Не выдержав его спокойного пристального взгляда, Дженнифер отвернулась. Она с трудом сдерживала слезы. Ах как далеко был сейчас ее родной дом! Как сложно и странно было все то, что ее окружало здесь! Ну почему, почему, за что они проклинают эту несчастную женщину?! Какая странная жестокость… Слишком тяжело было сейчас у нее на сердце, и Дженнифер поняла, что ей совершенно необходима какая-то физическая разрядка. Хорошо бы проплыть, например, метров пятьдесят — отлично прочищает мозги — или еще что-нибудь в этом роде. А еще лучше было бы…
— Знаешь, Мэтт, — призналась она, — мне просто необходимо что-нибудь СДЕЛАТЬ! Хотя бы немного размяться, что ли. Может быть, здесь найдутся свободные лошади и мы с тобой немного прокатимся верхом?
И — вот уж совершенно неожиданно! — суровости во взгляде Мэтта как не бывало. Мало того, к ее невероятному изумлению, он смутился и покраснел.
— Конечно, лошади найдутся… — как-то неловко промямлил он, — да только, боюсь, я не смогу составить тебе компанию… Гномы никогда не ездят верхом ради удовольствия. Впрочем, почему бы тебе не поехать с Лаэшей и Дрансом?
— О’кей, — согласилась было она, но тут же заколебалась: ей не хотелось с ним расставаться.
— Ты прости: я тебя растревожил, — сказал Мэтт. — Эту историю действительно тяжело слушать.
Дженнифер покачала головой:
— А еще тяжелее рассказывать. Куда тяжелее! Спасибо, что поделился со мной. Я очень тебе за это благодарна. — Она быстро нагнулась, поцеловала его в щеку и бегом бросилась искать Лаэшу, оставив обычно довольно флегматичного гнома в состоянии полной растерянности.
Вот так и случилось, что три часа спустя две женщины и один мужчина, ехавшие верхом, оказались на вершине одного из холмов к востоку от города и, не веря собственным глазам, остановили усталых лошадей, потому что навстречу им вышла группа совершенно неземных созданий, чья походка была так легка, что даже травы не пригибались к земле у них под ногами.
— Добро пожаловать! — сказал тот, что шел впереди. Он остановился и низко поклонился им. На солнце его длинные светлые волосы отливали серебром. — Как славно выткался этот миг! — Его голос звучал, как музыка, легким эхом отдаваясь от окрестных холмов. Смотрел он при этом исключительно на Дженнифер. И она заметила, что у Дранса, стоявшего с нею рядом, у этого грубоватого и в высшей степени приземленного вояки, по исказившемуся лицу текут светлые слезы.
— Не угодно ли вам спуститься к нам в рощу и попировать вместе с нами нынче вечером? — спросил незнакомец с серебряными волосами. — Мы были бы очень рады. Меня зовут Брендель с Кестрельской марки. Мы — светлые альвы из Данилота.
Обратный путь в Бреннин оказался на удивление легким; словно неведомая сила перенесла их через реку и подняла на отвесный утес северного берега Саэрен. Гибкий, подвижный Эррон снова переправлялся первым, и это он вбил железные колышки в скалу, чтобы легче было взбираться остальным.
Они вскочили на коней и понеслись — теперь уже на север — по пыльным дорогам великого королевства. Все были возбуждены и говорили невпопад. Потом Колл затянул песню, и, присоединившись к нестройному хору своих товарищей, Кевин пытался и не мог припомнить, когда еще в жизни чувствовал себя таким же счастливым. После того случая на реке их с Полом, похоже, в отряде стали окончательно считать своими, что для него было очень важно, ибо он уважал этих людей. С Эрроном они сдружились вообще очень быстро, как, впрочем, и с Карде, который, распевая во все горло, скакал сейчас по левую руку от Кевина. Пол, ехавший справа от него, правда, не пел, но и несчастным не выглядел, к тому же ни голоса, ни слуха у него все равно отродясь не было.
Чуть за полдень они подъехали к той самой таверне, где останавливались в первый раз. Дьярмуд объявил привал и велел всем «быстренько перекусить и выпить по кружке пива», однако «кружка пива» тут же, разумеется, превратилась, исходя из общего настроения, в целую череду кружек, которые были выпиты далеко не так уж и «быстренько». Но Кевин успел заметить, что Колл сразу уже куда-то исчез.
Затянувшийся привал грозил тем, что они наверняка опоздают на пир, который должен был состояться в Большом зале сегодня вечером. Но Дьярмуду, похоже, было на это наплевать.
— Сегодня вечером соберемся лучше в «Черном кабане», друзья мои, — весело заявил он, сидя во главе стола. — У меня нет ни малейшего желания играть роль наследника престола. Сегодня я хочу отпраздновать свою победу вместе с вами, а придворный этикет пусть соблюдают другие. Повеселимся же в свое удовольствие! Готовы ли вы выпить со мною за Черную Розу Катала?
И Кевин веселился от души и пил вместе со всеми.
Кимберли опять приснился тот же сон: те же камни, то же кольцо, тот же ветер… и та же щемящая тоска в сердце. И снова она проснулась, стоило словам заклятия слететь с ее губ.
Вскоре она, правда, опять уснула, и оказалось, что ее уже поджидает другой сон, точно прятавшийся где-то на дне неведомого пруда.
Теперь она попала в покои короля Айлиля и увидела, что он беспокойно мечется во сне на своей постели, а юный паж, прикорнувший в уголке, спит крепко и спокойно. Потом Айлиль вдруг проснулся и долгое время лежал неподвижно в темноте, дыша неровно, с трудом. Через некоторое время он, как бы нехотя, поднялся с постели, зажег свечу и пошел с ней в глубь спальни, где Ким увидела небольшую дверцу. Айлиль отворил ее, и за ней оказался коридор, по которому она, невидимая и бесплотная, последовала за королем. В коридоре было совершенно темно, его освещало лишь колеблющееся пламя свечи, которую король держал в руке. Затем он — и она вместе с ним — остановился у другой двери, в которой был сделан глазок, прикрытый шторкой.
Айлиль заглянул в глазок, и она тоже каким-то образом заглянула туда с ним вместе и увидела то, что видел и он: белый священный огонь нааль и над ним, на невысокой подставке, — сияние темно-синего Сторожевого Камня, созданного Гинсератом.
Ким снилось, что Айлиль долго не мог оторвать глаз от синего Камня, а потом и она сама снова подошла к двери и снова, приподнявшись на цыпочки, заглянула в глазок.
И НЕ УВИДЕЛА НИКАКОГО КАМНЯ, И ЗА ДВЕРЬЮ ЦАРИЛ МРАК!
Охваченная ужасом, она смотрела вслед королю, бредущему назад в спальню, и вдруг увидела в дверях знакомую темную фигуру. Это был Пол, явно поджидавший Айлиля.
С застывшим, точно высеченным из камня лицом, он протянул руку, и Ким увидела у него на ладони шахматную фигуру — белого короля, который был сломан. И вдруг отовсюду полилась музыка, которую Ким никак не могла вспомнить, хотя знала, что непременно должна это сделать. Айлиль что-то сказал, но она не расслышала его слов, потому что их заглушала музыка, а потом заговорил Пол, и ей очень, очень нужно было услышать, что именно он говорит, но музыка… Король что-то отвечал Полу, подняв свечу высоко над головой, но она по-прежнему не могла, не могла, не могла…
А потом вдруг все взорвалось и исчезло — и раздался вой собаки, такой громкий, что, казалось, заполнил всю Вселенную.
И Ким проснулась навстречу утру, солнечному свету и запаху готовящейся на очаге еды.
— С добрым утром, — сказала ей Исанна. — Иди скорей, поешь, пока Малка твой завтрак не стащила. А потом я кое-что тебе покажу.
Колл на своем чалом жеребце присоединился к ним, когда они уже ехали по дороге на север. Пол Шафер, придержав коня, поехал с ним рядом.
— Проявляешь бдительность? — спросил он.
Глаза Колла над сломанным носом смотрели настороженно.
— Не то чтобы… Но он велел кое-что сделать.
— Что, например?
— Тот человек, конечно, должен был умереть, но его жене и детям можно было немного помочь.
— Значит, ты им заплатил за его смерть? Так вот почему мы столько времени проторчали в этой таверне! Он просто дал тебе время, а вовсе не потому, что вдруг захотел выпить пива, так?
Колл кивнул.
— Хотя ему, конечно, часто хочется и просто выпить, — сухо заметил он. — Но Дьярмуд крайне редко что-либо делает без определенной на то причины. Ты мне лучше вот что скажи, — продолжал он, ибо Шафер не проронил более ни слова, — ты что, считаешь, он неправильно поступил?
Пол с невозмутимым видом продолжал молчать.
— А ведь Горлас непременно повесил бы его! — с упреком сказал Колл. — Мало того, на куски бы велел разорвать. А семью этого несчастного земли бы лишили. Зато теперь его старший сын будет служить у нас, в Южной твердыне, и станет отличным воином! Неужели ты и впрямь так уж осуждаешь Дьярмуда?
— Нет, — задумчиво ответил Пол. — Не осуждаю. Я просто подумал, что в такое голодное страшное время этот крестьянин, возможно, нарочно совершил подобное «предательство», ибо оно казалось ему наилучшим способом как-то обеспечить семью… А у тебя есть семья, Колл?
— Нет, — задумчиво ответил Пол. — Не осуждаю. Я просто подумал, что в такое голодное страшное время этот крестьянин, возможно, нарочно совершил подобное «предательство», ибо оно казалось ему наилучшим способом как-то обеспечить семью… А у тебя есть семья, Колл?
На все это верный помощник Дьярмуда, у которого семьи, разумеется, не было, ответа так и не нашел, хотя ему очень нравился этот странный человек, гость их страны, и он все старался понять и полюбить его. И они продолжали молча ехать на север под жарким полуденным солнцем, глядя, как по обе стороны дороги исходят знойным маревом поля, а дальние холмы расплываются в туманной дымке, точно мираж или надежда на дождь.
Дверца потайного люка под столом была совершенно незаметна, пока Исанна, опустившись на колени и приложив к полу ладонь, не произнесла слова магического заклинания. За дверцей открылась лестница ступенек в десять, ведущая вниз. Стены подземелья, сложенные из необработанных каменных глыб, были влажны. Из стен торчали металлические рожки для факелов, но ни одного факела видно не было, а откуда-то снизу исходило бледное сияние. Все больше удивляясь, Ким спустилась туда вслед за Исанной и кошкой Малкой.
Помещение внизу оказалось совсем небольшим. Это было даже не подземелье, а нечто вроде погреба, в котором была устроена маленькая комнатка. Здесь, как полагается, имелись кровать, стол и стул, а на каменном полу лежал тканый ковер. На столе были разбросаны какие-то старинные пергаменты и книги, судя по виду, очень ветхие. А у самой дальней стены комнатки стоял шкаф со стеклянными дверцами, и внутри его что-то светилось, точно пойманная звезда.
Голос старой ясновидящей звучал как-то особенно торжественно, когда она наконец заговорила:
— Каждый раз, когда я вижу это… — И она почти перешла на шепот. — Это Венец Лизен! — Она подошла к шкафу. — Его сделали для нее светлые альвы в те времена, когда Пендаранский лес не успел еще стать тем местом, которого все страшатся. И она надела этот Венец, когда был построен Анор, и стояла в нем на той башне над морем, и от нее исходило такое сияние, точно во лбу у нее горела звезда, и благодаря этому сиянию Амаргин легко мог найти путь домой, возвращаясь из Кадер Седат…
— Но он так и не вернулся. — Ким прошептала эти слова, и все же собственный голос показался ей недопустимо громким. — Эйлатин показал мне, как это было. Я видела, как умерла Лизен. — Венец перед ней был из чистейшего золота, но исходивший от него свет казался почти белым, светлее лунного луча.
— Она умерла, и Пендаран так этого и не простил, — сказала Исанна. — Ее смерть — одна из величайших печалей, какие когда-либо знал мир. Столь многое переменилось в нем с тех пор… даже этот свет. Когда-то он был ярче и имел цвет надежды — так говорили те, кто видел его, когда Венец только еще был сделан. А потом Лизен умерла, и лес переменился, и весь мир тоже переменился, и теперь свет Венца скорее напоминает печальный отсвет невосполнимой утраты… И все же для меня это самая прекрасная вещь на свете. Это сам Свет, противостоящий Тьме.
И Ким спросила у седовласой провидицы:
— А почему он здесь? Почему спрятан под землей?
— Его принес мне Радерт за год до своей смерти. Когда он отправился на поиски Венца, я об этом не знала… Ведь Венец исчез, когда Лизен бросилась в море. Исчез на долгие годы, и Радерт никогда не говорил, что собирается отыскать его и привезти назад. Это путешествие отняло у него много сил, состарило его. Что-то во время него случилось такое, о чем он так и не смог мне рассказать. Только попросил меня сохранить Венец, спрятав его здесь, и вместе с ним — еще два предмета, обладающие большой магической силой. И он велел мне хранить их до тех пор, пока я не увижу в вещем сне, кому их следует передать. «Той, что будет носить Венец после Лизен, — сказал мне Радерт, — придется преодолеть самый темный из всех путей, что выпадают на долю детей Земли и звезд». И ничего к этим словам не прибавил. Так что Венец ждет здесь — ждет вещего сна.
Кимберли вздрогнула. Неведомое чувство охватило ее; будто вся кровь ее пела, свидетельствуя о том, что слова покойного мага были истинным пророчеством. И она уже чувствовала, что на нее наваливается некое тяжкое новое бремя… «Пожалуй, это уж чересчур», — решила она и, с трудом оторвав взгляд от Венца, спросила:
— А каковы были два других волшебных предмета?
— Во-первых, конечно, бальрат. Тот камень, что в кольце у тебя на руке.
Ким поднесла руку к глазам. Пока они говорили, камень войны стал светиться ярче. Красное сияние, исходившее от него, как бы пульсировало.
— Наверное, с ним Венец говорит, — пояснила Исанна. — Он всегда начинает здесь так ярко светиться. Я и держала их рядом друг с другом, пока не увидела во сне тебя с этим кольцом на пальце. С тех пор я знала, что грядет час камня войны, и боялась его пробуждающегося могущества, которое могло вызвать на свет такие силы, которые мне не сдержать. Вот почему я призвала Эйлатина и, связав его заклятием, приказала ему охранять этот камень. Я приказала ему это именем красного огня, что горит в чашечке цветка баннион…
— Когда это было?
— Да уж лет двадцать пять прошло, а может, и больше.
— Но… ведь я тогда еще даже не родилась!
— Я знаю, детка. Сперва мне привиделись твои родители — в самый первый день их знакомства. А потом уж я увидела и тебя — с бальратом на пальце. Наш дар ясновидения в том и заключается, что мы спокойно перешагиваем порой через узелки и извивы нитей Времени, раскрывая спрятанные и затерянные среди них тайны. Это нелегкий дар, тяжкое могущество. Впрочем, ты и сама уже знаешь, что порой управлять им совершенно невозможно.
Ким обеими руками откинула с лица густые каштановые волосы. Ее лоб пересекли сразу несколько морщин — свидетельства напряжения и тревоги; в ясных серых глазах появилось загнанное выражение.
— Это я действительно уже знаю, — проговорила она задумчиво. — Хотя все время пытаюсь как-то с этим справиться. Но вот чего я совсем не могу… Я никак не пойму, зачем ты показала мне Венец Лизен.
— Неправда, — возразила Исанна. — Если не станешь ДУМАТЬ, то непременно это поймешь. Я показываю тебе Венец для того, что, возможно, именно тебе выпадет доля увидеть во сне, кому теперь предстоит носить его.
Некоторое время обе молчали, потом Ким сказала:
— Но мой дом не здесь, Исанна!
— Между нашими мирами существует мост. Дитя мое, я ведь рассказываю тебе то, что ты и без меня уже знаешь.
— В том-то и дело! Я начинаю понимать, кто я для вас такая! Я ведь видела то, что выткал для меня Эйлатин. Но я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не из вашего мира — ни по крови, ни по корням! Я даже почти не знаю, где они, его корни; во всяком случае, не знаю этого так, как это знаешь ты, и как, должно быть, знали все прочие ясновидящие Бреннина. Как же я должна… как я могу ХОТЯ БЫ осмелиться и назвать вслух того, кому предстоит носить Венец Лизен? Я же здесь чужая, Исанна!
Она тяжело дышала. Старая женщина долго смотрела на нее, потом улыбнулась.
— Это только пока. Ты ведь только что пришла к нам. И ты права насчет своего несовершенства, но будь покойна. Это всего лишь вопрос времени. — Ее голос и взгляд излучали нежность, когда она произнесла свою вторую ложь — и нежностью скрыла ее, точно щитом.
— Вопрос времени?! — вскричала Кимберли. — Неужели ты не понимаешь? Я здесь ВСЕГО на две недели! Как только найдется Дейв, мы отправимся домой.
— Возможно. И все равно мост между нашими мирами существует, и я действительно видела во сне, что кольцо с бальратом было у тебя на руке. И я всем своим сердцем — сердцем старой женщины, а вовсе не зрением ясновидящей! — чувствую, что и в твоем мире может возникнуть потребность в провидице, прежде чем Гобелен Грядущего будет до конца выткан великим Ткачом.
Кимберли открыла было рот, но так ничего и не сказала. Потому что это действительно было ЧЕРЕСЧУР: слишком много всего, слишком быстро и слишком тяжело…
— Извини, — только и смогла она вымолвить и стремглав бросилась по лесенке наверх, за дверь, прочь от этого дома — туда, где солнечный свет, и голубое небо, и деревья, и дорожка, по которой можно сбежать на берег озера к самой воде. И остаться в одиночестве — какое счастье, что никто не пошел за ней следом, — и немного постоять, бросая в воду камешки и твердо зная, что это именно камешки, просто камешки, и никакой зеленый дух с мокрыми длинными волосами не вынырнет в ответ на эти всплески из озера, чтобы снова переменить ее жизнь!
А в подземной комнатке, откуда она только что сбежала, продолжал гореть Свет Лизен. И невероятная сила, соединившая надежду и утрату, заключена была в том сиянии, что омывало сейчас Исанну, которая, присев у стола, гладила устроившуюся у нее на коленях кошку. Глаза ее казались незрячими, и взор их был направлен как бы в никуда.