Веселовский с силой вмял в жестяную банку недокуренную папиросу, и та, пыхнув дымом в последний раз, погасла под его крепкими пальцами.
— Даже и не знаю, чем тебе помочь, — произнес Веселовский. — Ты тут такое натворил, что расхлебывать придется не только начальнику лагеря, но и мне самому. Что тебе было сказано? Навести порядок! Но не такой же ценой! Честно говоря, я даже и не знаю, что теперь делать… Хотя, если говорить откровенно, я не очень жалую всю эту кулацкую публику и ставил бы ее к стене пачками. Но для этого нужны соответствующие инструкции.
— Я вор, а не советский начальник и не привык жить по предписаниям, — огрызнулся Беспалый.
Веселовский выждал значительную паузу, после чего произнес сквозь зубы:
— Только за одну такую грубость любого другого я сгноил бы заживо!
— Так что же вы медлите? Кликните своих холуев, они мне мигом голову открутят.
— Даже не могу понять, чем же ты мне нравишься, парень… — вдруг усмехнулся Веселовский. — Может быть, дерзостью? Я ведь сам был таким.
Беспалый чувствовал себя неуютно в этой каморке. В прошлом году начальник лагеря использовал ее в качестве карцера. А в одну из лютых зимних ночей посадил в «красный уголок» пятерых проштрафившихся блатных. Только один из них сумел выдержать пятидесятиградусный мороз и выжить, за что впоследствии получил погоняло Бессмертный.
— Что же мне с тобой делать? — почти участливо поинтересовался Веселовский. — Если ты исчезнешь, про тебя никто и не спросит. Тебя же нет! Ты же давно числишься в покойниках. Ты не забыл об этом?
Беспалый с трудом проглотил ком, неожиданно застрявший в глотке. Он прекрасно знал породу таких людей, как Веселовский: отправить человека на тот свет для них такое же обыкновенное дело, как загасить окурок.
— Не забыл.
— Это хорошо, — хмыкнул Веселовский и бодро продолжил: — А знаешь, у меня к тебе есть предложение.
— Какое?
— Такое, что ты себя сможешь спасти еще раз… Мне рассказывали, что ты неплохо владеешь ножом. Где ты этому научился?
— Я ведь беспризорник, с детства не расстаюсь с перышком.
— Ну так вот, свою вину ты можешь искупить тем, что приведешь в исполнение некоторое количество смертных приговоров. — Веселовский растопырил пальцы обеих рук. — Тогда я оставлю наши условия в силе, то есть ты получишь новый паспорт на фамилию Беспалый и можешь идти на все четыре стороны. Ты согласен?
— Сдается мне, гражданин начальник, у меня нет другого выбора? — буркнул Тимофей.
— Это точно, — заулыбался Веселовский. — Вот мы и договорились. В этом лагере ты больше не останешься и сейчас поедешь со мной.
— Куда?
— Узнаешь, не торопись. Теперь перед тобой открывается блестящая карьера! — Веселовский снова улыбнулся.
За время недолгого общения с товарищем Веселовским Тимофей Беспалый успел убедиться, что этот весьма серьезный человек по пустякам не скалится. Каждая улыбка Веселовского лично ему, Беспалому, обходилась чрезвычайно дорого: сначала он получил месяц одиночки, потом Веселовский запихнул его на край света. Что же будет на сей раз?
— Не всякий может похвастаться тем, что дважды заглядывал Сатане в глаза, да еще при этом в живых оставался! Ха-ха-ха! — смеялся высокий начальник.
Беспалый невольно поежился от такой шутки: если кто-то и помогал ему, когда он стоял на краю пропасти, то это явно был не господь бог.
Глава 10 ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ПОЛНОМОЧИЯ
Первый свой выстрел Тимофей Беспалый никогда не забывал.
Особенно ярко он всплывал в его памяти в самый неподходящий момент: во время серьезного разговора, за щедрой выпивкой, даже в то время, когда он нежился в постели с бабой. Лицо его при этом мгновенно каменело, и люди, знавшие Беспалого недостаточно близко, невольно пугались этого зловещего выражения. Тимофей и сам страдал от наваждения, которое всецело поглощало его существо, парализовывало волю и не давало размышлять. Но что-либо поделать с собой он был не в состоянии. В этот нежданный момент он мог зло заскрипеть зубами, беспричинно обругаться по матушке и даже прикрикнуть на собеседника.
Это был его рок, который он забрал в оставшуюся жизнь.
О том, что Веселовский был действительно всемогущ, Тиша сумел убедиться в тот же вечер. Уполномоченному достаточно было козырнуть выписанным мандатом, как Леватый мгновенно превратился в послушного ребенка. Он велел привести Беспалого и, когда тот вошел, объявил ему безрадостно:
— С этого дня ты поступаешь в распоряжение Германа Юрьевича, представителя ЦК. — И дальше, не скрывая страха, полюбопытствовал: — Догадываешься зачем?
— Смутно, — усмехнулся Беспалый и, не спросив разрешения, покинул кабинет.
Герман Юрьевич был из той породы людей, которые, раз поверив во что-то, уже не сворачивают с избранного пути. Такие не умеют торговать собственными убеждениями. От Веселовского шла энергия неимоверного заряда, которой, казалось, он мог запалить даже бездыханный камень, а парализовать чужую волю для него было и вовсе пустяком.
— В общем, так, отныне ты больше не шпана, — строго объявил Веселовский. — Ты прикомандирован ко мне и будешь носить форму. А ты как думал?! Не стрелять же тебе приговоренных в зэковском бушлате… Слушать меня обязан, как отца родного. Если почувствую, что готовишь какую-нибудь гадость… Жалеть не стану! Ты больше никто. Ты понял меня?
— Да, — после некоторой паузы протянул Тиша. — Когда мне… выходить на службу?
— Ишь ты, как он загорелся… Хороший вопрос! Сегодня, милый, сегодня, — дружески похлопал по плечу нового сотрудника Веселовский. — Работы очень много. А потом, я приготовил для тебя сюрприз. Хочется верить, что он тебе понравится.
Этим сюрпризом оказался Шмель.
Его привели в тесную комнатенку, которая еще недавно служила карцером. Руки его крепко были стянуты за спиной обычной веревкой, на голове холщовый мешок.
— Развяжите, — распорядился Веселовский, — пусть напоследок белым светом полюбуется.
Мешок с головы Шмеля сдернули, и он настороженно осмотрелся.
— Вот, значит, где помирать придется. — Тоски не слышно, будто бы он говорил о вещах самых обыденных. И, хмыкнув, добавил: — Деревянный склеп не хуже каменного. Ба! Что за честь! — выкрикнул он радостно. — Помирать придется на глазах у всего мира, — рассмотрел он в плотной толпе начальника зоны.
Беспалый очень хотел услышать в голосе Шмеля нотки страха, тогда легче будет нажимать на курок и для своих действий он отыщет подобающее объяснение — расстрелял труса! Но Шмель вел себя так, как подобало вести себя настоящему вору: он не бросился операм в ноги, не просил о снисхождении, у него даже хватило мужества, чтобы посмеяться над своими мучителями. Отношение к смерти у него тоже было воровским — приход курносой он воспринимал как некий досадный момент в судьбе, и только.
Шмель издевался и был неуязвим в своей твердости.
Он повернулся, будто хотел убедиться, что шутка дошла и до тех, кто стоял за его спиной, и в этот момент взгляд Шмеля натолкнулся на Беспалого. Тиша был одним из присутствующих. Он не отличался от прочих даже внешне, а новенькая гимнастерка сидела на его плечах так же ладно, как на авторитетном воре кепка-восьмиклинка.
Тимофей поднял руку с «наганом» и выстрелил прямо в недоуменные глаза Шмеля.
* * *Пошел третий год, как Тимофей Беспалый возглавил колонию. Товарищ Веселовский, благословляя своего воспитанника, твердо наказал:
— Ты должен доказать, на что способен. Я верю в тебя! Убежден, пройдет год-другой и о тебе заговорят. Есть в твоем характере нечто такое, что отличает тебя от всех остальных. Не знаю, откуда это в тебе.
— Скорее всего закалка бывшего беспризорника, — улыбнулся Беспалый.
— Возможно, — не стал спорить Веселовский. — Но ты мне очень напоминаешь крысолова. Огромное хищное кровожадное животное, которое поедает своих сородичей для того, чтобы жить дальше. Поверь мне, это не самое худшее занятие, кому-то надо заниматься и этим. И знаешь, что я хочу тебе сказать, — ни у кого это не получается лучше, чем у такого стервозного животного, как крыса. Она как будто бы самой природой создана для убийства. Ей очень легко уничтожать себе подобных, потому что она знает их привычки, вкусы, навыки. Она их уничтожает там, где ее совсем не ждут. Именно так поступаешь и ты. Я создал тебя для того, чтобы ты уничтожал себе подобных, потому что ты, как никто другой, знаешь этот мир.
— Мне бы не хотелось разочаровывать вас.
— Надеюсь, что этого не случится. А теперь говори, какую бы ты хотел возглавить колонию?
— Мне бы хотелось вернуться туда, откуда я вышел, — уверенно произнес Тиша.
Герман Юрьевич долго хохотал и, отсмеявшись, произнес:
Герман Юрьевич долго хохотал и, отсмеявшись, произнес:
— Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь. — Он похлопал ладонью по карману френча и добавил: — Вот здесь находится бумага о твоем назначении именно в этот лагерь.
— А что же будет с Леватым?
— Ты волен решать сам. Он полностью поступает в твое распоряжение… В последнее время он совсем скурвился. А увольнять его жаль. Можешь оставить его в заместителях, а нет… передвинешь в начальники отряда.
И Веселовский вновь расхохотался.
— Я непременно последую вашему совету, — с хитрой улыбкой кивнул Тимоха Беспалый.
* * *На тринадцать ноль-ноль Лаврентий Павлович Берия назначил совещание, на котором должны были присутствовать начальники тюрем, пересылок, исправительно-трудовых лагерей и колоний строгого режима со всего Советского Союза. Это необычное совещание нарком решил провести в здании Лефортовской тюрьмы, чтобы толстые тюремные стены напоминали участникам о главной цели, ради которой они собрались: о необходимости совершенствования системы исправительно-трудовых учреждений страны. А кроме того, здание тюрьмы для гулаговского начальства куда более привычное место, чем Колонный зал Дома союзов.
Берия посмотрел на часы — до начала оставалось ровно две минуты. Этого времени вполне хватит, чтобы пройти из своего кабинета до просторного помещения, которое здесь называли залом и где его ожидали начальники колоний.
Лаврентий Павлович поправил галстук, придирчиво осмотрел себя в зеркале, потом смахнул с плеча едва заметные пылинки и уверенно шагнул к выходу. Он не оборачивался, зная, что за ним, на расстоянии нескольких шагов, следуют три рослых молодца, способных смешать с землей любого, кто покажется подозрительным, представляющим угрозу всесильному наркому. Охранники сопровождали Лаврентия Павловича повсюду, и он привык к ним, как к собственной тени. Если бы они однажды исчезли, ему стало бы не по себе. Привычка к охране до того укоренилась, что в сопровождении телохранителей Берия ездил не только по делам, например на заседания правительства, но даже к любовницам: рослые широкоплечие телохранители становились едва ли не свидетелями самых интимных моментов его жизни и терпеливо дожидались под дверями спальни, пока Лаврентий Павлович удовлетворит свою неуемную похоть.
Возглавив Наркомат внутренних дел, Берия решил реформировать правоохранительную систему. Он хотел создать такую карательную машину, которая смогла бы ликвидировать преступность в стране в течение двух-трех лет. Первый удар он решил нанести по уркаганам, которые стали теперь именоваться ворами в законе: они представляли собой реальную и весьма авторитетную силу в местах заключения и заставляли считаться со своей волей даже начальников колоний.
Иосиф Виссарионович предлагал решить эту проблему просто: всех воров в законе расстрелять! Однако Берия сумел убедить Хозяина, что эта акция нерациональна: во-первых, воры в законе легко растворяются среди рядовых заключенных, во-вторых, на место уничтоженных придут другие, а в-третьих, можно придумать более хитрый способ подрыва устоев уголовного мира. Именно по последнему вопросу Берия и хотел посоветоваться с начальниками колоний.
Он вошел в зал уверенной походкой, терпеливо дождался, когда утихнут аплодисменты, а потом, небрежно махнув рукой, разрешил всем сесть. Собравшиеся, преисполненные счастья от лицезрения одного из руководителей партии, громыхая стульями, уселись и приготовились слушать.
— Товарищи, вы знаэте, зачем я организовал эту встрэчу, — негромко начал Берия. Его грузинский акцент был мягким и совсем не портил речь. — Наши лагэря мнэ напоминают пороховую бочку, которая готова вот-вот взорваться и разнэсти половину страны.
Лаврентий Павлович сделал паузу и цепким, пристальным взором окинул присутствующих. Он знал о магнетической силе своего взгляда: его немигающие глаза способны были привести в трепет даже самого храброго человека. Он не раз убеждался, что под этим взглядом даже матерые урки превращались в послушных агнцев. Даже гулаговские генералы в его присутствии ощущали себя беззащитными детьми.
— Мне бы хотелось обратить ваше внимание, товарищи, на группу заключенных, которые именуют себя «ворами в законе». Считается, что это самая авторитетная часть осужденных и самая организованная. Согласно их уголовным правилам, они не должны работать, они лучше отрубят себе руки, чем подойдут к пилораме. Всю работу за них выполняют другие заключенные. Мне докладывают, что именно воры в законе организуют в лагерях мятежи и саботажи. — Берия заглянул в бумагу, лежавшую перед ним, и продолжал: — Только за последние три месяца в лагерях под Магаданом было зафиксировано семнадцать восстаний заключенных. В Воркуте, области, которая всегда считалась благополучной, было отмечено восемь выступлений осужденных! Я уже не говорю про Урал или Сибирь, где традиционно отбывают наказание самые неблагонадежные элементы. Еще месяц такой активности, и нам не хватит сил, чтобы держать заключенных в повиновении. Что еще настораживает: бунты стали вспыхивать в нескольких местах одновременно. Явно у уголовников имеется какой-то координирующий центр, и они начинают действовать согласованно. По нашим оперативным данным, именно воры в законе подбивают заключенных на бунты, ведут подрывную работу, делают все, чтобы сорвать наши планы по восстановлению народного хозяйства и по перевоспитанию людей, провинившихся перед нашей Родиной. Секретным предписанием я приказал ужесточить меры, направленные против деятельности воров в законе. Однако это пока помогает недостаточно, воровское отребье все более наглеет!
Начальники лагерей во все глаза смотрели на Лаврентия Павловича. Большинство из них впервые видели члена Политбюро так близко и старались запечатлеть в своей памяти все его уверенные, неторопливые жесты, каждое произнесенное им слово, чтобы потом рассказать об этом счастливом дне сослуживцам и женам, возможно, внукам. Невысокого роста, круглолицый, в очках-пенсне на широкой переносице, нарком напоминал потомственного интеллигента, случайно оказавшегося в столь малоприятном месте, как тюрьма. И совсем не верилось в то, что этот плотный лысеющий человек по своему могуществу совсем немного уступает самому Иосифу Виссарионовичу Сталину. На вид казалось, что Берии больше подошла бы роль заведующего кафедрой в каком-нибудь крупном институте, нежели роль министра, да еще возглавляющего силы правопорядка в стране.
Нарком продолжал мягким голосом:
— Я вас собрал для того, чтобы мы сообща решили, как нам действовать дальше. Я очень надеюсь на то, что мы сумеем выработать такой механизм, который позволит нам обезглавить преступный мир. Если мы не сделаем этого сейчас, то скоро уголовнички повылезают из всех дыр и преступность захлестнет страну. Кто хочет высказаться, товарищи? У кого-то есть какие-то соображения, предложения? — На его губах мелькнула ободряющая улыбка.
Тимофей Беспалый сидел в третьем ряду и мог хорошо рассмотреть Лаврентия Павловича. На его взгляд, нарком совсем не напоминал всесоюзного «пахана», а, как это ни странно, очень сильно смахивал на одного зэка, стопроцентного пидора по кличке Сидорка, с которым Тима когда-то чалился на зоне: такая же отекшая физиономия, такие же женственные манеры, попискивающие нотки в голосе, мягкие движения руками, и если отвлечься от тех слов, которые он произносил, то могло бы показаться, что он готов сейчас же отдаться первому попавшемуся мужику за полпачки папирос.
Однако Тимофей Егорович прекрасно понимал, насколько обманчиво его впечатление, перед ним был человек, обладающий огромной властью.
Первым на трибуну вышел толстый генерал-энкавэдэшник с занятной фамилией Скороспелка, которая больше подошла бы как кликуха какой-нибудь «шестерке» на сучьей зоне. Генерал хмуро посмотрел в зал и правильными рублеными фразами начал чеканить, видимо, заранее заученную речь:
— Товарищи! Всех воров в законе нужно расстреливать без суда и следствия, — замахал он указательным пальцем. — И желательно прилюдно, чтобы акцию могли наблюдать все заключенные, отбывающие наказание. Вот тогда порядка на зонах у нас будет больше! Я эту публику знаю очень давно: чем с ними строже, тем больше они тебя уважают, тем больше думают о нашей социалистической законности. — Скороспелка повернулся в сторону товарища Берии, который, скрестив руки на выпуклом животе, бесстрастно слушал оратора. — Если вы разрешите, Лаврентий Павлович, то мы завтра же и приступим к ликвидации всей этой погани.
И под жиденькие аплодисменты генерал Скороспелка удалился с трибуны. Лаврентий Павлович проводил выступившего снисходительным взглядом: он любил таких плохо образованных, но весьма исполнительных вояк. Однако тонкости мышления этим людям явно не хватало. Конечно, уголовникам нужно демонстрировать силу власти, но одной силой всех проблем не решишь, а значит, без мозгов тут не обойтись. Ладно, пусть несут генералы свою чепуху, на то и собрание.