— Кажется, ладно?
— Еще бы!
— А как да не понравится ректору?
— Чего еще ему надо! Постой! Егор Иваныч, размалюем про начальство.
— Да, господа, послушайте: ведь хвалить начальство следует в семинарии при выпуске, а не в церкви.
— Да ведь он велел!
— Я думаю вот что: может, ректор сам хочет сказать проповедь по этой тетрадке.
— Пожалуй, — это бывает.
— А может быть и то, что он покажет архиерею, тот прочитает и скажет: хорошо, но сказывать запретит.
Между тем хозяйка принесла Егору Иванычу чаю, сахару и булок. Началось чаепитие и излияния дружбы.
— Я слышал, — говорил Ермилов: — что в Столешинске у отца Василия есть две дочери: одной — Наталье — девятнадцатый год, сватались чиновники, да отец Василий не выдал. Не худо бы тебе попросить ректора, чтобы он написал письмо тамошнему благочинному.
— Возьмется ли он за это дело? Как-то неловко.
— Попробуй.
— Пожалуй, наведи справки, нет ли там невест других, и поезжай туда жениться, а оттуда сюда на посвящение.
— Пожалуй.
* * *На другой день к двенадцатому часу проповедь была окончена. Егор Иваныч шел с трепетом к ректору и молился в душе: господи помоги!
Ректор удивился, что Попов принес проповедь скоро.
— Сам ли ты сочинил?
— Сам. — Егору Иванычу обидно сделалось.
— Хорошо, я прочитаю. Завтра приходи за ответом в это же время.
От ректора Егор Иваныч пошел в консисторию, к столоначальнику.
— Ну, что-с? — спросил Егора Иваныча столоначальник.
— Я к вам за справкой
— Да ведь вы уже назначены, с вас магарыч надо.
— Как назначен?
— Да так. Сами вы просили ректора, а ректор снес вашу просьбу его высокопреосвященству, а тот и назначил.
— И бумага здесь?
— Ну, этого я вам не скажу — секрет.
— Какой же тут секрет?
— Ну уж, нельзя.
— Да ведь вы сами сказали, что я назначен!
— Ну это еще сорока на двое сказала. Я могу отписать на справке, что место ваше занято.
— А его-то высокопреосвященство?
— Что вы, жаловаться хотите? Знаете, чем эти жалобы-то пахнут?
— Чем?
— Мне, господин Попов, некогда с вами калякать.
— Я, Яким Савич, пришел к вам не потому, чтобы место просить, а об невестах хочу справиться.
— Я вам сказал, что мне некогда.
Егора Иваныча зло взяло. Он вышел в коридор. За ним вышел писец.
— Что дадите? — пристал он к Егору Иванычу.
В консистории если и сторож важное лицо, то писцы там уж очень важные лица для ищущих и хлопочущих. Это знают все. Даже сторож за полтинник может выведать от писцов, а писцы — помощники столоначальников по делам поборов.
— За что?
— Экой вы чудак. Давайте три рубля, все сделаем.
— Да денег нет.
Их окружил синклит подрясниковых и в рясах. Все смотрят как-то с удивлением, сожалением; какое-то заискивание видится, плутовское намерение…
— В чем дело? — спрашивает храбрый господин в рясе, держа голову набок, разведя ноги на аршин одна от другой и утирая ситцевым платком бороду, на которой присохла скорлупа от яйца.
— Право, не знаю, — ответил Егор Иваныч.
— За что вы просите-то?
— Это не ваше дело, — сказал писец.
Половина разошлась по своим местам. Господин в рясе и с скорлупой на бороде рьяно вступился за Егора Иваныча.
— Вы объясните причину!
— Не ваше дело.
— А владыку знаешь?
— Сторож, выгони этова пьянова, — закричал писец и ушел в канцелярию.
— Что он сказал? что сказал? — спросили человек шесть. Обруганный заступник ворвался было в канцелярию, но его вытолкали оттуда.
— Что, отец дьякон, с носом!
— В чужой монастырь со своим уставом не ходи.
— Еще говорите спасибо, что за шиворот не выгнали на улицу, — говорят, хохоча, остальные.
— Это все из-за вас, господин семинарист, — обратился дьякон к Егору Иванычу и сию же минуту отошел от него.
Два священника подошли к Егору Иванычу.
— В чем дело?
Егор Иваныч рассказал.
— Вам надо бы денег дать.
— Если бы были, дал.
— Вы лучше к нему на дом сходите. Дайте рубль — и дело в шляпе.
— Нет, всего лучше к эконому.
— Эво! к эконому. Ведь вам, разумеется, невесту не голую надо, а с придачею; так лучше справиться у столоначальника.
— Я к нему не пойду.
— Как знаете. — Разговор пошел об другом: каков нынче ректор. Потом оба священника и приставшие трое диаконов пожелали послушать проповедь молодого проповедника.
В углу, налево, один дьячок схватил за нос пономаря; пономарь вскричал и в свою очередь ударил дьячка под микитки, что вызвало всеобщий смех. В другом углу, направо, один подрясниковый уснул на диване.
— Братцы, смотрите!
— Ах, он, пес!
Все хохочут.
— Наденьте на него бумажный колпак.
Один причетник подошел к спящему и привязал к волосам его свою косоплетку, а к ней бросовый конверт.
— Нехорошо. Лучше разбудить, — советует половина глазеющих на спящего.
— Что он, пьян?
— Лунатик, должно быть…
— В беспечности пребывает…
Один разудалый дьячок потащил со спящего сапоги, тот проснулся. Его стали стыдить. В одном месте идут одолжения.
— Павел Гаврилович! одолжи рублик.
— У самого мало…
— Одолжи… как приду домой — отдам.
— Олонись я тоже дал так-то, да каналья, Патрушев, надул.
— Вот те Христос, отдам.
Павел Гаврилович дает рублик. Какой-то священник одолжил другому священнику пять рублей.
Егор Иваныч ушел домой, ни с кем не простившись. Троицкий сказал, что его все еще не уволили и он ходил даже к владыке, но до владыки его не допустили.
Хозяйка предлагала Егору Иванычу свои услуги найти невесту в городе, но Егор Иваныч отложил вопрос о женитьбе до завтрашнего дня.
На другой день ректор сказал ему:
— Очень плохо составлено твое слово… Удивляюсь, почему вы болванами выходите?.. Ну как можно сказать такую проповедь? Никакого смысла нет.
— Я, ваше высокопреподобие, очень торопился.
— У вас вечно отговорки… Ну какой ты священник, когда и таких пустяков не в состоянии составить?
— Мне, ваше высокопреподобие, времени не было вовсе. Мешали Троицкий и прочие исключающиеся.
— Этому я верю. Поэтому я поправил. Возьми. — Ректор подал рукопись. — Сегодня у нас пятница, завтра принеси мне переписанную тетрадку, да смотри — на почтовой бумаге напиши.
— Очень хорошо-с.
— Ступай.
Егор Иваныч переступает с ноги на ногу.
— Чего еще тебе нужно?
— Ваше высокопреподобие, осмелюсь вас еще попросить насчет…
— Ну, говори. Денег, что ли, надо? Все издержал, что ли?..
— Нет, ваше высокопреподобие.
— Так что же?
— Не можете ли вы помочь мне насчет невесты.
— Это не мое дело. Мое дело выучить вас; а что касается до места, то я из любви христианской помог тебе.
Егору Иванычу ничего больше не оставалось делать, как только подойти под ректорское благословение и уйти домой.
* * *Архиерей принимал с десяти до двенадцати часов. Приемная его — небольшая комната с двумя круглыми столами, мягким диваном и двумя стульями. Стены разрисованы. Духовные лица сначала толкутся на лестнице. На лице каждого и в голосе заметны испуг и робость.
Каждый трезвый, а кто с похмелья, тот жует ладан или корку от лимона.
— Вы зачем? — спрашивает один робко другого.
— Перепрашиваюсь.
— В первый раз?
— Нет, уж в третий. А вы?
— Тоже перепрашиваюсь. В прошлый раз хотел перевести, да на это место пятеро подали.
В приемную впускают келейные за десять копеек каждого. Деньги эти идут в их пользу.
В приемной все стоят чинно. Говорят шепотом, на ушко, прикрыв рот правой или левой рукой. Братство тут славное. Все ждут владыку, у всех мысли одни и те же, всякий боится позабыть заученные им слова, какие он должен сказать. Один шепчет: «Ваше высокопреосвященство, по крайней бедности, позвольте перевестись». У одного дьячка так на ногтях написано чернилами, что говорить. Большая половина читают в двадцатый раз свои прошения, складывают их, вытирают бумагу, что-то шепчут про себя и постоянно вытирают платками свои щеки и лбы…
Егор Иваныч тут же стоит. Он надел сюртук Троицкого, который был поновее, белую манишку и белый галстук. В руке у него проповедь, на боку которой написано ректором: читал и одобряю, ректор архимандрит такой-то. Большая часть трущихся в приемной знают, что Попову назначено место и что в руке у него проповедь. Все завидуют.
Наконец вышел владыка. Все подошли под благословение. Начались просьбы.
— Кто ты такой?
— Дьякон Крестовоздвиженского села, Иоанн Лепосимов.
— Об чем просишь?
Тот робко объясняет.
— Подай прошение.
Очередь дошла до Егора Иваныча, на которого владыка с самого начала взглядывал.
— Об чем просишь?
Тот робко объясняет.
— Подай прошение.
Очередь дошла до Егора Иваныча, на которого владыка с самого начала взглядывал.
— Ты кто такой?
— Кончивший курс семинарии, диаконский сын, Егор Попов.
— Об месте просишь?
— Отец ректор ходатайствовал у вас за меня.
— Так это ты Попов?
— Точно так, ваше высокопреосвященство.
— Хорошо. Ступай туда, — и владыка указал Егору Иванычу на дверь в залу.
Зала убрана как в богатом барском доме, с тою только разницею, что в ней на стенах висели большие картины духовного содержания в позолоченных рамках.
Через четверть часа владыка пришел в зал вместе со своим письмоводителем.
— Где прошение кончившего курс семинарии Попова? — спросил он у письмоводителя.
— У меня-с, ваше высокопреосвященство!
— Принеси сюда.
Письмоводитель ушел.
— На какое место ты желаешь?
— На священническое.
— Отец ректор просил меня. Я справлялся. Место тебе будет в Столешинске.
Егор Иваныч низко-пренизко поклонился.
— Нынешний год я туда не поеду. Поэтому после свадьбы ты должен ехать сюда.
Егор Иваныч опять поклонился и проговорил:
— Ваше высокопреосвященство! я еще не нашел невесты.
— Сходи к эконому, он знает. Вчера я ему две просьбы передал от духовных вдов.
Егор Иваныч поклонился.
— Написал ты проповедь?
— Написал, ваше высокопреосвященство.
И Егор Иваныч подал рукопись. Владыка, увидав засвидетельствование ректора, не стал ее читать. Письмоводитель принес прошение Егора Иваныча. Владыка написал на прошении: «Назначается в столешинскую Знаменскую церковь во иереи. Пострижение в октябре месяце…», а на проповеди: «Благословляю, смиренный…».
— Позвольте завтра сказать, в ваше служение.
— Можешь.
Егор Иваныч подошел под благословение.
— Послезавтра я уезжаю; можешь и ты ехать за женой.
Егор Иваныч опять подошел под благословение и ушел из залы.
Архиерейский эконом посоветовал Егору Иванычу ехать в Столешинск и жениться лучше там на дочери какого-нибудь священника или дьякона.
Вечером Егор Иваныч стоял в крестовой церкви, а после службы ее подходил под благословение владыки, который стоял в алтаре.
Ночь провел очень худо. Не спится, а если уснет, то ему представляется народ, и народ этот хохочет, семинаристы ему неприличные кривляния делают руками.
Утром проповедь была прочитана Егором Иванычем раз семь про себя и два раза вслух. Троицкий боялся за своего товарища, чтобы он не струсил на кафедре, не сделал бы худого выражения на лице. В церковь его проводили шесть семинаристов. Архиерей служил в кафедральном соборе. Егор Иваныч стал в алтарь. Перед концом службы Егор Иваныч надел стихарь и подошел под благословение владыки. Но вот Егору Иванычу нужно идти, а он дрожит, ноги подсекаются. «Иди!» — говорит протодьякон. Егор Иваныч пошел, запнулся за что-то… Вышел в левые двери; певчие ему с хор рожи строят, а костыльник его за стихарь дернул. Кое-как Егор Иваныч дошел до налоя; робко вытащил из кармана рукопись, перекрестился и сказал чуть не шепотом: «Во имя отца» — и стал…. Потом кашлянул, посмотрел на рукопись — буквы вверх ногами стоят… Однако он начал читать; но читал очень тихо — «под свой нос», как выражалась его хозяйка; читал бессознательно, думая: «Ах бы скорее промахать…» Большая половина публики вышла из церкви, а остальная ничего не слышала, потому что Егор Иваныч читал, запинаясь за каждое слово, пропуская где строчку, где две; где не разберет — от себя выдумает и читает, как дьячок часы читает… Промахал он так скоро, что певчие его ругнули, потому что нужно было петь запричастный, а половина их разбежалась курить папиросы. В алтаре удивились, что так скоро Попов кончил проповедь, а ректор строго на него взглянул, когда он подошел под благословение владыки. Когда владыка стал уходить из церкви, то сказал ему, чтобы он зашел к нему.
Бывшие в церкви семинаристы окружили Егора Иваныча.
— Ну, брат, и проповедник! Знаешь, тебе где надо проповеди сказывать?..
— Тебе бы дьячком быть!
— Неловко, господа, ведь в первый раз, — сказал Егор Иваныч.
— Ты куда?
— Да архиерей звал.
— Уж не обедать ли?
К ним подошел посвященный в этот день в священники и отвел в сторону Егора Иваныча.
— Пожалуйте ко мне на поздравку. Я закусочку устроил сегодня.
— Покорно благодарю.
— Непременно приходите. Отец протодиакон будет, кафедральные дьяконы будут, певчие.
— Мне надо к владыке сходить.
— Так после.
Владыка оказал Егору Иванычу, чтобы он ехал жениться, что он получит из консистории свидетельство на вступление в брак и что в консисторию же он передал его прошение для исполнения.
Егор Иваныч пришел с двумя певчими-богословами к новопосвященному во священники. Там сидели протодьякон, два кафедральных дьякона, один приезжий священник и еще один городской дьякон. При протодьяконе все вели себя скромно.
— А! вот и молодой проповедник! — сказал протодьякон и пожал руку Егору Иванычу. — Однако вы дурно сказали проповедь, — прибавил протодьякон.
— Даже очень скоро, — прибавил певчий дьякон.
— В первый раз, отец протодьякон! — оправдывался Егор Иваныч.
— Ну-ка, выпей водочки, поди, пересохло в горле-то, — сказал протодьякон и налил Егору Иванычу рюмку, Егор Иваныч должен был выпить.
— А скоро будешь посвящаться? — спросил протодьякон уже по-приятельски.
— Как женюсь.
— А!.. А нашел невесту?
— В том-то и горе, что нет.
— Я тебе вот что скажу, Егор Иваныч. В Столешинске я хорошо знаком с благочинным, знаю там невест и напишу ему письмо. Письмо это ты сам свезешь.
— Да ведь вы завтра едете?
— Тьфу ты! Совсем забыл.
Протодьякон плюнул.
— Ну, так я по почте пошлю.
Через два часа протодьякон ушел с кафедральными и городскими певчими, дьяконами, отзываясь тем, что завтра в шесть часов им ехать надо… По уходе их начались песни, и дело дошло до буйства… Егор Иваныч убежал, но пришел домой «выпивши» до того, что разругался с Троицким и чуть не прибил его.
— Эк те разобрало! Вот славный выйдет поп! — заметил Троицкий.
— Знать тебя не знаю. Поищи-ка теперь службы, а я нашел, да еще как!..
С этим словом Егор Иваныч повалился на кровать и тотчас же уснул.
Через неделю Егор Иваныч, получивши свидетельство на вступление в брак с девицею духовного звания и справку, что он назначен священником в такое-то место, распростился с приятелями и покатил на обозах с двумя бедными семинаристами к своему отцу.
ГЛАВА ВТОРАЯ У родителей
Егор Иваныч Попов поехал к своему отцу в село Ивановское Петровского уезда. Так как это село находится от губернского города в двухстах верстах, то он ехал на обозах целую неделю. Ехать на обозах не то, что на почтовых, на перекладных и с попутчиками. Всякому известно, что обозами называется кладь, и на этой-то клади сидит, точно на какой-то горке, дремлющий ямщик — или хозяин лошади, или просто работник-извозчик. Любитель путешествий, богатый человек, никак не поедет на обозах, он не найдет никакого удобства на обозе. Мужик-крестьянин не стыдится сесть как-нибудь и где-нибудь — лишь бы сесть; не боится дождя и грязи, не боится стужи и вьюги, жары и духоты, потому что ему разбирать вкусы не к чему: во всякую пору и непогоду он пойдет и поедет для хлеба, потому что об нем никто не позаботится, а всякий называет его неучем, да еще требует кое-какой дани… Семинаристы не гнушаются крестьян-извозчиков. Извозчиков они любят потому, что те берут с них дешево, да притом извозчики народ славный, хотя и плуты подчас; но кто же не плут? Семинаристу хочется домой к родным, домой в родное село, нужно ехать куда-нибудь, — хоть невесту искать, а денег нету, пешком идти далеко; поневоле поедет на обозе. Крестьяне знают, что семинаристы народ хороший, мужика не обидят, ничего не украдут, а попросят они семинаристов покараулить обоз и лошадку, когда сами отправятся куда-нибудь, по нужде или в кабак, семинаристы не откажутся; да и как-то веселее с «ребятками»: «калякают они больно толково да весело так…» Кроме этого, крестьянин еще и уважает «ребяток» по любви их к вере и почету к духовенству. «Не всяк может попом быть. Штука-то важная…» — рассуждает каждый крестьянин.
Сидит Егор Иваныч на обозе, свесивши ноги. Очень неудобно сидеть, а прилечь негде. Ноги болтаются; самого «взбулындывает» полегонечку, а в ином месте так тряхнет, что невольно скажешь: да будь оно проклято! С непривычки ехать неловко, а крестьянину ничего, он уже привык; спит себе полдороги на обозе с витнем в руке, только шапка нависла на нос. Оно и лучше — солнышко не жжет. Скука страшная, потому что лошадь везет чуть-чуть; на местность любоваться не стоит, таккак Егор Иваныч проезжает по этой дороге не в первый раз, все места знакомые, да и видов-то хороших нет: где лес, где пальник, где покос, где пашни; деревеньки незавидные, люди бедные, проезжающих мало. Извозчик оказался несловоохотливый… Егор Иваныч всячески старался сблизиться с крестьянином по-нынешнему, как он в книгах вычитал. Прежде он как-то весело ехал, а теперь у него в голове засела мысль, что — «я кончил курс, я много знаю, а крестьянин ничего не знает…» Однако он начал говорить с крестьянином по-нынешнему: