На удивление герцогу и маркизу, боги, устами жреца и колдуна Татени, против посланца Докари Та Микол возражать не стали.
Сказать, что Докари остался доволен поручением, на него возложенным – было бы откровенной неправдой, в глубине души он был уязвлен тем обстоятельством, что его младший друг, рыцарь Керси, вроде бы оказался важнее для судеб мира, нежели он, Докари Та Микол… Но – рыцарь должен с честью и до конца идти своею дорогой, какова бы она ни была!
– Я готов, и покуда есть во мне хоть одна частица жизни, я выполню все, и никто меня не остановит.
– Да уж, ты постарайся, Докари, для нас с маркизом, но и себя береги, ты ведь мне как сын. Мы с твоим батюшкой столько, бывало… Может, сопровождающих тебе дать, один десяток могу выделить?
– В одном десятке смысла нет, ваша светлость, если говорить о безопасности пути. Зато задержка обеспечена. Мы с Гвоздиком никого и ни в чем еще не подводили, ни разу не вызвали неудовольствие Его Величества, будучи его посланцами. Не подведем и впредь.
– Ну, смотри. Мы на тебя очень надеемся. Маркиз, хочешь что-нибудь добавить?
– Нет. – Хоггроги Солнышко шагнул к юному князю, обнял его осторожно и не удержался, хлопнул по спине.
Докари Та Микол сдавленно ойкнул в ответ, охи-охи Гвоздик, терпеливо ждущий хозяина вне шатра, обеспокоенно зарычал, и все трое рыцарей рассмеялись.
– Скачи, сынок, и пусть все боги мира благословят тебя в спину!
Докари Та Микол хорошо представлял себе путь, прямо в уме его наметил, даже и карты не надобно: сначала по имперской дороге, вдоль границы родовых владений, потом самым краешком – тут уж не миновать – по владениям Камборов, потом по сырым лесам… Океанию он обойдет южнее, потом на восток, заберет еще чуть покруче к югу…
А вот и тот самый перекресток, где, со слов Керси, тот повстречался с целым выводком баронов Камбор… А там кто-то есть! Боги, пусть это не будут Камборы! Не то чтобы Докари опасался стычки с ними, нет, он даже и спорить не станет: предъявит пайзу императорского гонца – и разъедутся мирно, без бурчаний и невнятных угроз… А просто неохота ему нарушать тот особый внутренний настрой, который приходит в дороге привычному путешественнику, то грустное, однако, чем-то даже сладостное состояние, когда тебе мнится, что из людей ты один-одинешенек на всем белом свете, и только дорога стелется под ноги, да верная Черника мчит ровной упорной рысью, не отвлекаясь, сберегая силы, да этот плут и разбойник Гвоздик, которому никакая усталость не способна помешать творить каверзы и баловство… Гвоздик! Ты чего это…
Гвоздик мчал, как обычно, впереди, потешно выбрасывая лапы, но, вдруг, по мере приближения к перекрестку, повел себя странно: хвост его, свернутый на время бега в колечко, развернулся в торчащую вверх свечу, уши запрядали – так шустро и Черника ими трясти не умеет, в лапах какая-то неуверенность… остановился, сел! Редчайший случай! И нет в его скулеже ни страха, ни злости, а только вроде как растерянность и… Радость, что ли? Не может быть! И откуда на этом перекрестке каменный истукан? Что-то он не припомнит такого. Камборы поставили?
Лошадь, упряжь – были незнакомы юному князю, а вот эти седые волосы до плеч, осанка…
– Снег!!! Ура-а-а! Снег!
Гвоздик словно ждал от хозяина этого счастливого крика, тотчас подпрыгнул из положения сидя, смешно подкинув хвостатую задницу едва ли не до самых облаков, и взялся плясать вокруг незнакомой лошади и хорошо знакомого всадника. Кобыла, совершенно не знакомая с повадками доброго и веселого охи-охи Гвоздика, завизжала от ужаса, беспорядочно лягая воздух…
– Цыц всем! – Снег ловко поймал кобылу за ухо, хлестнул ее заклятьем – успокоилась и равнодушно уронила голову к траве. – Решительно никто не изменился, ни звери, ни люди: все по маковку забиты детством и глупостями! Здравствуй, Лин, здравствуй, мой дорогой!
Докари за это время успел спрыгнуть с лошади, сдернуть перчатки и только ждал паузы в притворном ворчании своего наставника, чтобы броситься к нему!
Обнялись по-рыцарски, сдержанно, однако у обоих – рот до ушей и в глазах счастье.
– Снег! Вот уж не чаял… Я-то знал, что ты к нам прибудешь… потому что подслушал, честно сказать… Не я, а Керси подслушал, но мы оба в этом виноваты, а не он один! И я, конечно, жду-пожду, а тут меня неожиданно посылают на восток, на юг… с поручением…
– К маркизам Короны в удел.
– Д-да… Но откуда ты…
– Давай наперегонки соревноваться в хранении тайн: я свои крепко храню. А ты?
Докари мгновенно справился с собой и рассмеялся.
– И я… Стараюсь по твоим заветам… А вот Гвоздик свои чувства хранить не умеет, они у него все на языке… Как тебе не стыдно, Гвоздик!
– Да уж! – Снег вытянул из рукава платок, насухо протер от слюней бороду и лицо, яростно облизанные охи-охи, а пальцами свободной руки взялся пошкрябывать между ушами довольного собою зверя.
– Ну, что, Лин… давай пообедаем, что ли… Раз счастливый случай нас свел – надо этим воспользоваться полною мерой.
Докари – в эти мгновения, от макушки до пят, прежний Лин – замешкался с ответом, покраснел.
– Я был бы счастлив, клянусь честью и жизнью, но – приказ… И кроме того, я решил выгадывать каждое мгновение, чтобы успеть обернуться туда-сюда до начала… гм… событий.
– Приказ ты выполнишь. А вот обернуться туда-сюда до начала Морева – даже и не надейся, не успеешь.
Лин широко распахнул глаза и побледнел.
– А… ты?.
– А я успею. Так что – вон фляга, смой грязь с лица, присаживайся к костру. Расскажем друг другу новости, накопившиеся за эти годы… да, в конце концов, я тебе приказываю: видишь пайзу? Ну-ка, глянь, рыцарь-посланник!
Лин послушно осмотрел, ощупал пайзу, простым и магическим зрением – не ниже чем у самого Когори Тумару!
– Ура! Приказывайте, сударь Снег!
– То-то же. Ишь, как он сразу повеселел! Я-то, в простоте душевной, надеялся, что ради старого друга он отринет приказ и присягу… Впрочем, шучу. И даже в этом случае не волнуйся, не задержу. Взварчику? Свеженький?
Лин был настолько огорошен и восхищен внезапной встречей, что и не подумал отказываться от кошмарной кислятины, которая всегда была так по душе наставнику.
– То есть, с удовольствием!
– Держи кружку. Тебе от Мотоны поклоны и поцелуи среди водопада слез. Я слышал – ты женился? И даже счастливо?
– О, да!..
Солнце не успело подняться в зенит, как друзьям пришло время расставиться…
– Снег, но ведь мы еще увидимся?
– Ты хитрый малый, дорогой Лин. Может – да, может – нет, это как Морево себя проявит. Ты думаешь – я провижу будущее и сей миг намеками выдам его тебе? Нет, о нём я не знаю ничего, кроме того, что оно настанет. Где этот чешуйчатый негодяй, полный слюней и коварства? И Чернику обязательно почешем, да Черника?
Лин и Снег обнялись на прощание – оба худощавые, стройные, широкоплечие, настоящие воины, рыцари, однако, один из них совсем еще юнец, а другой совсем уже старик.
– Скачи, не оглядываясь, понял? Вперед!
– «Вперед»! Эти людишки только и знают, что торопить, торопиться и поторапливаться… Но чуть жареным припахнет по-настоящему, или, хотя бы, старостью – только и слышишь хныканья о том, чтобы все вернуть вспять и остановить… А, Санги?
Волглая земля не давала пыли, осенний воздух стоял прозрачен, позволяя видеть синеву неба чуть не до самого окоема, да только вот сам окоем был переменчив, на клочки изрезан складками местности, чахлым пучковым кустарником меж валунов… Докари Та Микол скрылся за пологими холмами, поэтому, даже при сильном желании, не мог бы подсмотреть и увидеть, как расплылись очертания каменного истукана, сидящего у перепутья, и вместо пузатого клыкастого весельчака, изображающего непонятно какого бога, перед Санги Бо предстал рослый и мощный мужчина, с черною бородой едва не по грудь, в черной рубашке под темно-зеленым камзолом, За спиною у него наискось висел двуручный меч – сразу видно, что непрост меч, древней и весьма искусной ковки, по крестцу застегнут широкий кожаный пояс, кроме секиры на поясе кинжал и швыряльные ножи… вроде бы и кнут… Лихой воин, черная рубашка, но – не рыцарь, а, между тем, с самим Санги Бо на ты, да еще чуть ли не свысока…
– Ну, так зачем и дело стало? И остановил бы? Зиэль, признайся, хотя бы раз в жизни правду скажи: сам ведь все затеял?
– Да нет же, Санги, клянусь бородой Уманы! Я здесь ни при чем!
– Уманы? Что-то я не припомню у нее бороды, хотя она и всемогущая богиня.
– Это я в шутку так сказал. Нет, Санги, не моя затея. Более того: я ведь, было, собирался с вами поучаствовать, так ведь?
– И что?
– А то, что я переиначил свои намерения. Мы еще с тобой посидим, поболтаем, да и распрощаемся: ты на запад потрюхаешь, к своему предназначению, а я – на восток вернусь. Там буду рубежи стеречь… так, что-то, по-настоящему размяться восхотелось… Там хоть и не главное направление, но… Предупреждая твой вопрос: подробнее не расскажу, ясность не внесу. Честно сказать, я сам нахожусь в некоторой растерянности, ибо события сии не вполне укладываются в мой понятийный ряд. В общем и целом, я догадываюсь, что к чему, а непосредственно, именно по данному… Впрочем, тебе должны быть неинтересны мои досужие домыслы, прости, дорогой Снег, что занимаю чепухой твое время и твои мысли…
– Угу, кто бы сомневался. Всё как всегда: недоварено и недосолено, и на полпути пролито. Кушайте, дорогие гости. Хорошо, не лезу в твои замыслы, но тогда – продолжим о важном. Лин, своим неожиданным появлением, прервал некие высокоученые рассуждения насчет…
– … насчет твоего трактата о преемственности в начертании геральдических смыслов. Да, охотно продолжу и завершу. Итак, мы, взяв за основу два герба: герб имперской столицы Океании и герб императорского Дома, попытались обосновать «неслучайность» нарушенных законов начертания в гербе маркизов Короны, дескать, золото по серебру – это, якобы, не оплошность, но нарочитый умысел государя Усаги Смелого…
– Именно, любезнейший и многомудрый Зиэль! Именно! Не якобы – а тонкий геральдический замысел, расчет, заключающийся в изобразительном сопряжении на веки вечные вассальной верности и монаршего благоволения! В основе замысла и расчета лежат два святейших геральдических исключения: Герб Океании – серебряная четырехлучевая звезда в золотом поле, герб императоров – восьмилучевая золотая звезда в серебряном поле; стало быть, императоры, Усаги Смелый, а вслед за ним и Рабари Первый, отягчая златыми коронами серебряную главу на щите у награжденных маркизов, сознательно шли на кажущееся нарушение…
– Демоны тебя раздери, Санги! Я ведь лично помню, как это случилось! Усаги был пьян в тот день, да будь и трезвый – он не то что в геральдике, он грамоты толком не знал!
– И Его Величество Рабари – тоже был пьян и неграмотен, да?
– Нет, ты меня не путай. Рабари был и учен, и трезв, но у него голова от превеликих забот шла кругом в эти его первые дни правления, вот он и брякнул, не подумав. И то утро я весьма неплохо помню, с самого близкого расстояния. А потом уже Рабари постеснялся отменять принятое решение, как бы спрятал свою оплошность за предыдущую. Вот как дело было, Снег, дружище. Единственная туга, что никто, кроме меня, подтвердить сию истину не может.
– Погоди… А храмовые свитки, свитки Дворца? Уверен, если все их тщательно изучить, все до единого, то наверняка где-нибудь…
– Нигде, я проверял. Ни одного свидетельства, ни устного, ни письменного от древних тех объяснений не осталось.
– Ну, а раз так, если никто подтвердить не может, ни устно, ни письменно, то истиною, бесспорною, причем, будут служить мои рассуждения, для потомства в свитке запечатленные.
Санги Бо засмеялся, до икоты довольный, что ему удалось утереть нос самому Зиэлю, ибо сие – почти невозможное достижение для смертного.
Ухмыльнулся и Зиэль, которому показалось забавным столь ясное и наглядное подтверждение его собственных мыслей об относительности истин людских.
– Да подавись ты, и рассуждениями, и свитками, и самою истиной. А ну как через денек-другой не останется на Земле человеческого потомства, годного к воспроизведению? И жди тогда, покамест цуцыри читать научатся! А, Санги?
Санги Бо вместо ответа развел руками и подлил себе из котелка в кубок бурлящую розоватую жидкость.
– Что молчишь? Кстати, как считаешь: правильно я сделал, что Лину не показался? Мне, признаться, было завидно смотреть на вашу взаимную радость. Я ведь ему тоже не чужой!
– Правильно ты все сделал, Зиэль, совершенно правильно: зачем лишний раз мальчишке ум бередить?
– Вот и я так посчитал. Говорят, он в неплохого колдуна вырос, твоими чаяниями?
– Кое-какие способности есть, – осторожно откликнулся Снег, почему-то совсем не польщенный похвалами Зиэля.
– Еще бы, при такой-то умелой матушке, да с таким наставником… Я, грешным делом, удвоил против обычного магический панцирь, именно для того, чтобы ни он, ни его зверушки меня не обнаружили.
– Угу. А Гвоздик-то учуял.
Зиэль поперхнулся своей порцией взвара, затем сморщился и вылил остатки на землю.
– Ну и гадость же ты пьешь! С чего ты взял, что охи-охи меня учуял?.. Погоди, бороду протру, а то она вся на лысо вылезет от твоего варева…
– С того и взял, что он подошел и опрыскал тебя, пометил. Как доброго знакомого.
– Что ты врешь, выдурь старый! Где это он меня пометил???
– Не тебя, а когда ты камнем был.
– Все равно врешь! Не мог он меня коснуться, ни сам, ни отходами своими. Ни даже дыханием, чтобы ты знал! Вот за что я вас, людишек, и не люблю: всегда норовят гадость ближнему смастерить, и сказать, и сделать… и карман изнутри пометить – только подставь!
Зиэль несколько мгновений уничтожающе смотрел на хохочущего Санги Бо, потом встал и подошел к небольшому кусту ракиты. Стоило ему прикоснуться к ближайшей из веток – а это уже не куст: здоровенный конь, оседланный и взнузданный, мастью – серый в яблоках.
– Выпью-ка я винца, вместо того, чтобы порубить на мелкие куски некоего старца, выжившего из ума весельчака, – сообщил Зиэль коню и вынул из седельной сумки небольшой узкий кувшин.
– Будешь, Санги?
– Нет, я в военном походе. Я лучше взварчику.
– Отравчик у тебя, а не взварчик.
– Меня устраивает. – Санги Бо, видимо, устал смеяться и теперь смирно сидел спиной к костру, покачивая кубком с остатками взвара в нем. Смотрел он, вроде бы, и на Зиэля, но, в то же время, как бы и сквозь него, туда, на восток, на неровные желто-красные дали, дрожащие в робком мареве осеннего полдня. Лицо его, худощавое и всегда бледное, ныне осунулось и побелело еще больше, холодный взор, обычно непроницаемый для чужого любопытства, казался смягченным, чуть ли не растерянным…
– Боишься, святой отшельник Снег?
Тот, кого попеременно называли то Снегом, то Санги Бо, немедленно вынырнул из задумчивости, взор его стал прежним, внимательно-холодным. Помолчав еще самую малость – ответил, правильно поняв, о чем спрашивает Зиэль:
– Смотря чего. Смерти своей, старости – не боюсь, переболел этим страхом. За судьбы мира обидно.
– За судьбы ми… – Зиэль, не глядя, бросил за спину опорожненный кувшин и захохотал звонким басом. – Нет, это просто день веселья у нас с тобой: то я тебя смешил, то ты меня потешаешь! Что тебе до судеб мира? О себе думай! Ты закончишься – и весь мир вместе с тобой. Ну… разве что я тебя буду иногда вспоминать. Вот и все, вот тебе и судьбы… хы-хы… мира, понимаешь!
Снег поднял голову и даже когда собеседник перестал смеяться, взора перед ним не опустил.
– Мира. Белого света. Мне горько осознавать, премудрый Зиэль, что все это может закончиться одним ударом судьбы. Да. Завершится Моревом – и впору спросить себя или богов: какой смысл был во всем этом??? В истории, в осеннем полудне, в умении читать и запечатлевать на свитках мысли свои, в радости семейного бытия, в зодчестве, в любви, в наблюдениях за звездами… В битвах, в созерцаниях…
– Отвечу, дорогой Санги: ровно никакого. И сейчас в мировом бытии смысла нет и после Морева не будет. Это я тебе со всей ответственностью заявляю, как человек поживший, с опытом.
– Да, я помню, ты уже говорил все это.
– Но, между прочим, ты богохульствуешь сомнениями своими.
– Мне не привыкать.
– Винца? Выпей, Санги, сразу полегчает, отпустит. А может еще и в пляс пустишься!
– Нет, я в походе. Кстати…
– Да?
– Зачем тебе шутейство, зачем ты суешь руку за вином в пустую сумку? Не проще ли наколдовать вино не кривляясь? Наколдовать, или… не знаю, как ты это делаешь…
– А хотел бы, чтобы я тебя научил так же уметь? Без маны, без нудных заклинаний, одним усилием воли?
– Хотел бы.
– Нет, Санги, дорогой! Нет, не получится. Не обижайся, просто для такой волшбы у тебя сил и знаний маловато.
– Именно у меня?
– И у тебя, и у Лина, и у Его Величества, и у светлейшей княгини Ореми, и даже у великого мага Татени Умо.
– Это еще кто такой?
– Величайший колдун из восточных земель империи. На днях его увидишь, он в вашем походе участник.
– Ну – нет, значит – нет. Не пора ли нам по коням? Не то до самого вечера будем задницами осеннюю почву греть.
– А ведь, небось, хотел опять сбогохульничать, отшельник Снег, сблизить в один ряд слова задница и Матушка-Земля?
– Тьфу! Нет! Я сказал то, что сказал. Собираемся, Зиэль, действительно пора. Сворачиваемся и разбегаемся.
– Хорошо. Но, Санги, вопрос на вопрос…
– Да?
– Почему тебя так раздражают беседы со мною? Мы ведь старинные друзья?
– Во-первых, мы не друзья…
– Отвечай, не увиливай.
– … А во вторых, если честно… Зиэль, мечом клянусь: я, скорее, не нашим с тобою общением раздражен, а самим собой в этом общении. Каждый раз, уже тысячный, наверное…
– Меньше.
– Каждый раз я надеюсь, что извлеку в разговоре пользу из мудрости твоей, возьму себе в поклад, вдруг что-то новое пойму, обойму… И каждый раз лютое раздражение: голод и жажда пробуждены, а утоления нет!
– Ну, уж, Санги, моей вины в этом – поменьше половины будет.
– А я так и сказал: не тебя, себя виню!
Собирался рыцарь Санги Бо весьма скоро, несмотря на возраст, а собеседник его, Зиэль – и того резвее: туда-сюда, нагнулся, повернулся, рукой повел – готово дело, только в седло осталось вспрыгнуть. Конечно же, пригасили и притоптали костер, но не для того, чтобы избежать пожара, невозможного посреди промозглой осени, в набрякших сыростью травах, а чтобы любопытствующим – случись вдруг такие – не разобрать было по следам: когда стоянка покинута, сколько народу отдыхало, да долго ли? Воздух еще не остыл от волшбы, от рассуждений о смысле бытия, о мудрости – ан вновь уже оба воины, по макушку во власти воинских обычаев.