Дух чужого мира неловко гладил ее по голове своей громадной рукой, точнее - пальцем, и глаза у него были подозрительно влажные. Только Каэ этого не видела.
- Я многого так и не понял, - прошептал он. - Просто это нужно пережить самому. Но прости, что я пытался навязать тебе свою волю, - ты и сама знаешь, что делаешь. А это самый верный путь к счастью. Я отпущу их. Вот сразу же и отпущу, как вернусь...
- Не нужно беспокоиться, - произнес голос Джоу Лахатала.
Змеебог вышел из черноты ночи, словно сотканный из лунного света и запаха цветов, за его спиной возвышались темные силуэты.
- Мы нашли путь на Арнемвенд. Оказывается, это очень просто - главное, наверняка знать, где тебе необходимо оказаться. Тогда никакие запреты не принимаются в расчет.
- Шустрые дети выросли, - одобрительно проворчал великан Тайара и осторожно опустил Каэтану на землю.
Она улыбнулась. Вытерла мокрые щеки и снова стала несгибаемой и несокрушимой.
Однорукий бог подошел к ней неслышно ступая, наклонился, поцеловал:
- Мы еще совсем глупые иногда.
- Бывает, - согласилась Каэ.
И Арескои вздрогнул, услышав в ее голосе, интонации Бордонкая. Она не знала этого, но почувствовала, как дернулось его большое и сильное тело.
Бессмертные и фенешанги были рады видеть ее и знали, что извиняться вовсе не обязательно. Она все понимает, особенно после того, как они вернулись из тихого мира Тайара на залитый кровью и слезами Арнемвенд, где их ждали бесчисленные враги и тяжкий труд. Только разноцветный толстяк Барнаба протиснулся вперед и подсеменил к своей богине.
- Это я?
- Ты! - обрадованно раскрыла она объятия.
- Приятно быть собой, - легко согласился Барнаба, - но обидно. Почему га-Мавет, например, или Зу такие красавцы? А я несправедливо обделен по части внешности.
- Ты перенаделен, - поправил его Тайара, указывая пальцем на третье ухо.
- Все не второй нос, - вздохнула Каэ, вспомнив недавнее прошлое.
- Мне нужно поговорить с тобой, Зу. - Агатияр стоит у окна, но смотрит не на закат и не на тренировку акара, проходящую прямо на мощенной мраморными плитами дворцовой площади. Он внимательно разглядывает своего повелителя, и какая-то мысль целиком и полностью занимает его.
- Ты не оригинален, - смеется аита. - Тебе всегда есть о чем со мной поговорить. Сейчас выяснится, что я слишком долго отдыхаю - уж точно больше десяти минут. И мне следует вернуться к бумагам.
- Следует, - спокойно отвечает Агатияр, - но говорить мы будем не об этом.
- Тогда о чем?
- Об ответственности, о чувстве долга, а также о разнице между эмоциями и чувствами.
- Агатияр! - Император изображает на лице ужас и даже руками машет на своего визиря. - Мы только об этом и говорим. Первое, что я научился выговаривать сносно, будучи еще несмышленым младенцем, это слова - "чувство долга и собственного достоинства". Потом, говорят, я все-таки сказал "мама!" этого я не помню, - зато прекрасно помню, как ты чуть с ума меня не свел, заставляя выговаривать "от-вет-ствен-ность".
- Это хорошо, - говорит визирь, кивая в такт своим словам седой головой. Если так и было, это очень хорошо.
Император удрученно замолкает. Агатияр настроен весьма серьезно, и шутками от него не отделаешься. Он становится ужасным занудой в подобных случаях, так что проще уступить. Зу-Л-Карнайн недаром долгое время удерживает титул самого талантливого и блестящего полководца - он всегда знает, где нужно упорствовать, а где отступить, чтобы не потерять, все.
- Я подумал о том, что вскоре разыграются новые сражения, мальчик мой, ласково произносит Агатияр. - А я уже не в той форме, чтобы с уверенностью глядеть в завтрашний день. И я хочу напомнить тебе об одной важной вещи. Император не имеет права на собственные чувства.
Аита собирается возражать, но старый наставник жестом останавливает его.
- Сейчас мы говорим не о ней. Хотя бы потому, что она сама разбирается в своих проблемах. И за нашу девочку я спокоен. Я волнуюсь за тебя, Зу. Ты должен всегда помнить о том, что твои эмоции и даже самые лучшие чувства не имеют права господствовать над чувством долга. Скажем, Каэтане угрожает враг. Ты находишься довольно далеко от нее и необходим на другом участке сражения, от тебя зависит судьба войска. Что ты предпримешь?
- Ты же знаешь, - хмурится император.
- Хорошо. Оставим Каэтану. Я свалился с коня, и меня должны пронзить копьем...
- Агатияр!
- Что ты сделаешь? - Старик заглядывает в лицо молодому владыке.
- Ты знаешь...
- Знаю. И это меня беспокоит. Я слишком хорошо знаю тебя, мальчик мой. И я почти не надеюсь переубедить тебя...
- Ты меня сам так воспитал, Агатияр.
- Да. А теперь я прошу тебя прислушаться к другим словам. Когда я растил тебя и вел в первый бой, ты был всего лишь третьим принцем маленькой Фарры и все твое достояние заключалось в двух-трех стадах овец. Я мечтал, чтобы из тебя получился настоящий воин, благородный, храбрый, надежный товарищ, - я горжусь тем, что все мои мечты сбылись.
Старик замолкает. Подходит к столу, берет золотой кувшин с тонким горлышком, усыпанный множеством драгоценных камней, и наливает в кубок вина. После недолгого раздумья выпивает залпом. Терпкая красная жидкость обжигает его внутренности, но придает бодрости и сил. Некоторое время он внимательно рассматривает кубок, а затем и кувшин.
- Однако... Когда-то твои предки почитали бы за счастье обладать таким сокровищем. А теперь это не сокровище, но обычная посуда. И ты не ценишь ее. Это хорошо, что ты ее не ценишь, что тебе чужды алчность и скупость. У тебя такая казна, что оставшуюся часть Варда ты можешь просто купить. У тебя в руках судьбы многих народов, будущее государств. Сам континент во многом зависит от тебя. Зу, мальчик мой, ты не только воин, но еще и полководец. Это важнее - в сущности, только это что-то сейчас и значит. Поэтому ко всему, что происходит, ты должен научиться относиться иначе.
Император тоскливо смотрит на седобородого наставника. Затем переводит взгляд на стену, где на золотом крюке висит его боевой меч в потертых кожаных ножнах. Зу-Л-Карнайн по-прежнему считает, что драгоценности только отягощают доброе оружие.
- Нет, - твердо говорит Агатияр, перехватывая этот взгляд. - Учись думать масштабнее. Если у тебя на глазах станут убивать меня, это еще ничего не решает. Основная твоя задача - сохранить армию, уберечь людей от напрасных потерь, спасти страну. Обещай мне, что никогда не станешь рисковать жизнью ради кого-нибудь одного.
- Агатияр! - Аита взволнован и даже немного сердится. - Ты, право, на тот свет, что ли, собрался? Попросим Тиермеса, он тебе отсрочку даст. А если серьезно, то не заставляй меня обещать всякие глупости.
- Это не глупости! Зу! - строго обрывает визирь.
Он еще и не то позволяет себе наедине с владыкой одной четвертой части Варда.
- Не смогу я такое произнести вслух, - жалобно произносит аита.
- Придется.
Агатияр кладет тяжелую ладонь на мощное плечо своего воспитанника. Не выдерживает и крепко обнимает.
- Обещай мне.
И императору не остается ничего другого, кроме как обещать Агатияру смотреть на события с точки зрения полководца, а не любящего и чувствующего человека.
Твердо обещать.
Салмакида встретила их приветственными криками, многоцветием флагов на башенках, шумными толпами счастливых подданных и новоприбывших паломников. Войска сангасоев во всей своей красе выстроились у городских стен, на берегу Охи. Здесь же возвели алые и золотые шатры, в тени которых вельможи Сонандана пережидали полуденную жару. Правда, татхагатха и Нингишзида усидеть на месте не могли и с бокалами прохладительного в руках нетерпеливо шагали по самой кромке воды. Малан-Тенгри сопровождал их, а за князем скаатов бродил его любимый черный бык - огромное животное, рога которого были выкрашены красным. Трое мужчин обменивались время от времени короткими фразами, но разговор то и дело обрывался на полуслове - их мысли были заняты другим...
Суматоха началась еще накануне вечером. Хортлаки, неведомо каким образом узнававшие все первыми, прислали двух гонцов во дворец Тхагаледжи с сообщением о том, что маленький отряд в полном составе приближается к Онодонге и утром должен будет вступить на территорию Сонандана. Радости сангасоев не было границ; главный повар немедленно стал готовить праздничный обед, состоящий исключительно из любимых блюд повелительницы; придворные дамы в непритворном восторге украшали покои цветами и расставляли повсюду вазы с фруктами; жрецы и паломники выскабливали Храм Истины, и он, казалось, кряхтел и поскрипывал от восторга, подставляя двери и окна. Храмовый парк расцвел и пышно зазеленел, будто вновь наступила весна.
Куланн же пересек Оху на украшенной венками и коврами барже и занял самую выгодную позицию - во главе отряда сангасоев встал прямо возле ущелья, у выхода на Шангайскую равнину.
Куланн же пересек Оху на украшенной венками и коврами барже и занял самую выгодную позицию - во главе отряда сангасоев встал прямо возле ущелья, у выхода на Шангайскую равнину.
Поэтому когда Ворон, осторожно ступая, миновал наконец узкую расщелину, Каэ оказалась лицом к лицу со своим верным телохранителем. Всего на полкорпуса позади него возвышались мощные фигуры Могаллана и То Кобинана; рыцари расплылись в счастливых улыбках. Несколько десятков воинов полка Траэтаоны, тех самых, что сопровождали ее на Иману, выхватили из ножен мечи, полыхнувшие в лучах солнца. Так сангасои приветствовали своих военачальников высшего ранга.
И тут же взорвалась приветственными криками равнина, сплошь покрытая всадниками; вопили и смеялись матросы на барже, а среди них острый взгляд Каэ разыскал капитана Лооя - доблестный ее друг стоял неподвижно возле трапа.
- Как я рада вас видеть, - прошептала она. - Нет, не рада - счастлива.
Каэ возвратилась домой - чувство нежности и любви к этой земле было настолько пронзительным и острым, что она буквально задохнулась им и несколько секунд не могла говорить. Вот бы видел это все Тайара, тогда бы он понял, наверное, зачем она так рвалась назад! Сознание собственной необходимости, незаменимости и нужности для всех этих существ, среди которых людей была едва ли половина, придало ей сил. Она была уверена в том, что сделает все, чтобы этот мир продолжал радоваться жизни и не был уничтожен злой волей.
Потом до ее слуха долетели высокие и пронзительные звуки. Она осмотрелась и моментально все поняла, как только заметила в толпе встречающих трех рыжевато-серых мохнатых малышей - это хортлаки выражали восторг и радость. Хорошо еще, что они догадались отрядить всего несколько посланцев, а не явились шумной и голосящей армией.
- Все-таки вы, госпожа, сумели улизнуть, - засмеялся Куланн. - Я выехал вам вслед, но татхагатха велел мне возвратиться. Он сказал, что троих бессмертных и четырех фенешангов вполне достаточно для вашей охраны.
- Вижу, ты этому не очень веришь, - усмехнулся Джоу Лахатал, появляясь из ущелья.
За ним выехал га-Мавет, а следом - Арескои на седом скакуне Бордонкая. Ущербная Луна висела в чехле, притороченном к седлу...
Через несколько секунд компания была в сборе, и Барнаба уже обнимался с суровым сангасоем. Они успели крепко сдружиться за время путешествия на Иману.
- А где же Магнус и Номмо? - немного разочарованно протянул толстяк, когда первые восторги утихли.
- Остались во дворце. Хозяин заявил, что должен лично присматривать за поварами, чтобы те приготовили настоящие шедевры кулинарного искусства, и никак иначе. А Магнус намекал загадочно про какой-то сюрприз, но я точно не знаю.
- А отчего Лоой не трогается с места?
- Госпожа, - укоризненно покачал головой Куланн, - он же капитан и должен встречать вас хоть на каком-нибудь корыте, спущенном на воду. Здорово подозреваю, что за неимением оного он бы лично соорудил ветхий плотик и так бы и качался на волнах.
Спутники пришпорили коней и галопом пересекли широкую Шангайскую равнину. У самой баржи Каэ спрыгнула на землю, легко взбежала по трапу и обняла Лооя.
- Спасибо...
- Как трогательно! - произнес кто-то у нее над ухом.
Она осторожно скосила глаза и увидела три черные фигуры в неизменных капюшонах, натянутых на лица.
Да-Гуа, Ши-Гуа и Ма-Гуа тоже приняли участие во встрече.
Нингишзида, увидев возле Каэ три расплывчатые тени в черных рясах, схватился за голову. Эти несносные галлюцинации снова вернулись и принялись изводить его - и ведь как некстати!
Трое монахов сидят на берегу Охи и болтают ногами в воде. Река на это никак не реагирует - ни всплесков, ни волн, ни кругов. Бьется себе о песчаную отмель и шуршит, не обращая на них внимания. Трое монахов не зависят от этого мира, так же как он не зависит от них. Наверное, именно по этой причине они призваны миром в качестве сторонних наблюдателей. Трое монахов не предсказывают будущее, но предполагают наиболее вероятное развитие событий. Теоретически они способны ошибаться; но на практике это произошло с ними всего один раз - когда они оценили возможность Каэ вернуться в прежнее качество как ничтожно малую, а следовательно - неосуществимую.
Каэ устроилась рядом, обняв себя за колени; больше всего она похожа на девочку, улизнувшую от строгих воспитателей. Роль воспитателей в данном случае играет огромная толпа людей, нелюдей и трое бессмертных, в удивлении взирающих на то, как Интагейя Сангасойя внезапно покинула всех и отправилась беседовать с... пустотой.
Обсуждать действия повелительницы народ Сонандана не намерен, но изумляться волен; вот и изумляется в свое удовольствие. Все равно больше делать нечего.
Да-Гуа извлекает из складок своей накидки знакомую уже Каэ шкатулку, поверхность которой постоянно меняется в зависимости от того, о каком месте Арнемвенда пойдет речь. Монах раскрывает ее и вытряхивает прямо на песок множество фигурок; затем начинает вытаскивать наугад некоторые.
Шкатулка очень долго, дольше, нежели обычно, переливается и перетекает разными формами и цветными пятнами, пока не останавливается на чем-то одном. Ши-Гуа разворачивает ее наподобие шахматной доски, предоставляя Да-Гуа возможность расставлять на ней миниатюрные изображения. Они выполнены с таким искусством, что абсолютно точно воспроизводят оригинал, создавая иллюзию полной достоверности происходящего на поверхности шкатулки.
- Что это? - спрашивает Каэ.
Да-Гуа в замешательстве поднимает на нее глаза.
- Я спрашиваю, что это за отвратительное местечко? - И она указывает рукой на четкое и яркое изображение.
- Джемар, - лаконично поясняет Ма-Гуа.
- Траэтаона, Тиермес, Веретрагна, Вахаган, - перечисляет Да-Гуа фигурки, попадающиеся ему в руки, - и еще кто-то... без лица. На него следует обратить особое внимание. Ну и хорхуты, куда же без них.
- Что делает Тиермес на Джемаре? - требовательно спрашивает Каэ.
- Это ты и выяснишь у него, когда отправишься следом, - успокоительным тоном сообщает Ши-Гуа.
Все это время Ма-Гуа молчит, только внимательно разглядывает Богиню Истины.
- На какой Джемар? - спрашивает она грозно. - Я собиралась разбираться с делами здесь.
- С делами надо разбираться там, где они по-настоящему неотложны, наставительно говорит Ши-Гуа.
Интагейя Сангасойя переводит взгляд на Да-Гуа.
Но Да-Гуа молчит.
- Ты нужна там, - тихо произносит Ма-Гуа. - Это твоя судьба, и даже тебе от нее никуда не деться.
- Сколько талисманов тебе осталось? - говорит Ши-Гуа после недолгой паузы.
- Сейчас скажу, - радостно вмешивается в разговор Ниппи. Похоже, он возмущен до глубины души, что к нему лично до сих пор никто не обратился. Подставляйте пальцы, будем считать.
То, что Ниппи научился разговаривать не только со своим хранителем, но и с окружающими, - это сомнительное достоинство. Но трое монахов по-прежнему невозмутимы.
- Мы считаем, - говорит Да-Гуа. - Перечисляй.
- Первый был уничтожен в храме Нуш-и-Джан, когда меня еще не восстановили из небытия ("Счастливое время", - вздыхает Кахатанна); второй - в Хахатеге. Третий и четвертый погибли в Эль-Хассасине; пятый был на оногоне Корс Торуне в момент его смерти. Шестой я обнаружил в развалинах старого города, седьмой охраняла мантикора, еще четыре нашли в тайнике на болотах, на границе Сарагана с Мерроэ. Итого одиннадцать. Я верно подсчитал?
Каэ беззвучно шевелит -губами, ведя собственный подсчет.
- Верно? - возвышает голос перстень.
Она приходит в себя, встряхивает головой.
- Совершенно верно, одиннадцать. Из существовавших тридцати.
- Это блестящий результат за столь краткий срок, - серьезно произносит Ма-Гуа.
Ши-Гуа молчит. Только ласково поглаживает Богиню Истины по руке. Ему искренне жаль, что она, призванная дарить надежду и свет, вынуждена странствовать по миру. сражаясь и убивая, подвергая себя смертельной опасности, а иногда и чему-то похуже.
- Тебе нужно немедля отправляться на Джемар, - мягко, но настойчиво говорит Да-Гуа.
- Карусель какая-то, - сердится Каэ.
- Что поделаешь. Могу утешить - у тебя появится помощник. Он значительно облегчит это странствие.
- И на том спасибо.
Трое монахов молчат, мнутся, и Каэ наконец замечает, что они от нее что-то скрывают.
- Случилось еще что-нибудь?
- Что ты думаешь о предсказании? - спрашивает Да-Гуа, немного поколебавшись.
- О том, что этот мир просто обязан погибнуть? Ничего... Ничего хорошего я об этом не думаю. Кстати, вы знаете, кто так решил?
- Сила, с которой не спорят...
- Ну уж дудки! С кем это не спорят?
- Каэ, - мягко произносит Ши-Гуа, - мы помогаем тебе как можем, но ты должна быть готова к тому, что самые отчаянные твои усилия пойдут прахом.
- К этому я никогда не буду готова, - упрямо цедит она сквозь зубы. - Я предпочитаю решать сама за себя.