – глядя мимо ее лица, уже не прежним сварливым голосом, а исполнившись достоинства, торжественно начал Джеван-курд. – Ты – христианка, а мы – правоверные. И ты, наверно, не видишь разницы между нами всеми, между аль-Асвадом, аль-Мунзиром, Мансуром ибн Джубейром и мной, как мы не видим разницы между твоими родичами. Мы все для тебя – люди в белых тюрбанах. А я среди войска аль-Асвада – пришелец! Я у себя дома убил врага и должен был бежать! Благородные арабы приняли меня в своих палатках, и дали мне в жены своих дочерей, и я ездил справа от Ади аль-Асвада! Я – который не может указать рукой на своих родичей по матери и по отцу! Вот почему я пошел за аль-Асвадом и ездил у его стремени, хотя Аллах и покарал его безумием! Вот почему я здесь, в этой пустыне, пораженный бедствиями!
– Это ничего не объясняет мне, о Джеван! – прервала Абриза красноречие собеседника. – Куда ты пошел за аль-Асвадом? Что произошло? Почему я нашла тебя в пустыне, среди трупов и накрытого трупом Алида? С кем вы дрались? И куда, ради Аллаха, подевался аль-Асвад?
Уже в который раз она помянула имя Аллаха, вовсе не заметив этого.
– Когда аль-Асвад отправил тебя с аль-Мунзиром и с ребенком в безопасное место, он призвал нас всех и сказал: «О братья, о благородные, я могу вернуть себе честь лишь одним способом – выдав ту женщину замуж за моего проклятого брата, порази его Аллах, и сделав ее ребенка наследником отцовского престола!» И мы сказали ему: «О Ади, о лев пустыни, а разве это единственный способ удовлетворить ту женщину и восстановить твое достоинство? Дай ей денег, дай ей город, сделай ее повелительницей над мужами, и пусть сама ищет себе такого мужа, какой ей понравится!» И он ответил нам: «Я поклялся, что в Хире, во дворце моего отца, и отца моего отца, и всех моих предков, она будет в такой же безопасности, как в моей палатке. Она непременно должна быть в Хире, и жить там в покое, охраняемая мной и моими людьми!» Тогда Хабрур ибн Оман, которого аль-Асвад уважает больше всех, потому что Хабрур воспитал его, сказал: «О Ади, мы пойдем за тобой и сделаем все, чего ты захочешь. Но вот что будет, если ты отдашь ту женщину за своего брата и сделаешь ее ребенка наследником царства. Сейчас наследником назначен твой брат Мерван, но Аллах властен над людьми, и если что-то стрясется с ним, трон достанется тебе. Если же наследником ты сделаешь того ребенка, то сам уже никогда не станешь царем Хиры. А ведь ты желал этого, и я воспитал тебя так, чтобы ты был хорошим царем, и ты сам знаешь это. Достоинства же ребенка пока скрыты. Вдруг он вырастет таким же, как твой брат Мерван, раз он – родной сын Мервана?» И Ади, ни на миг не задумавшись, отвечал, что его честь ему дороже…
– Так вот почему от него все это время от него не было известий! О, если бы я была там! – воскликнула Абриза, уже догадываясь, какое опасное дело затеял аль-Асвад. – Я удержала бы его! О Джеван, я не должна была раздражать его своим отказом!
– Как бы то ни было, он восстал против своего отца и брата, о госпожа, и мы все были вместе с ним, и Хабрур ибн Оман, и Джудар ибн Маджид, и Мансур ибн Джубейр, и я, и мой Алид – со мной вместе… да воздаст ему Аллах и да раскроет перед ним райские ворота… Но сперва удача нам благоприятствовала, мы нашли сторонников, победили в двух сражениях и уже шли на Хиру, а потом знамена наши были смяты… И случилось худшее, что могло случиться, – войско, оставшееся верным старому царю, отрезало нас от наших основных сил, и мы принуждены были спасаться бегством, и Джубейр ибн Умейр со своими всадниками загнал нас к этим горам! А мы всего лишь хотели, сделав крюк, вернуться к нашим отрядам, которые вел Джудар ибн Маджид, но Джубейр ибн Умейр, этот враг Аллаха, разгадал наш замысел!
– Так это Джубейр ибн Умейр нагнал вас и разбил в ночной схватке? – припоминая, что где-то уже слышала имя этого свирепого военачальника, спросила Абриза.
– Я не знаю, кто на нас напал той ночью, о госпожа, когда мы преследовали караван, что увез тебя. Я думал, ты скажешь это мне, – отвечал Джеван-курд. – Ведь ты была с нашими неожиданными врагами.
– Какие странные совпадения… – Абриза пожала плечами. – Кто же мог знать, что аль-Асвад наткнется именно на тех всадников, которые сопровождают женщин и меня?
– Иначе и быть не могло, о госпожа, – курд поднял на нее глаза и сразу опустил их. – Ради Аллаха, прикрой чем-нибудь лицо, чтобы мы беседовали благопристойно!
– У меня нет ни изара, ни покрывала, ты же видишь! – возмутилась Абриза. – И что скверного в моем лице?
– Скверно то, что я не должен на тебя смотреть, о дочь греха! У тебя нет изара – а на что же Аллах создал джуббу? – огрызнувшись таким образом, Джеван поднялся, сделал несколько шагов по направлению к кучке мятых джубб, нагнулся и пошатнулся.
– Что с тобой, о Джеван? – Абриза, вскочив, бросилась к нему, но он отстранил ее.
– У меня помутилось в глазах и голова моя унеслась, но это уже прошло, – заявил он, не решаясь впрочем, сделать еще хоть один шаг и лишь отталкивая рукой молодую женщину. – Неужели я пил вино? Да хранит меня Аллах милостивый!
– Ты потерял столько крови, что под тобой была не лужа, а целое озеро! – выкрикнула Абриза с неожиданным злорадством. – И она вытекла из ран, таких глубоких, что мой палец не достал бы до их дна! Я еще раз спрашиваю тебя – ты можешь объяснить, откуда взялись твои новые шрамы, или ты поверишь мне?
– Я знаю только то, что этих шрамов у меня не было, о госпожа, клянусь Аллахом, я свои повреждения знаю наперечет, – покачивая головой, сказал бывалый вояка. – И все они – на груди и на бедрах, а на спине у меня нет ни одного шрама! Но или ты обманываешь меня, или Аллах лишил тебя разума, или из нас обоих бесноватый – я! Я видел столько ран и столько их перевязал, о женщина, что знаю, как они заживают! Если свои раны я получил, как ты утверждаешь, четыре или даже пять дней назад, то рубцы должны принять такой вид только через месяц!
– Я тоже так думаю, о Джеван, но я своими глазами видела твои раны! Клянусь… Чем бы мне поклясться, чтобы ты мне поверил?
– Крестом и зуннаром! – решительно отвечал курд. – Ибо все христиане носят кресты, а если христианин хочет предаться Аллаху, он рвет свой зуннар… вот так!
И он выразительно показал, каким движением дюжий христианин может разорвать напополам крепкий волосяной пояс.
– У меня больше нет креста, я отдала свой золотой крест одной женщине, чтобы он послужил знаком для аль-Асвада, – хмуро сказала Абриза. – Я сидела под замком, меня вынуждали ко всяким мерзостям… А аль-Асвад видел этот крест, и расспрашивал меня о нем, и он бы непременно узнал его…
– Он вот такой величины и плоский? – взволнованно перебил курд.
– Да, именно такой, а разве вы встретили ту женщину? – изумилась Абриза.
– Клянусь Аллахом, да! Но никто не поверил ей! Мы думали, что она подослана!
– Почему вы так решили, о Джеван?
– Потому что ее звали Джейран, и она – та банщица, что принесла тебе из хаммама твои браслеты, о госпожа, и одурманила всех вас банджем, и открыла ворота твоим похитителям!
– Я помню банщицу Джейран, и это высокая статная женщина с благородным лицом, от которой лишнего слова не добьешься, – перебила его Абриза, не задумываясь, откуда собеседник все это знает, – но браслеты принесла вовсе не она!
– Джейран – женщина с благородным лицом? – Джеван-курд всплеснул руками. – Что ты говоришь, о госпожа? Да лишь ради такого лица нужно было придумать изары и покрывала! Ничего более скверного я за всю жизнь свою не видел, клянусь Аллахом!
– В Афранджи женщины с такими лицами высоко ценятся, и это – признак благородного происхождения, – как можно понятнее объяснила курду Абриза. – Я еще раз говорю тебе – та, что принесла браслеты, была вовсе не Джейран, хотя и назвалась этим именем! Но я и мои женщины подумали, что в том хаммаме две банщицы носят имя Джейран. Разве дело благородных – расспрашивать об именах банщиц? Тогда уж потребуй от меня, чтобы я знала в лицо всех метельщиков с городского базара!
Джеван-курд выслушал эти высокомерные слова с явственным удовольствием, улыбаясь и кивая, поскольку они были вполне достойны дочери эмира.
– Я не призываю тебя знакомиться с метельщиками и знать их всех поименно, – широко улыбнувшись от мысленного созерцания такого смешного непотребства, отвечал он. – Я только спрашиваю тебя, о госпожа, как могло случиться, что твой золотой крест попал к этой распутнице? Ведь из-за этого креста мы и сидим сейчас вдвоем посреди пустыни.