При входе Ирины сиделка встает со своего места. Парнишка слабо улыбается. Произносит одними губами: «Ты?» – и это просто шелест. Возможно, шелест смерти.
Ирина садится рядом, берет его руку в свои ладони.
– Да я… Вот мои лопатки… Они рядом с тобой… Ты ждал их?
Парень слабо улыбается, губы его шелестят «да». Сиделка выходит.
Появляется она через полчаса – мягкая, шелестящая, возможно, добрая…
Растрепанная Ирина стоит на коленях перед кроватью Егора, одеяло сдернуто. На лице Егора блаженная улыбка счастливого человека…
Со лба Ирины течет сперма, течет также изо рта, по подбородку. А из глаз катятся слезы… Это слезы прощания? Или это слезы счастья встречи с любимым человеком? На краю пропасти…
Сиделка протягивает салфетку:
– Пожалуйста…
Ирина мотает головой, достает свой платочек.
– Не надо…
Пятый сценарий – это уже жизнь. Его время наступает через восемнадцать дней. У ворот кладбища тормозит машина. Из нее выходит Ирина. Водитель сопровождает Ирину, он ведет ее к Алексею Германовичу.
…Свежий холм. Похороны закончены, Алексей Германович перед могилой сына решил побыть один. Ирина потерянно топчется у него за спиной…
– Мы объездили с ним всех лучших врачей мира. И когда стало ясно, что все безнадежно, я начал его возить по свету. Я показал ему все, что можно показать в этом мире. Крупнейшие города, немыслимые шоу, самые интересные страны, океаны, водопады, острова… Я дал ему все, что мог дать. За исключением одного: счастья стать мужчиной, побыть самцом…
– Он был маленький. Зачем ему это?
– Для идентификации самца это хороший возраст. Я начал гораздо раньше.
– Смешной вы народец – мужчины. Неужели это настолько важно?
– А что еще важно было в его положении, что?
После паузы:
– Вы будете достойно вознаграждены за то, что были с моим сыном в последние месяцы его жизни. Собственно…
Чувствуется, ему неловко об этом говорить.
– …я бы мог до конца жизни вам платить достойные алименты…
– Алименты?
– Все просто. Сперма моего сына побывала в Вас. При правильном стечении обстоятельств от этого, вообще-то, получаются дети. Почему бы нам не представить, что у Вас от моего сына получился ребенок?
– Но ведь этого не случилось.
Алексей Германович с трудом сдерживает бессильное раздражение.
– Но это же могло случиться! Это же когда-нибудь могло произойти! Нам не хватило с ним чуть-чуть…
Он всматривается в фотографию на надгробном камне.
– Егор, нам не хватило чуть-чуть с тобой… Чуть-чуть, понимаешь?
Ему трудно говорить, ком в горле.
– Ну, года не хватило, может быть, двух… Врачи сказали: если год протянет, тогда может быть другой разговор… Другие лекарства на подходе…
– Простите меня, Алексей… Будем думать, что это случилось. Вас это будет утешать?
– В конце концов, Вы единственная на земле женщина, в организм которой однажды попала сперма моего сына.
– Пусть будет так, как Вы хотите. Пусть это будет новая игра… Новый сценарий…
– Пусть это продлится хотя бы год. Вы были с ним два месяца. Я видел, как он преобразился, как он хотел жить…
– Это не очень прилично. Я никогда не была с малолеткой…
– Человек, который так много думал, что скоро умрет, не может быть малолеткой. Скажите мне, еще что-нибудь, что касается моего сына…
– Это довольно интимно… Продолжать?
– Да.
– Я почувствовала его сердце… в доверчивой головке его члена. Со мной это было только однажды в жизни. Когда я безумно была влюблена в своего мужа и хотела от него ребенка. Но все расстроилось как-то… Любовь прошла… Мужа нет… Ребенка, как понимаете, тоже…
– Вот видите, а Вы говорили, что это не имеет никакого значения!
– Да, теперь я понимаю эти свои ощущения. Его сердце так тревожно и сладко билось в моих губах… Оно так не хотело умирать, Алексей! Я могу это подтвердить.
– Мужская сперма иногда мыслит, как и женская. Если бы это произошло в нормальном формате, я бы имел полное моральное право платить Вам алименты. Я не сомневаюсь, что сейчас Вы были бы беременны!
Ирина грустно улыбается невозможному:
– Я? Беременна? От мальчика?
– А что в этом удивительного?
Сколько прошло времени после этого разговора? Неделя? Полторы? Это уже не имеет значения.
…В четвертом часу ночи по квартире бродит неугомонная Мухомор. За ней – тупой и преданный Дюк, пуская слюни. Иногда Мухомор с ним переговаривается, дает сухарь-другой. Тупой Дюк преданно сжирает, но слюни опять вырастают до пола.
Ночного сна у бабушки нет уже давно, лет двадцать. Комнаты на ночь от нее не запираются, – себе дороже (кто знает это). А так – войдет, молча постоит, поразмышляет и уйдет.
…Но не всегда. Нынче, например, опять хлопот полон рот. У Мухомор в руках – белый узелок, это новый гостинец для Веры Петровны Марецкой.
Кошка Лама, дремлющая у ноутбука, завидев Дюка, потягивается, лапой задевает мышку, монитор оживает, видно окошко аськи. Зеленый огонек Gapsten больше не горит. И не загорится никогда этот зеленый лепесток.
– Доча, там Ваниш пришел… – говорит ласково Мухомор.
Ирина зарывается в подушку:
– Баба, иди… Иди, поспи.
Лама ласково катается в головах Ирины, Дюк преданно кладет лапы и морду на ее ноги. В общем, все хотят Ирину видеть и слышать, заодно на Ваниша посмотреть.
– Пришел и молчит чего-то, молчит…
Видно, что Мухомор переживает за него.
– Ну, иди, поговори с ним. Он же к тебе пришел.
– На… Тут я Вере Петровне к чаю-то опять собрала… В тот раз жаловалась, что яблоко ей червивое, мол, положила… Нынче – не червивое. Скажи, что хорошо проверила.
– Положи на стол.
– Ванишу чего сказать? Пусть завтра приходит?
Ирина садится.
– Баба, ну где Ваниш? Где ты его видишь?
Мухомор слегка раздвигает гардину.
– А вон стоит… Красивый, статный…
Ирина выглядывает… Ба!
Во дворе – машина, окруженная ночным влажным сентябрьским туманом, рядом – Алексей Германович. Он неспешно курит, поглядывая на окна этого дома.
Ирина бормочет:
– Баб, ты у меня прям мистическая вся…
Поспешно одевается, выходит.
– Я посылал Вам сигналы.
– Сигнал услышан, я здесь.
Тупо подтягивается Дюк. Решил единолично посмотреть на Ваниша. И чего же он бабу-то бросил?
Впрочем, Мухомор тоже тихонько шуршит на лестнице, торопится на свидание.
– Подождите, кажется, бабуля опять ушла из дому…
Ирина торопится в подъезд, за ней, встревоженный, Алексей Германович.
– Бабанюшка, пойдем домой. Пойдем, хорошая ты моя. Пойдем, золотце. Я все сказала Ванишу.
Мухомор строго посмотрела на Алексея Германовича.
– Не приставал?
– Не приставал. Он хорошо воспитан.
Сердобольная Мухомор вручает узелок.
– На вот, про Веру Петровну не забудь… А то ведь уедешь опять – не сыскать.
Алексей Германович легко подхватывает бабушку на руки и несет ее по лестнице.
– Сколько в ней?
– Килограмм сорок. Она тает и тает дальше…
В доме – девичий переполох, все у окна. И только одна Хамса точно знает, что делать. С заполошными криками «Дэн, урод, где бинокль?» убегает.
Из комнаты брата слышны вопли типа:
– Хамса, ну ты и свинья!
Потом глухие удары (видимо по черепу Дэна), новые вопли:
– Где бинокль я сказала? Мама, бля, ты только посмотри, у него порножурнал здесь спрятан, еле нашла!
– Положи на место!
– Зашифровал, как, а? Идиот – в доме ребенок! Где бинокль?
Притащила бинокль, успокоилась, мурлычет:
– Классный мужик – взрослый, в годах… Ой, как я таких люблю…
– Целуются? – суетится Мария Евграфовна. – Как он на нее смотрит? Состоятельный?
– Ну, наверно… Наконец-то увидели ее мужика. Слава тебе, Господи.
Подтягивается Дэн, почесываясь.
Хамса всполошилась:
– Не чеши при мне задницу! Мама, сколько ему можно говорить, чтобы он не чесал при мне свою немытую задницу!
Звон рюмок об пол!
– Отойди от меня на полметра!
– Ну-ка, дай… Влет скажу – крутой или нет.
Дэн смотрит в бинокль.
Елена Леонидовна охает:
– Мне покажите, мне! Как он на нее смотрит? Ой, слава тебе, Господи…
Глухую Евграфовну тоже не пущают:
– Дайте, я взгляну.
Дэн докладывает:
– Тачка – пипец! Ирке повезло. Мужик, что надо, в статусе.
Елена Леонидовна в истерике, ибо кружится голова от счастья.
– Дайте мне! – Вазу об пол! – Дайте мне посмотреть, уроды!
– Чего? – не понял Дэн.
– Идиот, тебя спрашивают – как он на нее смотрит? Он сведет меня с ума!
– Стоят, чего-то перетирают… типа, поедем катацца…
– Причем здесь тачка? Ну при чем здесь престижное авто?
– Тачка в сексе не помеха. А чего так долго тереть, блин! Ирка, не тупи, сцуко! Прыгай в тачку… Какие непонятки?
– Ну, при чем здесь секс? Мама, подмети вазу!
– Еще раз повторяю для тех, кто в танке – в доме ребенок.
Визжит как резаная:
– В доме ребенок, я сказала! Какой секс, уроды?!
– В доме ребенок, я сказала! Какой секс, уроды?!
Денис удаляется, почесываясь – спать. Ему эти бодания пофиг. Тем более, что Ирина уже в салоне авто.
– У меня сегодня день рождения, – говорит Алексей Германович, выключив музыку.
Ирине так странно слышать совсем рядом голос мужчины, которому она возможно нравится. А она чувствует, что нравится ему.
– Поздравляю. А где гости?
– На даче.
– Зачем же Вы уехали?
– За подарком. Я бы хотел побыть с Вами. Может быть, сделаете такой подарок? Мне Вас не хватает.
– Вам не хватает сына, а не меня.
– Вы прожили с ним два месяца. Я вас теперь воспринимаю как одно целое. Вас и сына.
– Мы не были одно целое…
К ее горлу подкатывает комок жалости.
– А может и были… Или стали…
– Вы испытали тогда оргазм? Он так этого хотел.
Ирина замолчала, женщины не любят разговоры про это.
– Это важно? К стыду своему, да.
Алексей Германович выходит из машины, закуривает, бросает сигарету, торопливо садится на место.
– И он, и Вы испытали все! Это была любовь! Но где дети от нее?
Он трясет Ирину за плечи.
– Где дети, Ирина? Где наши и ваши дети, я спрашиваю! Наши или ваши, мои или твои, все равно… Где они?
Ирина плачет, тело ее безвольно колышится в сильных руках Алексея Германовича. И она чувствует, что чем больше слез, – тем легче и легче ей становится.
– Я не знаю где… В небесах, наверно…
И не может понять, то ли плачет она еще, то ли уже поет.
Алексей Германович пришел в себя.
– Вам больно? Простите…
Ирина потрогала свои плечи, побывавшие в суровых руках самца.
– Вы что, собираетесь меня убить за то, что я не состоялась как рожальная машина?
И предложила – легко, зная, что не будет возражений:
– Наверно надо чего-нибудь выпить за Вас. Иначе мы так друг друга сведем с ума.
– Да, конечно, есть повод. Я знаю, хороший ресторан.
После ресторана они навеселе, – кажется, они нашли общий язык, перейдя на ты.
За рулем девушка-водитель. Такси везет их из центра Москвы в загородный дом Алексея Германовича. Они негромко и шутливо переговариваются, как будто произносят какое-то заклинание, понятное только им.
– Где дети?
– Я не знаю где…
– Где дети?
– Они скоро будут.
– Они ушли погулять?
– Да, погулять – и скоро будут.
Между тем на пустынных улицах уже рассвело.
Улицу оглашают вопли Джулии и Пенелопы, девушки возвращаются из ночного клуба. Правда, куда они идут – непонятно. Вот так пешком до Пролетарки, где снимают однушку на двоих?
Джулия колошматит сумочкой бестолковую и опять перебинтованную Пенелопу.
– Пока я пела – этой уродины не было в зале! Она не плакала, как все приличные люди, а шмоналась по туалетам!
– Я спустилась просто поправить чулочки!
– Кого ты хотела встретить в женском туалете? Тупая, она даже не понимает, что в наших клубах нет мужских туалетов! Нет мужских, ты понимаешь или нет?
Пенелопа уворачивается.
– Я спустилась просто поправить чулочки! Не бей Эсмеральдочку, она опять обкакается!
– Чулочки? Я тебе сказала, когда я пою – сидеть в зале и плакать, а не шмонаться по сортирам! Особенно, когда я пою «Желтую Луну»!
– Возьми Эсмеральдочку, все! Это – зи енд! Я пошла вешаться! Вот они, таблеточки!
Трясет смертоносной пачкой.
– Вот они! А теперь возьми Эсмеральдочку. Я при ней не могу повеситься, она опять обделается от страха.
Пенелопа опускает трясущуюся Эсмеральду на шаткие ножки, отбегает, всхлипывая:
– Бедная Эсмеральда, сирота! Прощай! Помни свою Пенелопочку…
Останавливается такси.
– Джулия? Пенелопа? Девочки! – смеется Ирина. – Ну, смешные…
– Кто это? – не понимает Алексей Германович.
– Это мои подруги, трансвеститы. Девочки, остыньте. Пенелопа, возьми Эсмеральду.
Джулия и Пенелопа подходят.
– Девочки, со мной!
И снова на заднем сиденье, счастливо улыбаясь, Ирина и Алексей Германович, шепчут друг другу слова, понятные только им – влюбленным.
– Где дети?
– Они скоро будут.
– Они ушли погулять?
– Они скоро будут.
К воркованию прислушивается задумчивая Джулия, – и эта любовная словесная вязь западает ей в душу.
Пенелопа на переднем сиденье продолжает рассказывать девушке-таксисту знакомую историю любви.
– Я сделала ножкой так… И Костя это увидел… Потом вот так…
– Сильно.
– Правда? Какая ты милая, Ленусик!
Она тщательно запудривает фингал от Джулии, потом оборачивается и показывает той язык.
Во дворе много гостей, полно их и в доме, гремит цыганская музыка, оживление, салюты и петарды, вокруг небольшого пруда. В нем кто-то барахтается, его вытягивают…
И туманы плывут вокруг… золотые туманы сентября… и блестит в них паутина… и жить хочется до слез… и счастливо жить… и женские голоса слышать бесконечно… и деток голоса тоже…
Подъезжает такси, открывается передняя дверь. Из нее высовывается огромная красная туфля вместе с частью худой ноги в черных колготках. Нога застывает.
Перебинтованнная Пенелопа напряженно всматривается: на кого это произвело эффект?
Ни на кого, кроме строгой пожилой дамы Екатерины Михайловны, – бдительной матери Алексея Германовича.
Она удивленно поправляет очки.
Пенелопа, довольная произведенным эффектом, одернув юбочку, выходит из машины первая. От улыбки ее лошадиная челюсть смотрится и вовсе как физиономия старого мерина.
Пенелопу и Джулию оттесняют гости и цыгане, которые поют, подносят стопочку Ирине и Алексею Германовичу.
– Мама, это ты придумала цыган?
– Сынок, я же сказала, что мой подарок будет самый-самый! Я же перфекционистка!
Она целует Ирину, вглядывается, приветливо держа ее за руки:
– Так вот Вы какая, Ирина… Алеша, а вы пьяные, похоже. Надеюсь, от любви?
– Надейся. – Алексей Германович обращается ко всем. – Господа, мы сейчас будем. Мы немножко приведем себя в порядок…
Он уводит Ирину в дом.
Под балконом спальни скоро собирается пестрая толпа.
– Алексей! Алексей Германович, когда мы Вас увидим?
Молодая цыганка поет по знаку:
Алексей Германович выходит на балкон.
– Друзья мои, я скоро! Продолжайте! Давайте сегодня оставим в стороне все условности!
Гости нестройно обратно направляются к столам:
– Жде-е-е-м!
Кто-то умничает:
– Ими овладела страсть. Она была безумна и внезапна…
Цыгане зажигают:
Умник оказался прав. Алексей Германович и Ирина целуются.
– Я хочу нового Егора, Алеша… Сегодня будет не твой день рождения, а день рождения нового Егора.
– Так быстро… Вот так вдруг… Почему ты не боишься? Я теперь боюсь всего на свете.
– Я исправлю его судьбу. У нашего Егора не будет лейкемии, его никогда не бросит мать, я найду ему хорошую любящую девушку… Как много я сделаю для него!
– А где буду я?
– Возможно, нам будет все равно. Ты согласен?
– Во имя сына, да.
И тихо засмеявшись, Ирина гладит себя по животу, словно там уже ребенок.
– Нам будет все равно, правда, Егор? Тсс… он говорит. Он отвечает: правда, мама… чистой воды правда…
– А еще что он говорит?
– Он говорит, что мы просто будем тебя любить и всё. Даже если ты будешь далеко-далеко…
– И даже вдруг с другой женщиной?
– И даже с другой. Что нам другая женщина, правда, Егор? Мы-то одни с ним. Других женщин может быть много, а мы с Егорушкой одни…
Алексей Германович слушает цыган.
– Хорошо поют, черти?
Вскакивает и натурально кричит от счастья, которое свалилось на него так внезапно, так нежданно:
– Хорошо поют, черти, слезу вышибают!
– А ты поплачь… А мы с Егором послушаем…
– Может быть, не надо, Ирина? Может подождать… Как-то сразу, вдруг…
– Ну, чего ты испугался?
– Я не могу поверить. Мне кажется, я такой человек, который всем приносит проблемы.
– Почему?
– Просто я сильно напуган. Я ведь всю жизнь был один. Этакий степной волк. Многим я казался рубахой-парнем, но это было не так. Я просто хорошо играл роль.
– Роль? Волк? Ну какую ты чушь несешь!
– А если опять повторится все с сыном… Или не дай Бог другое что-нибудь… Ну, куда я пойду? К кому я пойду, Ирина?
Цыгане, черти, поют, выцарапывая душу как когтями:
Ирина подпевает (сроду она не пела никаких песен – тем более цыганских):
– …Тысячу лет… Нет уже там… Почему нет? Вот же мы!
– Вот мы!
Ирина берет за руку своего обретенного мужчину и тащит к постели. Они пошатываются. От любви или от вина?
Благодать праздника вместе с солнцем разливается и на дальней стороне пруда, – там, где прибрежный пролесок. Здесь круг молодежи. Кто-то полулежит, кто-то в креслах-качалках. В кругу девушек – Пенелопа и Джулия. Трое ребят колдуют над мангалом, переговариваясь. Повар тащит сырые шашлыки в пузатых тазах.