— Ясно! — с казарменной краткостью отвечает бравый рейнджер, а Алехандро чувствует, что у него дрожат не только коленки, но и все поджилки трясутся. — Иди, иди, — подталкивает его в спину столь же красный от смущения гроза контрабандистов.
12
Можно долго описывать то, как Фарт и Алехандро Лепских шли по чудесному дворцовому парку, с которым — к этому утверждению Алехандро пришел быстро, еще, надо сказать, не дойдя до покоев Вивиан — не сравнились бы ни Версаль, ни Сан — Суси, ни венский Шенбрунн, ни парк королевского дворца в Бангкоке, Таиланд, ни прочие замечательные порождения совместного труда архитекторов и садовников, с которыми Александр, заметим, был знаком лишь по передачам отечественного телевидения, но это не имеет никакого отношения к нашему рассказу, а потому просто повторим, что парк дворца герцогов Альворадо был чудесен, аллея, по которой Фарт и А. С. Лепских шли неторопливым, прогулочным, почти таким же фланирующим, как и по бульвару Синдереллы, шагом, прихотливо извивалась между ровно подстриженными невысокими деревцами с листвой густо–зеленого цвета, отбрасывающими прихотливые тени на мелкий речной песок розоватого оттенка, коим и была усыпана упомянутая аллея, по которой как раз в этот самый момент доходят до первого поворота направо страж дороги и филолог–медиевист, идут они молча, ибо смущение не пропадает, а наоборот — чем ближе к цели, тем все больше робости и стеснения, ну да как иначе, чувства Алехандро к принцессе Вивиан нам уже известны, а Фарт всегда понимал разницу между титулованными правителями Дзароса и собой, простым обывателем, обитателем казармы, заурядным племянником заурядного (в плане социального происхождения и общественного статуса) дядюшки Го.
Но вот и поворот направо, аллея, посыпанная мелким речным песком розоватого оттенка, переходит в совсем узенькую дорожку, петляющую между большими, разбросанно стоящими деревьями с серебристой корой и красивыми, резными кронами, отчего–то увешанными маленькими разноцветными фонариками, воздух необычайно чист, парк в этот утренний час тих и пустынен, ни одной живой души не встретилось нашим приятелям, если не считать таковыми несколько кошачьеподобных тварей, отдыхающих за плотной сеткой большой вольеры, внезапно оказавшейся по левую руку от дорожки, но вот и вольера позади, а вот и поворот налево, за которым — и достаточно быстро — возник обещанный дежурным начальником дворцовой стражи последний поворот направо, представляющий из себя такую же узенькую дорожку, проложенную между двумя громадными клумбами с фиолетовыми цветами, напомнившими Алехандро несуразную помесь хризантем с георгинами, хотя были фиолетовые цветы очень красивы, это надо отметить особо, а вот почему? Да наверное, лишь потому, что сразу за клумбами вырастала из переплетений деревьев и кустарника стена праздничного, розового кирпича, в которую и упиралась — прямо в небольшую дверцу с хорошо различимым кругляшком звонка — эта последняя дорожка, но вот осталось пять метров, вот два, вот рука Фарта поднимается и — совершенно верно; раздается где–то в глубине здания приятного тембра звонок, дверь открывается и навстречу выходит рослый гвардеец (Алехандро сразу же вспомнил слова Сони о том, что «Вивиан ни одного смазливого гвардейца не пропустит»), одетый в парадную форму, но пора прекратить изрядно затянувшееся описание и поскорее свести основных действующих лиц непосредственно в покоях Вивиан.
Ах, Алехандро, Алехандро, сколько ожидал ты этого часа, но вот и дождался, что же, переставай робеть, возьми себя в руки, понятно, конечно, что для тебя, рожденного и выросшего совсем в ином мире, лицезрение дзаросской принцессы подобно явлению божественного откровения, но ведь принцесса — просто женщина из плоти и крови, как принято говорить в таких случаях, красивая, прекрасная, можно даже употребить эпитет «роскошная», но женщина, немногим отличающаяся от твоей бывшей жены, милейшей (что тоже надо отметить) Катерины Альфредовны, но Алехандро не помнит сейчас о Катерине Альфредовне, забыл он и Феликса Ивановича Штампля, он все забыл в этот утренний час понедельника (дворцовые часы только что пробили половину одиннадцатого), когда открылась, наконец–то, большая, цвета слоновьей кости дверь, украшенная резной позолотой, распахнулась, как уже сказано, дверь, и упомянутый в конце прошлого абзаца гвардеец, чеканя шаг, ввел Фарта и Александра Сергеевича в большой, естественно, что залитый нежарким осенним солнцем, зал, в самой середине которого, в уютном и симпатичном кресле, стоящим рядышком с таким же уютным и маленьким столиком на четырех раскоряченных ножках, сидела за утренним макияжем Вивиан Альворадо, одетая лишь в полупрозрачное дезабилье хорошо известного читателям цвета, ее длинные, каштановые волосы отливали на солнце очаровательным блеском, на губах играла улыбка, а руки перебирали какие–то баночки/тюбики/ футлярчики/коробочки, в великом множестве и таком же великом беспорядке разбросанные по столику.
— Привет! — сказала герцогиня Вивиан, на мгновение оторвавшись от всех этих баночек–коробочек, а потом вдруг добавила очень смешливым тоном: — Вы все же пришли, — и непонятно, чего больше было в этом добавлении, восклицательного знака или вопросительного.
Гости сели в предложенные гвардейцем кресла, отличающиеся от того, в котором восседала Вивиан Альворадо, но мне что–то прискучило описывать прелести дворцового интерьера, равно как и мебель и прочие заимствованные из нереальной жизни предметы и явления, а потому я вновь перейду к Алехандро, ибо сев, наконец–то, в предложенное кресло (причем, на самый кончик, ссутулившись, не зная куда деть такие длинные и дурацкие сейчас руки с тонкими, покрытыми выгоревшими на солнце еле заметными волосками, пальцами) Алехандро растерял все слова, что вертелись на его языке всю дорогу — от гостиницы «Золотой берег» и до двери, ведущей непосредственно в покои Вивиан, хотя отнюдь не о любви (и это совершенно естественно!) собирался он говорить, а всего лишь о том, что нуждается в помощи, ибо оказался — один, лишенный всех родных и близких, хотя и по своей, надо заметить, воле, впрочем, спасибо Соне, Фартику и дядюшке Го, если бы не они, но пора вновь, минуя многоточие, перескочить через тире, — без всяких средств к существованию, а ведь единственное, что он может делать, так это предаваться занимательным, но мало кому интересным филологическим штудиям, за что и в отечестве, надо сказать, платили не густо, и если бы не премия Крюгера… Но тут, после уже реально промелькнувшего многоточия, Александр Сергеевич все же открывает рот и начинает (внезапно для себя самого, внезапно для Фартика и, может, для Вивиан Альворадо столь же неожидаемо) долго и бойко излагать свою концепцию преподавания литературы в Тапробанском университете, ибо, как кажется Алехандро, дело это надо поставить совсем иначе, ибо — опять же идет многоточие и утомленная многословием разболтавшегося гостя Вивиан предлагает г-ну Фарту и г-ну Александру выпить по чашечке прекрасно заваренного чая, а она пока пойдет, переоденется, затем они вновь продолжат этот, столь интересный разговор.
— Что с тобой? — поинтересовался Фарт, когда за Вивиан закрылась дверь, ведущая из залы во внутренние покои.
— Не знаю, — честно ответил Алехандро, — но меня как прорвало…
— Бей на жалость! — грозно заявил Фарт.
— Хорошо, — покорно согласился Алехандро, сделав глоток действительно очень вкусного чая и подумав, что нечего ему было тащиться во дворец, ибо ничего–то он здесь не выходит, да и кто он такой, в конце концов, чтобы помогала ему сама младшая герцогиня Альворадо, ставшая еще более нездешней и недоступной за те считанные минуты, что они провели вместе, вот тут она сидела за столиком, одетая лишь в легкое утреннее дезабилье. Александру Сергеевичу безумно нравится перекатывать это слово во рту, лаская его небом, кончиком языка, чуть прикусывая зубами, пробуя на вкус, замечательное такое слово, как замечательна и сама принцесса Вивиан, вновь впорхнувшая в залу как раз на этой самой минуте, но уже одетая в строгий деловой костюм, волосы перехвачены лентой, походка стремительна и весь вид ее выражает озабоченность судьбами державы, по крайней мере, именно так думает Александр Сергеевич, но Вивиан садится обратно в кресло, закуривает тонкую сигаретку, изъятую непосредственно на глазах визитеров из ручной работы портсигара непонятного материала и странной работы и просит вдруг Александра Лепских рассказать о своей былой жизни. И надо сказать, что это предложение не привело Александра Сергеевича в восторг.
Да и действительно: что рассказать и как, да и надо ли пускаться в излишние подробности, господи, думает Алехандро, ну зачем я пришел сюда, в эту прекрасную дворцовую залу, мыл бы лучше посуду на кухне у дядюшки Го, как и собирался вначале, так нет, принесла нелегкая, и какая мне Тапробана, кто туда пустит?
Да и действительно: что рассказать и как, да и надо ли пускаться в излишние подробности, господи, думает Алехандро, ну зачем я пришел сюда, в эту прекрасную дворцовую залу, мыл бы лучше посуду на кухне у дядюшки Го, как и собирался вначале, так нет, принесла нелегкая, и какая мне Тапробана, кто туда пустит?
— Хорошо, — говорит, наконец, Вивиан, выслушав ненужные подробности о Катерине Альфредовне, Феликсе Ивановиче, премии Крюгера и прочих, уже известных читателю вещах, — хорошо, — вновь говорит Вивиан, а потом начинает смеяться, причем долго и заразительно, а отсмеявшись и вновь закурив тонкую сигаретку, изъятую все из того же портсигара, обращается непонятно к кому: — Ну и бред же все это!
— Бред? — обижается Алехандро Лепских, окончательно убедившись, что сюда, во дворец, в это чудесное утро элджернонского понедельника, принесла его самая натуральная нелегкая. — А почему бред?
Вивиан молча смотрит на г-на Лепских, Вивиан перестает улыбаться, лицо ее становится капризным и Александр Сергеевич понимает, что свалял дурака, ибо кто так говорит с пусть младшими, но представительницами правящей династии, так и в крепость загреметь можно, позвонит сейчас Вивиан в маленький серебряный колокольчик, стоящий тут же, на столе, чуть наискосок, если смотреть в направлении портсигара, войдет уже возникавший рослый и статный гвардеец, отсалютует палашом и возьмет Александра Лепских за шкирку, возьмет да отведет черт знает куда, вот и свобода тебе, думает Александр Сергеевич, вот и попал в тот мир, куда — если верить себе и автору — стремился, а впрочем, зачем?
Но не хватает Александру Сергеевичу времени, чтобы предаться размышлениям о том, почему же он оказался именно в Дзаросе, а не, скажем, в какой–нибудь Зембле или Забрендии, куда ведь тоже попадали люди и даже есть об этом свидетельства. Вивиан Альворадо обращается к нему необыкновенно–мягким, воистину бархатисто- соблазнительным (Боже, что тут произошло с нашим Алехандро!) тоном и просит его не сердиться на ее реакцию, ибо она «смешлива до чертиков, ну как ребенок, понимаете?»
— Понимаю, — говорит Александр Сергеевич и слушает продолжение фразы, откуда вдруг вылавливает нечто такое, что заставляет его внезапно собраться и даже сесть в кресло поглубже, а если обойтись без излишне–сложных синтаксических конструкций, то надо сказать, что Вивиан Альворадо совершенно неожиданно сделала Александру Сергеевичу Лепских предложение стать ее секретарем с окладом тысяча реалов в месяц, что, отметим, очень приличная сумма, учитывая, опять же, дешевизну житья при дворе правящей фамилии, а так же и то, что буквально днями сама Вивиан собирается отбыть на месяц (это минимум) в Тапробану, где жизнь намного дешевле, чем в столице, ну так что, соглашаетесь? — А почему именно я? — спрашивает совершенно ошарашенный Александр Сергеевич, бросая взгляд на давно уже забытого нами Фарта, который все это время молча сидит в отведенном ему кресле и боится попросить разрешения закурить свою любимую сигару, Фарт подтягивает, будто говоря: «Да соглашайся же, дурень!» — но дурень снова повторяет свой вопрос и Вивиан Альворадо, пристально глядя в лицо ошарашенному Алехандро, отвечает четко и ясно, называя те три причины, по которым Алехандро может стать ее секретарем:
1) он чужой в этом мире, а значит, не будет принимать участия ни в каких интригах, что для нее важнее всего;
2) он человек образованный, что, как понимаете, немаловажно;
3) он ей симпатичен как мужчина, а его лысина постоянно вызывает нежное и одновременно легкомысленное желание пройтись по ней бархоткой, что ей самой кажется чрезвычайно забавным.
— Ну так что, — продолжает Вивиан, — согласны?
И Александр Сергеевич, естественно, соглашается. После чего события начинают развиваться с бешеной скоростью, что позволяет мне перейти к повествовательной скороговорке, дабы не утомлять ни себя, ни читателя, достаточно сказать, что сразу же, лишь только Александр Сергеевич Лепских ответил согласием на предложение принцессы Вивиан, она позвонила в серебряный колокольчик, вот только вошел на звон не обещанный гвардеец с палашом, а некто в сером, хорошо сшитом костюме, оказавшийся главным советником принцессы Вивиан. Алехандро был представлен в качестве нового секретаря (так, наверное, мы никогда и не узнаем, что случилось с предыдущим) с окладом в одну тысячу реалов в месяц (пишите прописью, вот здесь, Алехандро заполняет бледно–голубой листочек контракта, увенчанный герцогской короной и факсимильным росчерком самого В. Альворадо), аванс выдается ему тут же, но кроме аванса — от щедрот короны — перепадает еще небольшая сумма в полторы тысячи реалов на обзаведение необходимым гардеробом, ведь не может же он в таком виде приступить к исполнению своих обязанностей, а по условиям контракта он должен приступить к ним с сегодняшнего дня, ибо если что и втемяшилось в голову прелестной Вивиан, то это должно произойти очень быстро, так же стремительно, как летит в цель пущенная из лука стрела, но вот некто в сером, откланявшись, исчезает, а Вивиан уже спрашивает у Фарта, может ли тот перевезти во дворец вещи Александра Сергеевича, и очень удивляется, услышав, что вещей почти нет, лишь скромненькая дорожная сумка, доставить которую не составит особых трудов, а где я буду жить, настырно интересуется внезапно почувствовавший вкус к своему новому положению Александр, еще вчера бывший нищим туристом, а теперь ставший немаловажным лицом во всем государстве, впрочем, бывают и не такие повороты Фортуны, это хорошо известно любому мало- мальски образованному человеку, мог бы и не секретарем стать, а, к примеру, премьер- министром (от примера до премьера, одно слово тянет другое), но не будем замахиваться так высоко, ведь чем выше взлетишь, тем больнее падать, мало что может случиться с ним на протяжении тех страниц, что остались до последнего абзаца, последней точки, нет уж, пусть будет секретарем, хватит, хватит, торопит меня Фарт, мне еще в казарму надо, а ведь и сумочку дорожную вместе с Алехандро требуется обратно во дворец доставить, так все же, где я буду жить, продолжает настырничать вновь назначенный секретарь, да здесь и будете, рядом с моими покоями, секретарь всегда должен быть рядом, ну что, обращается уже непосредственно к г-ну Лепских бравый рейнджер, поехали, поехали, отвечает за г-на Лепских герцогиня Вивиан и встает с кресла, как бы показывая этим, что аудиенция окончена и пора гостям проваливать, что они и делают, вскоре вновь оказавшись в гостинице «Золотой берег», где Фарт, искренне восторгаясь случившимся, обрисовывает дядюшке Го создавшуюся ситуацию, на что тот довольно хмыкает и добавляет, что не было бы счастья, подразумевая субботний афронт с кабриолетом герцогини, тот самый, что случился на углу улицы Микелон и площади Клерамбо, и предлагает выпить за дальнейший успех Александра Сергеевича на службе у герцогини Вивиан Альворадо, что будем пить, интересуется Фарт, естественно, шампанское, отвечает дядюшка Го, они пьют шампанское и дядюшка Го жалеет, что нет с ними Сони, но ничего не поделаешь, понедельник, Соня на работе, да и Фарту уже пора в казарму, да и Алехандро обратно во дворец, вот только допьют шампанское, да еще заедут на бульвар Синдереллы, купить Алехандро кое–какую одежку, еще увидимся, говорит растроганный Александр Сергеевич хозяину гостиницы «Золотой берег», обнимаясь с ним на прощание в дверях, еще увидимся, говорит он Фартику, сгрузившему у запомнившейся с утра калитки нехитрый скарб г-на Лепских, к которому (к сумке то есть) прибавился увесистый пакет с тряпками/шмотками, завернутый в фирменную бумагу большого универсального магазина с запамятованным сейчас названием, конечно, увидимся, ответил ему дядюшка Го, непременно, торопливо проговорил опаздывающий на службу Фартик, дежурный офицер (уже совсем не тот, что утром), осведомленный о прибытии нового секретаря, позвонил куда–то по внутреннему телефону и вскоре появился слуга с тележкой, на которую взгромоздили вещи и покатили по аллее, до первого поворота направо, потом налево, потом, минуя клумбы с бесподобно–фиолетовыми цветами, опять направо, комната Александра через три двери от входа в покои Вивиан, большая, светлая комната, кровать, стол, два кресла, шкаф, музыкальный агрегат, телевизор местного, элджернонского изготовления, немо осклабившаяся каминная пасть, шкаф для одежды, отдельный столик с бумагой и пишущей машинкой (секретарь ведь), окно выходит в парк, шторы раздернуты, на часах три ноль пять пополудни, в три тридцать обед, о чем его уже предупредили, так что можно принять душ и переодеться, Александр Сергеевич принимает душ, Александр Сергеевич надевает свежую рубаху и вновь купленный и уже отглаженный боем костюм, светлый такой костюм серовато–песочного цвета, рубашка же на нем черная, галстук он решил не надевать, ведь обед — о чем его тоже предупредили — в узком кругу, лишь сама герцогиня и ее окружение, а вот и три тридцать, Александр Сергеевич входит в обеденную залу и видит большой стол овальной формы, накрытый белоснежной скатертью, уставленный всяческой посудой, из супницы по тарелкам уже разливают аппетитно пахнущий суп–протаньер, его место — по левую руку от герцогини, по правую же — некто в сером, еще за столом два телохранителя (рослых и молодцеватых) и два пустующих места: дочери Анжелы (Алисы) и ее гувернантки, которые уже отбыли в Тапробану и поджидают их там, садитесь, господин Лепских, официально обращается к Алехандро прелестная хозяйка и стола, и покоев, и Александр Сергеевич, сев по левую сторону от своего божества, приступил к первой трапезе во дворце герцогов Альворадо, иногда посматривая на Вивиан влюбленными глазами да думая о том, что еще готовит ему судьба, понимая, что раз случился такой кундштюк, то возможен еще один и еще, и есть множество возможностей докончить эту историю, но вот какой путь выбрать — впрочем, это зависит отнюдь не от Александра Сергеевича, а потому оставим его в обеденной зале, поедающим вкусный и горячий, так аппетитно пахнущий суп–протаньер, ведь остальные (часы отстают у Алехандро, что ли?) уже приступили ко второму, как я приступаю к следующей части, озаглавить которую (по одной лишь мне известной причине) решено…