Значит, двойник – это он сам. А настоящий Андрей Андреевич сидит дома, мучаясь поясницей и ногой, переживая от неудач на работе. Эта страшная новость не сразила второго Андрея Андреевича, наоборот. Он не хотел быть жалким, убогим, обиженным, идущим к распаду куском мяса. Напротив, он бодро играл нимбами и чакрами, как самый настоящий неуничтожимый и могучий Ка. Он мог, при желании, намотать кишки сослуживцев на их позвоночные столбы, мог отбрать миллиарды у Билла, превратив его в сопливого доходягу, мог в мгновение ока оказаться рядом с внуком и рассказать ему сказку без помощи немецкого и фарси... Может быть, потом. Сейчас он желал другого: освобождения от пут этого мира, от ненависти и любви.
Ка Андрея Андреевича встал на подоконник и распахнул окно. Следом к нему присоединились Ка Лены и Георгия Леонардовича. Вместе они сделали шаг вперед. Все три Ка полетели навстречу солнцу. Амон-Ра улыбался им и поддерживал их своими крепкими золотыми руками.
Александр Тюрин. О тождестве были и небыли в мировой истории
(Из лекции Козьмы Хроноплевста, прочитанной в Темпоральной Академии в мае следующего года)
Ничто так не придает динамизма историческому процессу, как кровопролитные битвы и войны.
Вглядываясь в длинный список великих сражений, мы замечаем, что почти всегда победителя их можно определить заранее – это тот, кто имеет лучшее вооружение и организацию, кто физически или умственно сильнее, лучше мотивирован и выбрал выигрышную позицию.
Но все же, порой, результат сражения выглядит парадоксальным: сильный одолел слабого, крестьяне с дубьем закованных в сталь рыцарей, мирные земледельцы воинственных кочевников.
Куликовская битва представляет собой парадокс из парадоксов в истории кровопролития. У русских войск хуже позиция, хуже вооружение и организация, меньше численность пехоты и конницы, чем у татар. На стороне врага к тому же аура непобедимости. И, тем не менее, русские выигрывают.
Русские выигрывают, не оставляя при этом никаких материальных следов.
От татаро-монгольского нашествия, случившегося сто сорока годами ранее, следы остались. До сих пор археологи выкапывают изуродованные холодным оружием костяки людей, погибших при разорении Старой Рязани. Лежали до прихода археологов и кости на берегу Ижоры, где князь Александр Ярославович разбил ярла Биргера.
Однако на небольшом Куликовом поле, расположенном на правом берегу Непрядвы у ее впадения в Дон, не были найдены ни кости, ни биохимические следы от них, ни наконечники стрел и копий, ни проржавевшие остатки кольчуг и панцирей. Согласитесь, это выглядит несуразно, учитывая, что в ходе сражения были задействованы огромные по тем временам силы: десятки если не сотни тысяч войска русского и татарского, литовцы, итальянские наемники, кавказские племена. И сложило там свои головы не менее половины сражавшихся.
И что, пожалуй, еще более удивительно, Куликовская битва внешне никак не изменила взаимоотношения Руси и Орды. Татары, отнюдь не лишившиеся военной мощи, как ни в чем не бывало владели русскими землями еще на протяжении ста лет, устраивая регулярные сборы дани и карательные рейды.
Так что же, Куликовская битва – выдумка древнерусских пропагандистов? Со всей твердостью отметем это предположение. Средневековым летописцам вообще не была свойственна пропагандная фантазия в нашем стиле. Нельзя и не заметить, что сознание русских радикально изменилось именно после 1380 года, избавившись от комплексов татарского погрома. В нем даже появилось презрение к некогда грозному врагу, запечатленное во множестве частушек и поговорок. "Ох, ох, не дай Бог, с татарином знаться, некрещеная душа лезет целоваться." Заметьте, все еще лезет, но уже не страшен даже русской женщине.
Чтобы разрешить загадку, обратим внимание на главную закулисную фигуру Куликовской битвы – святого Сергия Радонежского, игумена Троице-Сергиева монастыря. Подвижник Сергий не только многие годы провел в пустыни, но и был осаждаем там бесами, которых научился побеждать в духовной битве. В более современной трактовке – Сергий добился совершенства в контроле над телом и психикой, достиг принципиальной непоколебимости самобытия внешними и внутренними обстоятельствами.
Свою духовную силу святой передавал ученикам. Таким как Пересвет и Ослябя.
Летопись называет их чернецами, монахами, но не сообщает их христианских имен. Да и вряд ли простой монах способен выйти на важнейший поединок, предваряющий битву. Но именно так поступил Пересвет, сразившись с Челубеем.
Так, может быть, Пересвет и Ослябя влили духовную силу учителя в конкретные боевые искусства? В таком случае чернецы Троице-Сергиевого монастыря изрядно напоминают мастеров кунфу монастыря Шаолиньского, чья боевая практика базировалась на учении дзенских патриархов о невозмутимости духа.
Мастер радонежского кунфу Пересвет сражается с лучшим татарским богатырем Челубеем и оба они погибают. В каком-то смысле поединок завершается вничью. Но Челубей вооружен до зубов, сидит на коне, который тоже является воином, только четвероногим. Батыр владеет монгольским кэмпо, техникой концентрации и высвобождения энергии, которая когда-то позволила раскосым нукерам, поклонявшимся равнодушному Тенгри-Небу, играючи завоевать полмира. А Пересвет пришел на единоборство пешим, с голыми руками. Как же еще иначе, если он чернец? Где в лесной глуши выучился бы он искуссной езде на лошади и изощренным правилам конного боя в полном вооружении? Разве могли белочки и мишки быть его наставниками? Так что на самом деле смерть обоих поединщиков ознаменовала победу Пересвета.
Я прекрасно представляю себе это единоборство и могу передать вам это представление через психоинтерфейсы.
Несколько мгновений, обладающих огромным скрытым временем, Челубей и Пересвет стоят друг напротив друга, на расстоянии, кратном расстоянию от Сатурна до Юпитера. Молчание нарушается лишь легким звоном конской сбруи. Поединщики ведут незримый бой. Каждый из них входит в резонанс с космической энергией глюонной решетки, интуитивно поcтигая физику суперстрингов. Каждый направляет пучки высокочастотной энергии на противника. Каждый стремится поколебать невозмутимость другого. Однако у обоих ровно бьется сердце, и в лице по-прежнему отражается лишь спокойствие камня.
"Приступим, брат, трогай свою савраску"– молвит тихо Пересвет. "И тогда ты – обед для ворон,"– ответствует Челубей. "Любы мне птицы небесные, и я люб им",– охотно соглашается Пересвет.
Батыр, закованный в светлую броню, рвет коня с места и мчится во весь опор на инока в посконной рубахе. Однако подобный порыву ветра конь ломает ногу и роняет всадника на землю. Придя в себя, Челубей бросает энергетически мощной рукой сулицу в русского спортсмена, пардон, воина, но тот неуловимым движением пальцев перехватывает метательный снаряд.
Челубей сближается с Пересветом и наносит ему кроящий удар саблей, но кривой клинок силой в одну тонну рассекает лишь воздух.
В серии перекатов Пересвет уходит от секущего лезвия длиной девяносто сантиметров, встречным движением ног вышибает саблю, затем в высоком прыжке пытается поразить Челубея в голову. Но татарский воин обладает сверхчеловеческой реакцией, это отборный человек Орды, участвоваших в сотнях поединках и всех их завершивший чистой победой. Нога Пересвета оставляет лишь вмятину на панцире, там, где Челубей практически неуязвим.
Монгольский воин ведет схватку с помощью кривого ножа и кистеня. Два противника словно танцуют друг с другом танго. Чернец своим сознанием вливается в тот непрерывный боевой узор, который выписывают энергетические центры батыра.
И вот Пересвет как будто теряет равновесие, Челубей, словно распрямляющаяся пружина, устремляется к нему, чтобы поразить в узел энергетических каналов, но попадается на уводящий блок и пропускает удар кулаком в ухо. Кулак ломает шлем и дробит черепную кость, но в предсмертное мгновение Челубей собирает все силы гибнущего тела и с криком "Аллау акбар" наносит диагональный удар ножом. С глубокой резаной раной Пересвет падает на землю и со светлым лицом вручает свою незамутненную душу Первоисточнику. Стиснув зубы, чтобы не закричать, отходит и Челубей. Поединок закончен и вместе с тем битва. На месте гибели мастеров кэмпо гуляет энергетический смерч, из возникшей вдруг на ясном небе грозовой тучи летят молнии.
Темник Мамай морально сломлен и под видом перегруппировки сил отводит свои войска с поля боя. Темник ведь в общем-то техник, а не стратег. Удалой литовский князь Ягайло не смеет вступить бой с русскими князьями. Татары разъезжаются посрамленные по своим улусам. Окрестное население, видевшее ретирующихся с позором татар, придумывает красивую легенду о страшной сече. Тем более, что и отголоски единоборства Пересвета с Челубеем достигали их сознания, вызывая зрительные и даже слуховые галлюцинации. Ну, а сломленный морально Мамай мчится в генузскую колонию Кафа и просит у итальянцев политического убежища, потому что для татар он больше уже не властитель, а живое свидетельство позора...
Господа, до сих пор меня гложат сомнения, а были ли вообще войска на поле битвы? Существовал ли реально Челубей? Или Пересвет бился со своим темным двойником – Ослябей. (Судя по семантике имен, слово Пересвет происходит от понятия "трансцедентальный свет", а Ослябя символизирует ослабление духовной силы.)
Более того, мы не можем полностью отвергать и то, что поле битвы существовало только в сознании Сергия Радонежского, где он мысленно сражался с врагами русской земледельческой цивилизации.
Все сознания подобны и отражаются друг в друге, так что внутренняя битва Сергия могла отразиться в душах русских как самая настоящая сеча, тем более что энергетически она никоим образом не уступала истинному сражению.
Впрочем, смеем мы задаться и другим вопросом. Насколько достоверно плотское существование отца Сергия? Ведь его житие и летописные свидетельства вещественными доказательствами, что говорится, не являются.
Не был ли образ святого подвижника продуктом коллективного бессознательного?
Допустим, народ бессознательно, но коллективно генерирует объект "Святой Сергий", тот создает условный пространственно-временной континуум, вмещающий освободительную "Куликовскую битву". Этот замкнутый континуум прививается к стволу базисного времени и становится энергетической емкостью в народной памяти. Вздохновленный Светлым Прошлым народ пробивает себе новый путь к Лучшему Будущему.
Смею предположить, что генерация виртуальных исторических событий, внесение измнений в Прошлое является достаточно распространенной практикой, в том числе и на нашей планете.
Ряд свидетельств указывает на то, что и знаменитое сражение на Каталаунских полях, где было убито до полумиллиона гуннов, является виртуальныым. Ведь через два года после потери всего своего кочевого племени царь Атилла является, как ни в чем не бывало, во главе огромного воинства под стены Рима. Однако история уже отвернулась от него со всеми вытекающими для царя последствиями...
Господа, в связи с моим срочным отбытием на Альдебаран, где сейчас история, можно сказать, придумывается на ходу, я вынужден сегодня распрощаться с вами. Но я уверен, что к следующей нашей встрече доселе незаметные изменения Прошлого сделают вас гораздо более снисходительными к высказанной мной концепции.
Александр Тюрин. Властелин памяти
Творец, в знак того, что тварь может быть лишь подобной, но не равной ему, внес немалые изьяны в нашу природу.
Смирение, о мои любезные ученики, вот единственный щит, которым мы можем прикрыть свои несовершенства. Увы, мы столь часто пренебрегаем этим тяжелым вооружением.
К числу наших несовершенств относится и память. Как знаки на песке стирается то, что укрыто в ней. Имена, облики, побуждения . В отличие от сосуда с вином, который сохраняет как сладкую жидкость, так и горький осадок на дне, в сосуде нашей памяти со временем пропадает горечь тех ошибок, которые мы совершили в силу гордыни или малодушия.
И, тем не менее, сегодня, когда мой дух уже готов вернуться к своему источнику, я поведаю вам одну историю, что приключилась со мной в самом начале моего земного пути.
То было время великих держав, деливших меж собой землю, воду и даже воздух. Иногда во главе империй стояли мудрые правители, сберегавшие силы своих подданных, но куда чаще слабые правители расстрачивали силы народов ради нелепых, а то и просто постыдных целей.
Пришел я на этот свет в городе, имеющем странное имя Ленинград, там обучался в школе, где давали лишь суетные преходящие знания вместо того, чтобы направлять на постижение великих начал. После школы я не почувствовал склонности ни к одному из занятий и поэтому выпала мне доля нести нелегкую воинскую повинность.
Будучи в солдатах, вдосталь нахлебался я невзгод, немало пострадав и от своеволия разнузданных дедов нашего десантно-штурмового батальона. Однако, в конце концов, испытания укрепили мое тело и волю. Я научился сосредотачиваться на многих вещах сразу, ходить неслышным шагом и сбивать противника с ног первым же ударом.
В то время моя страна вела войну с диким и злобным народом, проживающим в горах Хиндукуш. Души наших врагов не были смягчены ни проповедью миролюбия, ни красотою художества, ни тонким стихом из трех строк.
Летательные машины моей молодости были громоздки и в них помещалось много людей. Туманным осенним утром вертолет доставил меня и двадцать моих товарищей в гористую местность, где, похоже, от Сотворения Мира не росла даже трава.
Каждый из нас нес на себе тяжелое скорострельное ружье АКС, называемое калаш, триста патронов к нему, много другой амуниции и съестных припасов. Хотя мы были навьчены как верблюды, нам надлежало быть быстрыми и ловкими как снежные барсы. Ведь все мы получили строгое веление: изловить или лишить жизни одного из самых дерзких и жестоких вражеских эмиров по имени Фаюдхан.
Вскоре ко всем трудностям высокогорных переходов добавилось ненастье. Днем сильный ветер хлестал нас по лицу каменной крошкой и пытался сбросить в пропасть. Ночью мороз сковывал ледяной корой нашу одежду, так что стыли и наливались тяжелой болью конечности, лишая нас сна и отдыха.
Властителям судеб из небесных долин было угодно, чтобы враг обнаружил нас раньше, чем мы его. Мои товарищи пали геройской смертью, пролив дыхание жизни на ледяные камни.
Я не бежал боя, но таинственные нити предназначения позволили мне уничтожить огневую точку противника навесным выстрелом из подствольного гранатомета и выйти из ущелья, которое стало могилой для моих товарищей.
Я спасся от засады, но не знал, куда держать путь. Не было у меня устройства дальноговорения, а определители положения в пространстве еще не появились в ту пору. Я бесцельно блуждал в горах и лишь наткнулся на изувеченные тела тех моих товарищей, что попали в плен к Фаюдхану и приняли мученическую смерть от его руки.
Спустя неделю ничего не осталось от съестных припасов. Стала иссякать моя жизненная сила, которую я тогда еще не умел извлекать из сокровенных источников, угасало тепло в солнечном сплетении, холодная слизь наполняла легкие и мочевой пузырь. Однажды подстрелил я хищную птицу, но так и не нашел хвороста, чтобы поджарить ее, а когда пробовал есть сырой, меня вырвало желчью.
Истомившись душой и телом, я забился в какую-то расселину и решил, что уже достаточно созрел для смерти. Пошел снег и скоро белая пелена закрыла меня от серого набрякшего неба. Кажется, я заснул. Но сон этот не отдал меня в объятия смерти...
Как будто теплый червячок прополз по моему позвоночнику и я открыл глаза. Сквозь проталину в лицо ударил жаркий солнечный луч. Я выбрался из укрытия по ранее незамеченному лазу, оказался на другом склоне и вскоре увидел небольшое плато.
Собственно, это была всего лишь площадка, защищенная с трех сторон скалами, а с четвертой – стеной, сложенной из необработанных камней. К стене как будто прислонилось несколько приземистых построек, одну из них можно было посчитать домом, хотя вход был просто занавешен бараньей шкурой.
Я подумал, что это, наверное, база Фаюдхана и вытащил из кармашка куртки осколочную гранату. Ненависть к врагу была такова, что я едва сдерживал вой в глотке. Я готов был сорвать с гранаты кольцо, вбежать в дом и уничтожить свою плоть вместе с проклятым эмиром.
Еще понаблюдав за постройками, и, не заметив ничего подозрительного, я вошел в дом, выставив вперед ствол калаша.
Там была всего одна сумеречная комната, застеленная грязными коврами, в углу стояла жаровня с теплящимися угольками, в стенных нишах мерцало серебро сосудов и задумчивой тьмой грудились книги в старинных переплетах.
На ковре сидел человек неопределенного возраста, как мне показалось вначале, окаменевший, в большом тюрбане. Потом я заметил, что веки его иногда двигаются, но взгляд устремлен не поймешь куда. Косит под факира, подумал я.
Я обшарил всю комнату и не нашел ничего съестного.
Тогда я подошел к человеку и попытался обратить на себя его внимание, но он как будто спал с открытыми глазами. Анаши обкурился и приторчал, решил я. У факира, значит, кайфа полные штаны, а мне тут от голодухи загибаться! Хрен тебе!
Я передернул затвор и приставил ствол автомата к тюрбану "анашиста". Сознание мое было тогда сильно затемнено и я сказал:
– Эй, очнись, пень. Или я тебя отправлю на встречу с гуриями, которые мигом открутят тебе твои протухшие яйца.
Едва я сказал это, как почувствовал другой ствол, который был приставлен уже к моей голове.
Краем глаза я видел, что мной занялся воин свирепой наружности, чья борода, казалось, росла от глаз, и, что более неприятно, палец его выбрал люфт на спусковом крючке автомата.
Однако воин говорил на моем языке, при том без противных искажений.
– Положи оружие, иначе голова твоя разлетится как гнилой арбуз.