Двое парнишек торчали у входа с видом не менее унылым, чем обвисшее черное знамя над их стрижеными головами. С крыльца отлично просматривалось окно моей комнаты, а на поясах часовых висели портативные рации. В вестибюле перетаптывались еще двое. Эти по причине повышенной бдительности были снабжены карабинами, очень смахивавшими на настоящие. Выданное оружие не слишком мешало парнишкам ковыряться в носу, зато значительно осложняло мой побег.
– Можете быть свободны, молодые люди, – сказал я часовым отеческим тоном. – Идите к себе, отдыхайте, набирайтесь сил.
Думаете, они меня послушались? Парнишки напустили на лица одинаковое сонное выражение и остались на прежних местах.
– Обязательно напомните дневальному, чтобы смахнул с вас пыль, – посоветовал я, прежде чем исчезнуть в коридоре.
Дверь в комнату напротив моей оказалась распахнутой настежь. На звук моих шагов оттуда возник Душман, чтобы поприветствовать меня с невероятно пакостной ухмылкой, которую не могла скрыть никакая борода.
– С возвращеньицем! – При этом он весь растопырился, словно приготовился наградить меня крепким дружеским объятием.
– Здравствуй, здравствуй, – откликнулся я приветливо и ударил Душмана в челюсть.
Будь моя воля, я бы всех подонков обязал обзавестись бородами. Кулаку мягко, комфортно, суставы пальцев остаются целыми и невредимыми. Благодать!
Так и не прижав меня к своей волосатой груди, Душман задом-наперед прошелся на каблуках в ту самую комнату, откуда явился и устроил там небольшой тарарам, когда наткнулся задом на стол, накрытый для чинного чаепития. Даже без автомата в руках он оказался достаточно грузным для того, чтобы перевернуть все три полные чашки, электрический чайник и вазочку с печеньем, овсяным, если я не ошибаюсь.
Из-за потревоженного стола немедленно поднялся молодой человек с лицом недоброго русского молодца и косой саженью в плечах. Несмотря на тесноватую ему оливковую рубаху, он явно не имел никакого отношения к тому сопливому воинству, которое до сих пор путалось здесь у взрослых под ногами. Такие мертвые глаза ему могли выдать только при прохождении службы в отряде специального назначения, да и то после того, как он поучаствовал в превращении какой-нибудь точки планеты в «горячую».
– Ты, наверное, Бодров, – то ли спросил, то ли констатировал он.
– Он самый, – с ненавистью подтвердил Душман, успевший принять вертикальную позу.
Он щеголял в своем обычном черном одеянии, только теперь на груди его шелковой рубахи присутствовали латиноамериканские мотивы в виде двух солнц, вышитых золотистыми нитями. «Если он станет переодеваться после каждого столкновения со мной, – подумал я, – то чистой одежды ему ненадолго хватит».
– Будешь звать меня Володей, – повелительно распорядился недобрый молодец. – Это Чен. – Он положил руку на плечо щуплого азиата, продолжавшего невозмутимо восседать за столом с подпорченной сервировкой.
– Очень приятно, – соврал я и в знак дружелюбия помахал азиату ручкой: – Как дела в Ханое? Янки гоу хоум? Не донимают больше?
– Я кореец, – спокойно произнес Чен на чистом русском языке.
– У нас что, образовался ваш автономный округ? – удивился я. – С покойным Ким Ир Сеном во главе? А министром культуры у вас, конечно, Анита Цой?
Вежливая улыбка не исчезла с личика Чена, но сделалась натянутой.
– Я умею вытаскивать сердце из груди, – похвастался он ни с того ни с сего. – Вот этими пальцами.
– Патологоанатом? – обрадовался я. – Похвально. А я думал, что корейцы способны только лук выращивать да острые приправы делать.
– Зря ты так с Ченом, – вступился за товарища Володя. – Он человек очень гордый, обидчивый и злопамятный. А мы ведь теперь все время с тобой рядышком будем, Бодров. В целях твоей же безопасности. Тело твое станем охранять.
– Каждый волосок на твоей голове, – добавил Душман с таким злорадством, как будто сначала намеревался отделить мою буйную головушку от туловища, а потом уж охранять на ней волоски.
Новость меня не обрадовала. Мало Дубову было истуканов у входа, так он еще и конвой ко мне приставил под видом охраны. «Ох и шуму же мы наделаем, если побежим ночью всей компанией! – подумал я. – Придется изобрести что-нибудь экстравагантное».
– Глупостями заниматься не советую, – продолжал Володя, прочитавший мои мысли. – И веди себя как следует, Бодров. Не забывайся. Лично я запросто без мемуаров обойдусь, сечешь, к чему я клоню?
– Я тоже! – пискнул кореец.
Его невзрачная внешность не вводила меня в заблуждение. Среди троицы моих новых соседей он представлял собой после Володи опасность номер один. Знаток всяких азиатских подлостей и восточных премудростей типа: «Сначала вырви у врага глаза, а потом уже скажи ему в эти глаза все, что о нем думаешь». Хорошо бы вывести грозного малютку из строя прямо сейчас, подняв вместе со стулом и шмякнув об стену. Чтобы Чен даже боевую стойку не успел принять. Но оставались еще Володя и Душман, который если и мало стоил в рукопашном бою, то обладал достаточно зычной глоткой, чтобы устроить переполох на всю округу.
– Ладно, – примирительно сказал я, – не буду вам мешать. Справляйте свое новоселье, веселитесь. Но, – я предостерегающе поднял палец, – никакой громкой музыки и шума, никаких визгливых девочек! Я работаю.
С этими словами я скрылся за своей дверью. Когда ты лишен всего, то пусть хотя бы последнее слово остается за тобой.
3Окно в комнате было закрыто и заботливо задернуто жалюзи, словно кто-то позаботился утром, чтобы дневная жара не проникла внутрь. Но вечерний воздух после недавнего ливня был настолько свеж, что даже я, заядлый курильщик, устремился прежде всего распахнуть окно, а не распечатать сигаретную пачку.
Стоп! Замерев посреди комнаты, я попытался определить, что в ней меня насторожило. Зрение, осязание, слух и даже интуиция не помогли решить эту загадку, сколько ни напрягал я их без толку. Тогда ответ выдали шевельнувшиеся ноздри. В помещении сохранился стойкий аромат дезодоранта «Фа», которым пользовалась оболваненная рекламой Натали. Запах был не столько нежным, сколько приторным, въедливым и таким навязчивым, что от него хотелось поскорее избавиться. Странное дело, но, когда этим же дезодорантом пользовалась Вера, я никогда не морщился, как сделал это теперь.
Осмотрев комнату, я, естественно, не обнаружил в ней присутствия ни родной Веры, ни совершенно посторонней Натали, которая тоже отдавала предпочтение тропическому аромату киви. Однако если первой здесь никогда не было и не могло быть, то вторая явно побывала в этой комнате незадолго до моего появления. Зачем? Не поход же по местам боевой славы она вздумала осуществить!
Еще не успев как следует осознать осенившую меня догадку, я ринулся к столу и встряхнул оставленную на нем коробку. Кассета оказалась на месте. С облегчением переведя дух, я распахнул створки окна, закурил и развалился перед компьютером в позе заскучавшего плейбоя.
По прошествии получаса в комнате почти ничего не изменилось. Все так же обильно струился сигаретный дым, который, смешиваясь с запахом сырой земли и влажной листвы, создавал здоровую творческую атмосферу. По-прежнему сидел перед столом я, лениво покручиваясь в офисном креслице. Но теперь компьютер слабо гудел, уставившись на меня своим немигающим зеленым глазком, а на его экране высвечивался набросанный мной текст:
Над раскисшею державой жирный реет буревестник. Так и хочется, чтоб кто-то поскорее бросил палку. Только палки будет мало. Слишком жирный буревестник.
У него высокий рейтинг, толстый, длинный и горячий. И гагары голосуют, страстно клювы разевая. Им, гагарам, обещают, что не сделают им больно, а в награду за лояльность каждой выдадут прокладки.
Сионисты и буржуи робко прячутся в утесах. В нос им тычет буревестник обвинительные факты, даже кое-что похуже, голося при этом грозно:
«Буг…гя! Ског…го г'гянет буг'гя!..»
Без энтузиазма полюбовавшись своим творением и не позаботившись о сохранении текста, я отправился под душ, продолжая между делом обдумывать план побега.
Наиболее уязвимыми казались мне мальчики у входа, охраняющие знамя, на которое могли позариться разве что совершенно дикие туземцы, испытывающие дефицит текстильных изделий. Выбраться из окна, приблизиться к ним под любым благовидным предлогом, усыпить бдительность и…
«Свернешь им шеи? – мрачно осведомился внутренний голос. – И какими они будут у тебя по счету?»
«Никто их силком не держит! – огрызнулся я. – Сами выбрали себе такую собачью службу».
«Но не собачью смерть», – язвительно напомнила совесть.
«Заткнись! Интересно, что ты запоешь, если я буду сидеть сиднем здесь, когда из очередного перехода станут вытаскивать новые трупы?!»
Заподозрив, что моя последняя тирада была произнесена вслух, я закрыл рот, привел себя в порядок, натянул джинсы и пошел заканчивать песнь о жирном буревестнике. Пока что это была единственная возможность излить накопившиеся чувства к ненавистному господину Дубову.
«Заткнись! Интересно, что ты запоешь, если я буду сидеть сиднем здесь, когда из очередного перехода станут вытаскивать новые трупы?!»
Заподозрив, что моя последняя тирада была произнесена вслух, я закрыл рот, привел себя в порядок, натянул джинсы и пошел заканчивать песнь о жирном буревестнике. Пока что это была единственная возможность излить накопившиеся чувства к ненавистному господину Дубову.
Оказалось, что его, как и черта, поминать не рекомендуется. Он был тут как тут, и хотя в черное переодеться не удосужился, одно уже только лицо его носило достаточно траурное выражение. Сопровождавший его недобрый молодец Володя пытался выразить свою безмолвную скорбь тем, что подбородком упирался в грудь, а руки с переплетенными пальцами держал на яйцах.
Моя правая нога так и зачесалась от непреодолимого желания нанести штрафной удар, но сейчас было не место и не время.
Оглянувшись на шум моих шагов, Дубов опять повернулся к монитору, на который до этого пялился, и недовольно осведомился:
– Что еще за херню ты тут понаписал, писатель? Какой такой жирный буревестник?
– Символический, – туманно пояснил я и для наглядности изобразил руками взмах крыльев.
– А при чем здесь какие-то гагары с прокладками? – Подозрительность заменяла Дубову отсутствующее чувство юмора.
Володя счел нужным вперить в меня тяжелый взгляд и на всякий случай разнял пальцы, превратив их в пару кулаков. Набитые долгими тренировками костяшки выделялись на каждом из них, как шипы кастета.
– Гагары – прислужники империализма, – заявил я обличительным тоном. – Мещане. Обыватели.
– Ненавижу обывателей, – признался Дубов. – Балласт! Все добрые начинания вязнут и гибнут в этом дерьме!
Пока мы обменивались репликами, я успел приблизиться к компьютеру, затемнить отпечатанный шедевр на экране и недрогнувшей рукой удалить его навсегда. Прогресс – великая сила! Окажись в подобной ситуации певец русской революции Максим Горький, бедняге пришлось бы жевать и глотать свое произведение не менее часа.
Судя по выпяченной нижней губе Дубова, ему не понравилось ни мое словоблудие, ни мое самоуправство.
– С буревестниками и гагарами завязывай, писатель, – буркнул он, косясь на девственную белизну экрана. – Делом надо заниматься! Делом!
Уловив хозяйское недовольство, Володя тоже подключился к критическому разбору моего творчества.
– Это так ты работаешь, да? – грозно осведомился он, буравя взглядом мою переносицу. – Тебя зоопарк сюда позвали описывать?
– Он кто? – скучно поинтересовался я у Дубова. – Мой главный редактор? Цензор? Зачем вы вообще приставили ко мне всю эту дебильную компанию? Какие-то душманы, корейцы, повзрослевшие вовочки из анекдотов…
– Кто дебил? – Володя пошел на меня грудью. – Кто дебил, я спрашиваю?
– Стоя-ать! – рявкнул Дубов. – Туда иди! – Он махнул рукой в направлении двери. – К себе! Пшел, пшел! Понадобишься – позову.
С такой интонацией хозяин обращается к своему грозному, но туповатому псу, вздумавшему скалить зубы на чужака до того, как прозвучала команда «фас». Володя что-то злобно проворчал, прежде чем повиноваться приказу. Жаль, что у него не оказалось хвоста, который он мог бы поджать при выходе.
Когда мы остались с глазу на глаз, Дубов занял мое место на вращающемся креслице и миролюбиво предложил:
– Не обращай на него внимания. Ни Володя, ни кто-нибудь другой тебя и пальцем не тронут…
Фраза получилась какой-то недосказанной, но ее окончание нетрудно было угадать: «…не тронут, пока им не будет велено».
– Без надзирателей обойтись никак нельзя? – осведомился я, расположившись на кровати за спиной Дубова.
Он стремительно развернулся ко мне и неубедительно возразил:
– Какие надзиратели? Это охрана. Обычная мера предосторожности.
– От кого меня охранять? – Я пожал плечами. – Зачем? Я не Останкинская телебашня.
– В доме стало опасно, – напомнил Дубов. – Погиб мой референт… Убили Марка… Я живу, как на вулкане! – Он подпрыгнул на своем сиденье, словно невидимое извержение действительно опалило его объемистые ягодицы.
– Все это, конечно, очень неприятно…
– Неприятно? Это ты называешь неприятностями?!
– Все очень печально, – поправился я, – но найти убийцу и его заказчиков не составит большого труда. Было бы на то ваше желание.
– Продолжай! – Порывисто подавшись вперед, Дубов чуть не вывалился из кресла на пол.
– Я даю вам полный расклад по этой теме, а вы отменяете мой домашний арест. Идет? Доверие за доверие.
Демонстрируя неуравновешенному собеседнику свою излишнюю осведомленность, я здорово рисковал. Но угрюмый Володя и его команда могли помешать моему побегу, а на кону стояла жизнь слишком многих людей. Такая игра стоила свеч. Свеч, которые не зажгутся за упокой новых невинных душ.
– Говори! – выдохнул Дубов.
– А охрана? – напомнил я.
– Даю слово офицера! Я ведь полковник, между прочим… Если ты действительно что-то знаешь, то охрана будет тут же снята.
Жизнь давно отучила меня верить любым обещаниям. Но, когда имеешь дело с самовлюбленным позером или фанатичным безумцем, последствия могут быть самые непредсказуемые. Вплоть до того, что данное слово действительно будет сдержано. Мысленно определив свои шансы как 50 на 50, я веско произнес:
– Телефонная трубка, которая чуть не снесла вам голову, была начинена взрывчаткой при непосредственном участии Марка.
– Вздор! – взвился Дубов. – Писательские фантазии!
– Вы обратили внимание на его странное поведение за тем злополучным завтраком? – продолжал я невозмутимо. – Нет? А вот я заметил, как он шарахнулся из-за стола, когда вы велели референту ответить на звонок. Он знал! Знал заранее!
– Фантазии! – упрямо повторил Дубов. – Бред!
– Мы с Марком говорили об этом, – признался я. – Он не стал отпираться. Не знаю, кто заставил его выкрасть трубку, а потом вернуть ее обратно. Он собирался рассказать это вам лично. Хотел только сначала собраться с духом.
Разумеется, насчет раскаяния Марка мне пришлось покривить душой, но, как говорится, о мертвых или ничего, или хорошо. Если уж открывать отцу глаза на то, что его сын был мерзавцем, то пусть у него останется хоть какое-то утешение. Мерзавец? Да, причем редкостный. Но не законченный же!
– Почему же Марк не пришел ко мне? – горько спросил Дубов. – Почему? – Вид у него был совершенно подавленный. Как у каждого, на кого однажды обрушивается правды больше, чем ее можно вынести.
– Марк не успел, – сказал я по возможности мягко. – Кое-кто подслушал наш разговор и позаботился о том, чтобы закрыть ему рот навсегда.
– Кто? – В покрасневших глазах Дубова блеснули слезы. За ними просматривалась не только боль, но и надежда.
Месть для убитого горем человека, как водка. Хочется упиваться ею до бесконечности.
– Тюбик из-под клея, – сказал я многозначительно. – Для того чтобы подбросить улику, надо было знать, где его найти.
– Все-таки Бурцев? – Кресло катапультировало Дубова так резко, что ему пришлось сделать несколько шагов вперед, чтобы не потерять равновесие. Я промолчал.
– Бурцев! – неистовствовал Дубов, носясь по комнате похлеще всякого буревестника. – Как же рано он умудрился подохнуть, тварь такая! Я бы не позволил ему умереть так легко! Не-е-ет! Сначала он бы сто раз испытал то, что довелось пережить моему мальчику! Тысячу раз!
– Бурцев мертв? – Это было единственное, что затронуло меня из прозвучавшего монолога.
– Медики назвали его травму несовместимой с жизнью! Он скончался сразу по прибытии в больницу! – Дубов протяжно застонал, словно убийца его сына получил вид на жительство в Эдеме и теперь, избежав сурового возмездия, блаженствовал на небесах да посмеивался свысока над бывшим боссом.
Лично я испытывал к покойному капралу что-то вроде сочувствия. Представлялось мне, что ожидает его на том свете не блаженство в райских кущах, а долгая-долгая прогулка по кругам ада. Как, впрочем, и мне в свое время.
Но пока что я жил здесь, жил сейчас, и не было у меня времени ни витать в облаках, ни начинать замаливать свои грехи. О наших бессмертных душах всегда найдется кому позаботиться. А вот дела земные за нас никто не завершит.
– Не переживайте так, Владимир Феликсович, – окликнул я Дубова, который с трагическим видом уперся лбом в стену. – Бурцев получил по заслугам, и это главное.
– Да! – воскликнул он с видом человека, только что очнувшегося от глубокого обморока. – Именно! – Пройдясь по комнате, он остановился напротив меня, помассировал виски и внезапно признался: – А я ведь только сейчас до конца поверил тебе, писатель. И знаешь, почему?
– Почему? – вежливо поинтересовался я.
– Потому что теперь все сходится.
– Сходится что?
– Факты, писатель, факты! После того как утром ты намекнул на причастность Бурцева к убийству, я на всякий случай осмотрел его комнату. Лично. – Дубов понизил голос до таинственного шепота. – И знаешь, что я обнаружил у него под матрасом?