Можно ли считать этот метод чем-то радикально новым в изобретательстве? Беру смелость заявить, так оно и есть. Визуализация концепций и идей радикально отличается от натурного экспериментирования и является, по моему мнению, куда более быстрым и действенным методом оценить новизну, полезность и осуществимость идеи.
Я работаю не прикасаясь.[3]
К сожалению, теория пока неспособна ответить на вопрос, как быть со вспышками света, всю мою жизнь преследующими меня, и даже теперь на пороге смерти, плутая в двух шагах от разгадки, я, Никола Тесла, не могу дать однозначный вопрос, где находится источник этих трансляций и чем является эта выдуманная мною, насквозь пропитанная электричеством сущность. О своих догадках я умолчу…
Или лучше выложить все как есть, и пусть другие разбираются с беспроводной передачей энергии на расстояние, с возможностью добывать или отсасывать энергию буквально из любой точки пространства, с неограниченной передачей информационных сигналов, называемой теперь в насмешку надо мной «радио»; с «лучами смерти», с неограниченным потенциалом ионосферы, с автоматами, называемыми некоторыми писаками роботами, но, главное, с вопросом — кому и зачем это нужно?
Почему мы так спешим и какая сила гонит нас в такие пространства, где уже не будет ни Мачака, ни возвращающихся с пастбища гусей; ни пожарных насосов, для работы которых необходимы усилия по меньшей мере шестнадцати человек; ни Архимедов, бегающих обнаженными по улицам; ни злобных, вороватых тупиц типа «изобретателя радио» Маркони; ни капитанов бизнеса, знающих, но скрывающих тайну происхождения денег; ни женщин, преследующих своих избранников ненасытной жаждой страсти; не будет даже чиновников военно-морского флота Соединенных Штатов, редких проныр и ретроградов, пекущихся исключительно о собственном благополучии?
Я даже готов согласиться, что голые все-таки будут бегать по улицам, но можно ли будет называть их Архимедами?
Тесла поднялся, накинул халат, приблизился к окну.
Глава 2
Январь, 1943 год
Нью-Йорк, Манхэттен, гостиница «Нью-йоркер»
Было далеко заполночь. Небо было свободно от облаков, только редкие звезды тускло светили на плоском небосводе. Подсветка распространялась снизу, со дна городских ущелий, и небоскребы, опоясанные цепочками сигнальных огней, рисовались черными глыбистыми великанами, охранявшими этот самый большой, самый шумный на земле город. Здесь в разгар войны не пользовались светомаскировкой — до самого ближайшего театра военных действий было по меньшей мере четыре тысячи километров, и никому в голову не могло прийти, что на севере Германии, на острове Пенемюнде уже прорисовывался эскиз двухступенчатой баллистической ракеты с ядерной боеголовкой для бомбардировки Нью-Йорка.
Правда, известно об этом стало спустя полвека после смерти Теслы, но, к сожалению, даже знание будущего мало чем могло помочь мне.
Как, впрочем, и воображение.
Я считал себя опытным психонавтом, но и мне не удалось отыскать ни единой улики! Ни в его опубликованной биографии, ни в воспоминаниях современников, ни в оценках авторитетных ученых, ни даже в только что озвученной исповеди не было и слабого намека на внеземное происхождение. Как в таких условиях выполнить заказ на изобретение тайны, соблюдая при этом «объективность», ссылаясь на «доказательную базу», используя «железную логику»? Единственной, да и то заросшей, исчезающей во времени тропкой могло служить сравнение Теслы с Леонардо да Винчи, нередко повторяющееся на страницах посвященной «гению электричества» литературы. Но с Леонардо куда проще. Он жил по крайней мере на полтыщи лет раньше, а в такой дали можно разглядеть все что угодно.
Поди проверь.
Этот худющий, высоченный изобретатель с орлиным профилем мало походил на инопланетянина, на пришельца из параллельных миров или чернокнижника двадцатого века. Скорее на несчастного больного старика, обворованного современниками, сумевшими выудить у него самые заветные изобретения, которыми он мечтал осчастливить род человеческий.
Растащили, раздергали, затаскали по судам.
Неужели такое случается на далеких планетах? Неужели в параллельных мирах есть пронырливые завистники, посягающие на чужое? Неужели в оккультном мире тоже можно встретить проходимцев типа Джона Кили, Гастона Булмера или «графа» Виктора Люстига?[4]
В это верится с трудом.
Что касается Земли, теперь даже в университетских учебниках редко встретишь имя того, чьими усилиями сформировался новый — электрический! — мир.
Его отодвинули в сторону всякого рода Маркони, Томсоны, Пьюпины. Потомки отделались от него наименованием единицы магнитной индукции, сказками насчет Тунгусского метеорита и бредовыми идеями инопланетного происхождения. Это было так по-человечески.
Он держался достойно, без уныния и покаяния. Ему было наплевать на присутствие потомков. Как и его вымышленные собратья, капитан Немо и инженер Гарин, он привык действовать в одиночку. Он отказался от семьи, он пресекал всякое, даже малейшее вмешательство в свою личную жизнь. Он научился разговаривать с самим собой, что вполне подтверждало его неземное происхождение. Он был готов рассказать о самом себе и не боялся выслушать приговор потомков. В надежде на понимание он был готов переворошить свою память, и, самое важное, у него еще хватало сил изобрести собственное прошлое. Укоры памяти не страшили его.
Многие ли из нас в преддверии смерти способны выдержать укоры памяти?
Я спрашиваю: многие ли из вас в ожидании своего смертного часа способны выдержать напоминание о прошлых грехах?
То-то!
А вы советуете не безумствовать.
Я, потомок, по рукам и ногам связанный договором на производство тайн, сразу почувствовал, что угодил на крючок к этому самому загадочному, самому необычному субъекту на земле, с такой легкостью обращавшегося с тайнами. Он был дока в этом деле.
Что ж, поучимся.
Старик обладал завидной способностью изобретать то, что другим не под силу. Ему всегда доставало фантазии и умения быть если не первым, то единственным. Несмотря на то что этот потерявший родину серб был падок на лесть, позволял себе лукавить, был обидчив, тщеславен, а порой просто мелочен, с ним было интересно. Пусть он нередко пытался спрятаться за обстоятельства, частенько вымышленные, пусть то и дело к месту и не к месту жаловался на происки врагов и легкомысленно намекал, что где-то там, на другой планете, в таинственной Сербии или в созвездии России, его ждали бы нескончаемые похвалы, таскание по планете на руках, — его хотелось слушать. Он сумел уверить меня, потомка, что только там, в гористой местности, можно построить установку, с помощью которой так просто качать энергию из-под ног, из самой плоти нашей родной планеты.[5]
Его мания гипнотизировала, он был способен заворожить любого. Он предложил мне сесть, сам устроился напротив. Положил ногу на ногу, запахнул полу темно-синего халата, закурил.
— Мне с детства была предназначена стезя священника. Так решил мой отец. Эта перспектива, как черная туча, висела надо мной. В будущее я вглядывался со страхом, и если бы не помощь издалека — из того пространства, которое вы теперь называете «космическим», а мы в мои лучшие годы — «свободным» или «межпланетным» и в котором я мысленно блуждал в компании с самим собой, — я бы никогда бы не добрался до Нью-Йорка, до этого тридцать третьего этажа.
Что Нью-Йорк! Если бы я послушался отца, я вообще вряд ли выжил.
В тот год мы воевали с турками, и мне довелось полюбоваться на повешенных, забитых до смерти, застреленных, четвертованных, насаженных на кол людей. Видел отрубленные головы, видел детей, наколотых на штыки, словно куропатки на шампурах в нью-йоркских ресторанах.
К счастью, мне посчастливилось избежать плена, и в 1875 году я вернулся в Госпич. В следующем семестре начал учебу в Австрии, получив от приграничного военного министерства стипендию.
Но до этого я переболел холерой, и все по причине непреклонности отца, упрямо желавшего видеть меня попом. Впрочем, даже переболел я не так, как все остальные земляне. Эта нудная, обессиливающая хворь, которую местный доктор отказывался признавать холерой, девять месяцев изводила меня. Я окончательно лишился сил и вновь оказался на пороге смерти. Во время одного из губительных приступов, который вполне мог оказаться предсмертным, в комнату вбежал отец.
Как сейчас вижу его мертвенно-бледное лицо. Он попытался ободрить меня. Он спросил, что я сам думаю о своей болезни. Я с трудом ответил — может, мне и удастся поправиться, если ты разрешишь мне изучать инженерное дело.
— Ты поступишь в лучшее в мире техническое учебное заведение, — торжественно заверил он, и это были не пустые слова. У Милутина всегда так — сказал как отрезал. С моей души спал тяжкий груз, но, откровенно говоря, я молил Бога, чтобы эта клятва не запоздала. На следующее утро к нам в дом постучалась какая-то старушка и предложила напоить меня отваром из каких-то бобов. Эту старуху я больше никогда не встречал, мать не любила вспоминать о ней. Попив отвар, я сразу пошел на поправку, чем вновь прославился в нашем маленьком унылом Госпиче. Жители приходили к нам полюбоваться на нового Лазаря. Когда я окончательно встал на ноги, отец настоял, чтобы я провел год на свежем воздухе, занимаясь оздоровительными физическими упражнениями.
Я вынужден был согласиться. Осуществление неизвестной, непонятной мне самому мечты откладывалось. Нагруженный охотничьим снаряжением и связкой книг, я бродил по горам, и это общение с природой, наблюдения за природными электрическими явлениями, которых у нас в горах всегда в избытке, навсегда сдружили меня с грозами. Не могу сказать того же о звездах. Мы так и не смогли найти общий язык. Я пытался заговорить с ними, но ответа не дождался. Они были холодны и молчаливы и позволяли разве что изучать себя…
Он не договорил. Притушил сигарету в пепельнице, затем бросил испытующий взгляд в мою сторону:
— Возможно, скрывали тайну моего происхождения?..
Я промолчал. Я не мог отделаться от ощущения, что в разговоре со мной, незримым и въедливо-любопытным потомком, старик вновь занялся своим любимым делом. Хотя что мог изобрести умирающий? Какую такую электрическую штуку, с помощью которой можно было перевернуть мир? Разве что собственное прошлое, играя с которым можно оправдать любые свои промашки или грехи, даже излишнюю страсть к саморекламе, обиду на конкурентов, неудачные и унизительные попытки навязать свою волю сильным мира сего, отказавшим ему в средствах на решение самой грандиозной технической проблемы — распространение электрической энергии без проводов.
Куда он звал меня? К чему заставлял прислушаться?
— У меня, — неожиданно сильным и ясным голосом продолжил Тесла, — зарождалось множество идей, обычно просто нереальных. Они являлись мне в виде пронзительных до боли видений. Жаль, что в ту пору я был безграмотным, как Эдисон, Маркони, профессор Элайхью Томсон или мой соотечественник Майкл Пьюпин. Этот проныра очень скоро сообразил, что куда больше он сможет заработать, выступая против Теслы и грабя его, чем помогая ему, поэтому он примкнул к Томсону и к так называемому «изобретателю радио» Маркони. Все его патенты либо мошенничество, либо похищены у меня.
Впрочем, это случилось позже, а в дни подросткового изобретательства я вообразил, будто переправлять письма и посылки по морю в подводной трубе, помещая их в контейнеры сферической формы, куда быстрее и выгоднее. Я продумал конструкцию насосной станции для перегонки воды по трубе, тщательно проработал все остальные вопросы. Лишь одну пустяковую деталь беспечно оставил без внимания. Я самонадеянно допускал произвольную скорость перекачки и, более того, находил удовольствие в ее легкомысленном увеличении. В уме я добился изумительных эксплуатационных характеристик, и расчеты вроде бы доказывали осуществимость проекта.
Если бы не дьявольски вязкое сопротивление воды! Сколько энергии надо потратить, чтобы преодолеть его, и возможно ли вообще увеличить скорость до необходимой величины?
* * *80-е годы XIX века
Австро-Венгрия, провинция Штирия, Грац
— К концу каникул меня отправили в Высшую техническую школу в Граце. Это было одно из лучших технических учебных заведений в Австро-Венгрии. Именно этого момента я страстно ждал и начал учение при добром покровительстве и с твердым намерением добиться успеха. Благодаря урокам моего отца и выпавшим мне благоприятным возможностям я мог выбирать предметы по своему желанию, и рисование от руки больше не досаждало мне.
Скажу откровенно — меня понесло. Я мечтал сделать подарок родителям и в течение всего первого курса трудился до одиннадцати вечера, включая воскресные и праздничные дни. Это при том, что мой рабочий день регулярно начинался в три часа ночи. Понятно, меня сразу записали в зубрилы, причем в зубрилы самого противного, самого невыносимого для сокурсников толка — в зубрилы-отличники.
Вообрази мое удивление, когда я, вернувшись домой и предъявив свидетельства, что в течение года сдал девять экзаменов, нарвался на гнев отца, который на моих глазах сжег все эти награды, заработанные тяжким трудом. Это здорово ударило по моему самолюбию. Такого оскорбления я не ожидал.
Тесла вновь достал сигарету, поглядел поверх нее на ступенчатый оголовок Эмпайр-стейт-билдинг и с усмешкой добавил:
— Секрет этой маленькой тайны открылся позже. Вернувшись домой после смерти отца, я нашел связку писем от моих преподавателей, где они в один голос заклинали Милутина воздействовать на лучшего в их жизни ученика. Не хватало, чтобы он погиб от переутомления!
Он артистично, с размаху прикрыл свою тощую гениальную голову растопыренной пятерней.
— Золотое время! Я с головой погрузился в родную мне стихию и целиком посвятил себя самым интересным вещам на свете — физике, механике, математическим исследованиям. Отцу я дал слово соблюдать режим, не перенапрягаться и, вернувшись в Грац, все свободное время проводил в библиотеках. Тогда у меня обнаружилась мания… Не знаю, стоит ли упоминать об этом?
— Но вы уже упомянули о ней в своих воспоминаниях!
— Поспешил! — признался Тесла и добавил: — Однако, что было — было! Я обнаружил в себе решимость все доводить до конца. Это было похоже на самоистязательство. Меня, например, заинтересовал Вольтер, и я решил познакомиться с его трудами. Взял первый том его сочинений… Представь мой ужас, когда выяснилось, что этот автор написал более сотни томов, к тому же напечатанных мелким шрифтом. Я выпивал по семьдесят две чашки черного кофе в день. Я дочитал их до конца, но, когда отодвинул от себя последнюю книгу, дал клятву: «Никогда впредь!»
Постепенно наладились отношения и с сокурсниками, которым я никогда не отказывал в помощи. Несколько преподавателей, среди них профессор Рогнер, преподававший арифметические науки и геометрию, профессор Пешль, возглавлявший кафедру теоретической и экспериментальной физики, и доктор Алле, читавший курс по интегральным исчислениям и специализировавшийся на дифференциальных уравнениях, давали обо мне самые благоприятные отзывы.
О Пешле следует упомянуть подробнее. Его доброжелательная ирония сделала из меня того, кем я стал. Противоборствуя с ним, я отыскал свою звезду. Мне нестерпимо захотелось стать инженером. По тем временам это было завидное поприще.
Когда я учился на втором курсе, в кабинет физики привезли динамо-машину постоянного тока. Понятно, о чем я веду речь?
— Да, господин Тесла. Это такая штуковина, оборудованная примитивным коллектором. В коллекторе имеются специальные щетки, или ламельки, с помощью которых ток снимается и передается в цепь. Позавчерашний день техники, сейчас такие не производят.
— И правильно делают! Коллектор сильно искрил, что невероятно раздражало меня. Уже тогда мне открылось — подобный контакт значительно снижает эффективность. Я не стал скрывать своих сомнений и вслух выразился в том смысле, что, устранив щетки, можно добиться большего коэффициента полезного действия.
Профессор Пешль добродушно высмеял мои поползновения:
— Тесла, несомненно, совершит великие дела, но осуществить высказанную им идею никогда не удастся. То, что он предлагает, сходно с попыткой заставить силу гравитации вызвать вращение. Тесла задумал создать вечный двигатель, электрический перпетуум-мобиле, а это невозможно. Отбросьте же, дорогой Тесла, эти мысли и направьте ваши усилия на что-либо более реальное.
Я принял вызов!
Собеседник поднял палец, призывая меня с особым вниманием отнестись к этому заявлению.
— В 1879 году умер отец, и забота о семье легла на мои плечи. В такой обузе мало приятного, но я принял ее на свои плечи. К сожалению, молодость грешит ошибками, и на третьем курсе я нечаянно пристрастился к азартным играм. Во что играть, мне было безразлично: в карты, бильярд, шахматы, главное — добиться поставленной цели — выиграть сразу и очень много. Выигрыш обычно был маловат, и я раздавал его партнерам, отчего скоро прослыл чудаком, тем более что выигрывал я редко. Чаще оставался в проигрыше. Приходилось занимать или просить деньги у матери. Однажды, когда я приехал на каникулы в Госпич, она одолжила деньги у своей приятельницы и передала их мне:
— Иди и веселись! Когда проиграешь все, что мы имеем, будет лучше. Думаю, тогда ты сможешь справиться со своей прихотью.