Мулла невесело ухмыльнулся, от чего на его высоких тюркских скулах кожа собралась в морщинки.
— А что толку возражать! — отстранился он от Тимофея. — Как же мне теперь тебя называть? «Гражданин начальник»?
— Можешь называть Тимохой, как прежде… Но я вижу, что ты не очень рад нашей встрече. А ведь я рассчитывал на твою помощь, надеялся, что ты станешь мне опорой.
Заки сжал губы, морщины на его щеках сделались глубже.
— Сучару хочешь из меня сделать, гражданин начальник? Но эта работа не по мне. Ты что, забыл, кто я? Теперь между нами колючая проволока.
— Я ничего не забыл, Заки, — серьезно возразил Беспалый. — И проволока мне не мешает. Хорошо помню, как ты вступился за меня, когда я впервые переступил порог хаты. Если бы не твой авторитет, меня прирезали бы в тот же день.
В голосе Беспалого появились теплые нотки. Лицо его сделалось добрее, и Заки Зайдулла невольно вспомнил растерянного пацана Тимоху, которого чекисты поймали на московском рынке почти четверть века назад.
— Это уж точно. Если бы я тогда не вмешался, не бывать бы тебе полковником!
— Не ехидничай, Мулла. Лучше вспомни, как ты наказал того гада, который подкинул мне кошелек.
Мулла нахмурился. Кто бы мог подумать, что Тимофей Беспалый так много помнит? На долю секунды Заки почувствовал себя обезоруженным. Однажды Мулла и впрямь узнал, что обидчик Тимохи сидит в Таганской тюрьме, и, воспользовавшись тюремной почтой, распорядился как следует наказать предателя. Приказ был исполнен немедленно, и в ответ Мулла получил в небольшом конверте из грубой бумаги клок волос опущенного.
— Помню, не забыл, — обронил Мулла глухо. Он и сам частенько вспоминал старого кореша детства Тимоху Удачу. — Только ведь с тех пор времена изменились!
— Для тебя они не изменились, Мулла. Ты был вор и таковым остаешься. А я в отличие от тебя действительно сменил специальность…
— Поздно об этом говорить, Тимоха, что случилось, то случилось, обратно не воротить. Ты лучше колись, с какой стати ты собрал большой сходняк в этой зоне? Не боишься, что какой-нибудь пахан, которого ты опустил до «шестерки», захочет вспороть тебе живот?
— Мулла, ты меня недооцениваешь. Или, по-твоему, я не знал, на что иду? Ты посмотри, какая вас охраняет бригада! Это ведь любимые воспитанники самого Лаврентия Павловича Берии. Орлы! Все бывшие фронтовики, орденоносцы, гвардейцы, откомандированы сюда по его личному распоряжению и по партийной путевке. А потом, если ты обратил внимание, кумовья ходят по лагерю в сопровождении автоматчиков.
— И что же ты думаешь делать дальше?
— Я должен доказать, что не зря ношу полковничьи погоны. Извини меня, Мулла, за откровенность, но я или уничтожу всех, кто не подчинится здесь моей воле, или превращу их в послушных овец. Я ведь не шутил, когда говорил, что заставлю воров работать на мебельной фабрике! Ты слышал мою приветственную речь?
— Не довелось, — кисло скривился Мулла.
— Жаль! Она мне удалась. В стране пора завязывать с преступностью. Товарищ Сталин нам всем четко об этом сказал. Порядок наводить нужно с головы, а значит, с воров в законе. Они подчинятся, тогда всех урок в стране поставим на колени.
— Я вижу, у тебя большие планы, полковник!
— О! Это ты в самую точку, Мулла. Я разворошу весь этот гадюшник. Сегодняшнее побоище — это только начало. Это предостережение тем, кто вздумает ослушаться Тимофея Беспалого. Тебя же я призываю стать на мою сторону и поддержать меня. Все, что потребуется, я тебе гарантирую.
— Ты опоздал, гражданин начальник! Мы способны так же организоваться, как и всякое общество… А может быть, даже быстрее. У вас, у гэбэшников, есть генсек, у нас — смотрящий… Ты же знаешь.
— Ах, вот как! По-научному рассуждаешь. Не ожидал. Серьезный соперник… Но что-то слишком быстро вы организовались. Хотя это даже интересно. Я не люблю легких побед. Я сделаю вот что: запру вашего смотрящего, Хрыча, вместе с его кодлой в отдельный барак и посмотрю, что из этого выйдет. Уверяю тебя, получится веселый спектакль. И я тебе даже в чем-то завидую, потому что ты в этом спектакле являешься одним из главных действующих лиц. Как тебе моя идея — собрать всех паханов Союза вместе? Как думаешь, что из этого выйдет? — Мулла лишь снова скривился. — Здесь слабый станет еще слабее, а сильный окрепнет! Им еще сполна предстоит оценить мою выдумку.
— Только вор мог додуматься до того, чтобы столкнуть лбами законников! — спокойно вымолвил Мулла.
— Ты прав, Мулла, только вор Тимофей Беспалый мог до этого додуматься. Хотя операми такое новшество тоже было воспринято на «ура»! — Глаза полковника сияли от гордости. — Вот увидишь, я еще выбьюсь в генералы! Тебе же, Заки, я по-прежнему предлагаю сотрудничество. И если хочешь, помогу тебе сделаться смотрящим зоны. А сейчас иди и крепко подумай.
Беспалый сдержал обещание — уже на следующий день, после утренней поверки, Хрыча вместе с его кодлой он велел запереть в отдельном бараке, к которому приставил усиленную охрану.
Солдаты-срочники, не очень разбирающиеся в воровской иерархии и званиях, для которых законники были всего лишь зэками, насильно сдергивали строптивую кодлу с нагретых нар и прикладами подгоняли к бараку.
Тимофей Егорович спокойно наблюдал за тем, как молоденькие солдаты топтали сапогами упавшего Хрыча, всякий раз стараясь угодить в лицо. Трое подпаханников Хрыча выхватили ножи, но тотчас были сбиты охранниками с ног и втоптаны в грязь, а их бесчувственные тела с позором, за ноги, приволокли в барак усиленного режима.
Прочие зэки стояли в стороне и напряженно молчали. Кто-то со злорадством посматривал на побитого Хрыча, припоминая обиды, полученные от него. А кто-то смутно подозревал, что это прелюдия куда более страшной развязки. С паханом, о котором сами зэки слагали легенды, солдаты расправились просто — как будто перед ними был желторотый жиган.
Когда в барак был втиснут последний вор из кодлы Хрыча, Беспалый вышел на территорию зоны.
— Бродяги! — громко произнес он. — Кто меня знает, те подтвердят, что я никогда не любил, когда у кого-то на зоне власти было больше, чем у меня. Такую ситуацию я воспринимаю очень болезненно. Поэтому Хрыч получил по заслугам. В этой зоне вся власть находится у полковника Беспалого, прошу не забывать об этом, и я ни с кем не собираюсь делиться ею. А теперь хочу спросить вас, кто недоволен заведенным порядком?
Зэки угрюмо помалкивали. Некоторые знали Беспалого по местам прошлых отсидок. В то время он казался им вором с понятием, и сейчас можно было только предполагать, как здорово над ним подшутила судьба, если из законнного вора произвела в полковники.
Беспалый уверенно выдержал взгляд сотен глаз, а потом произнес:
— Я знал, что у нас с вами будет полное единодушие. Хочу напомнить: мы с вами вылеплены из одного теста. Я вас знаю так же хорошо, как самого себя. Развлекайтесь, бродяги, будьте на моей зоне как дома.
Беспалый улыбнулся на прощание и кивком головы увлек за собой вооруженную охрану.
Так сборище паханов лишилось вожака.
— Ну что, откушали? — зло поинтересовался рыжеволосый зэк, сплюнув на пол через большую щербину липкую слюну. — Это еще только начало. Тимоша нас еще так скрутит, что дыхалку сопрет. Я знаю его столько же, сколько Мулла: если он что-то решил, то сделает непременно. А он решил уничтожить всех воров в законе… Как большевики контру!
Это был Степан Афанасьев, известный больше как Шельма. Он вышел из среды беспризорников и был одним из ближайших друзей Муллы. Судьба развела их на многие годы, забросив в противоположные концы Союза, чтобы сейчас свести вместе под началом общего друга-неразлучника — Тимохи. Когда-то они втроем промышляли карманными кражами на рынках Москвы. Самым искусным среди них считался Тимоха, который за один вечер на многолюдных рынках столицы мог надыбать столько кошельков, что купюры едва помещались в просторных карманах. Он щедро делился с товарищами добытыми деньгами и, давая взаймы, часто забывал про долг. Тимоху обожали не только карманники, но даже громилы. Последние ценили его за то, что он был способен подыскать хату с добром, а то и найти наводчика, который за небольшой процент сумеет не только сказать, когда хозяина не бывает дома, но и в каком месте лучше всего искать сбережения.
Перерождение своего в доску Тимохи в хитрого и безжалостного полковника МГБ казалось ворам неправдоподобным.
— И что же ты предлагаешь, Шельма? — спросил высокий старик со скрипучим, словно рассохшиеся половицы голосом.
Его прозвище было Цыганок. Возможно, такое погоняло этому вору дали из-за курчавой шевелюры, сильно поредевшей на макушке и поседевшей на висках, а возможно, из-за того, что в молодости Цыганок, по слухам, был влюблен в молдаванку невероятной красоты, которая подарила ему трех отпрысков. Цыганок, как и всякий вор в законе, не признавал брака и семьи, зато никогда не оспаривал своего отцовства и гордо заявлял, что по всему Союзу можно отыскать три дюжины пацанят, которые имеют точно такую же физиономию, как у него. Каждый, кто слышал это бахвальство, невольно улыбался. Все дело было в том, что Цыганок отсидел на зонах почти полвека и для налаживания семейного благополучия у него от силы набиралось каких-нибудь года три.
Но незаконнорожденные дети всегда придавали веса пахану, а потому ни один вор не отказывался от ребенка даже в том случае, если сомневался, что дитя зародилось от его семени.
— Что я предлагаю? Оставаться бродягами, хотя в этом сучьем логове остаться людьми будет ой как трудно! Каждый из нас всю жизнь провел в тюрьме, на этапах и в пересылках. Мы знаем тюремный порядок, потому что мы его создавали! Каждый из нас был паханом в своей зоне, и в его обязанность входило поддерживать порядок, за это он отвечал перед всем воровским миром. Так вот что я вам хочу сказать, люди: нужно переступить через собственную гордыню и выбрать нового смотрящего зоны. Если мы этого не сделаем, то перережем друг другу глотки на радость Беспалому.
— И как же нам выбрать смотрящего, если все мы паханы? Может, ты предлагаешь бросить жребий? — произнес красивый парень лет двадцати восьми, с погонялом Амбал, и губы его сложились в кривую усмешку. Он знал, о чем говорил.
Амбал был из жиганов. Несколько лет назад он вместе со своей кодлой принял сторону уркачей. Именно это обстоятельство решило исход конфликта между урками и жиганами в одном из печорских лагерей. Амбал всецело принял религию воров, навсегда отказавшись от показного барства, которым грешили жиганы. Однако уркачи не могли позабыть его постыдного прошлого и частенько за глаза называли Барчуком. Многие с неприязнью вспоминали случаи, когда пьяный Амбал швырялся в ресторане деньгами, а однажды, поставив перед певичкой сумку, набитую деньгами, предложил ей раздеться донага вместе с оркестром. Что они и сделали.
Он так и не прижился в среде урок и вместе с тем навсегда потерял доверие жиганов.
— Я предлагаю не горячиться и обсудить наши дела спокойно. В этой зоне по воле злого рока собрался такой сходняк, которым не может похвастаться ни один лагерь. — Шельма печально улыбнулся. — Только вот беда — собрались мы не в самое удачное время. Мы должны выбрать себе толкового смотрящего, который сумел бы судить по правде.
— И кого же ты видишь смотрящим, уж не себя ли? — едко осведомился Цыганок, сощурив глаза.
— Нет, от этой чести я отказываюсь сразу, — резко заявил Шельма. Он сопровождал свою речь богатой жестикуляцией, ладони его постоянно взлетали в воздух. Создавалось впечатление, будто он рубит наседающих врагов. — Слишком много у меня в этом лагере недоброжелателей. Признаюсь честно: боюсь пойти против справедливости. Человек, которого мы изберем, должен быть авторитетным, кристально чистым по жизни и по возможности нейтральным.
— О ком ты говоришь, Шельма? Ты нам рисуешь ангела во плоти, — встрял в разговор худосочный сутулый зэк. — Среди нас таких не встретишь. Каждый стоит за свою кодлу и перегрызет за нее глотку. А тех, кто мнил о себе больше, чем следовало, порезали еще в столыпинском вагоне.
— Ты не прав. Есть такой человек. Лучше всего для этого подходит Мулла, — спокойно парировал Шельма. — Блядью буду, если он перешел кому-то дорогу или кого-то несправедливо обидел!
Клятва была серьезной и заставила задуматься каждого из законных. Мулла давно пользовался заслуженным авторитетом среди воров. Он был из тех людей, для кого тюрьма стала родным домом. Несмотря на ненависть ко всему казенному, каждый из них с беспокойством сознавал, что без хриплого лая собак, без вышек и без заборов, опутанных колючей проволокой, их жизнь сделается занудно пресной и такой же тоскливой, как у здорового человека, который волею судьбы оказался в сумасшедшем доме.
О себе Заки всегда рассказывал очень мало. По его словам, он происходил из тех татар, которые пришли когда-то служить московским великим князьям и получили земли на русских просторах. Говорил еще о том, что будто бы его род отличался могуществом и знатностью, восходя корнями к самому пророку Мухаммеду. Но с каждым столетием род все более мельчал, а отец Муллы и вовсе был дворником. Во время революции отец его сгинул невесть куда, оставив сыну зачитанный до дыр Коран, несколько шамоилов с изображением святых мест и тюбетейку.
— Муллу мы все знаем, — осторожно начал вор с крупной, лобастой головой. На его худых и узких плечах такая голова выглядела неестественно, казалось, она могла отвалиться при первом же неосторожном движении. — Он путевый законный. Лично я не припомню случая, когда бы он подвел бродяг. Мне нравится этот парень, и лучшего смотрящего, чем он, нам подыскать невозможно. Вспомните, как он усмирил сучар в колонии под Сеймчаном, когда они захотели вырезать всех урок…
Те, кто знал об этом случае, одобрительно закивали.
* * *…То, о чем говорил большеголовый вор, произошло пять лет назад, в самый разгар сучьей войны, когда в одночасье вырезали половину блатных. В те времена колонии раскалывались на сучьи и воровские, вирус недоверия друг к другу поразил весь воровской мир. Одна крупная партия воров была этапирована в «красную» зону, где их уже ждало несколько сотен сук. Это был негласный смертельный приговор, вынесенный лагерным начальством ворам за недавний бунт. Вооруженная охрана провела их в отведенный барак через разъяренную толпу ссученных и неторопливо удалилась, ожидая предстоящей потехи. Законные, оставшись в огромном темном бараке, готовились умирать. Те, кто верил в бога, усердно молились в уголке, безбожники крыли на чем стоит свет самих себя, ссученных, дьявола, а заодно и тех, кто молился. Законные знали о том, что ссученные всегда предлагали ворам в законе выбор — перейти в их ряды или принять смерть. Незадолго до этого на сходняке законными решено было, что лучше умереть, чем отказаться от воровской идеи. И когда Мулла, помолившись, вдруг неожиданно вышел из барака, все решили, что он переметнулся на сторону ссученных.
Вернулся Мулла через час.
— Все, бродяги, — бодро произнес он, глядя прямо в недоверчивые физиономии арестантов. Ничего не скажешь — бодрячок, стоящий у края могилы. — Зря молитесь, поживем еще. Пахан этой зоны — бывший мой подельник и старый должник. Когда-то я вытащил его из ментовских лап. А долги возвращают даже суки. В общем, так, мы с ним договорились разделить зону на две половины: воровскую и «красную» — и в дела друг друга не вмешиваться.
Возвращение Заки из лап ссученных было похоже на чудо и напоминало воскрешение библейского Лазаря — многие уже считали Муллу покойником.
И лишь позже Мулла признался, что держал в рукаве нож и в случае отказа своего бывшего подельника уложил бы его на месте ударом в сердце…
* * *— Я против Муллы, — сказал вор с некрасивым погонялом Глист.
Свое погоняло зэк получает в начале своей воровской карьеры и несет кличку, как собственную судьбу, до самой смерти. Она его корона, она его горб. Редко какой вор с «презрительной» кличкой добивался таких высот, как Глист: он был смотрящим на четырех воровских зонах, дважды выигрывал сражения у ссученных, а на станции Котласская устроил «красным» такую резню, что об этой победе мгновенно заговорил весь Север, прозвав ее «Котласским побоищем».
— Я тоже наслышан о том случае, когда он сумел разделить сучью зону, — продолжал Глист. — Но мне всегда было интересно знать, что же такое он сказал сукам, что заставил их вдруг неожиданно отказаться от войны. А может, эти ребята падают в обморок при виде крови? — предположил он с издевкой.
— Я ни в чем не собираюсь оправдываться, Глист. Я поступил так, как мне подсказывала совесть. И кто меня упрекнет в том, что я сумел спасти жизни нескольких десятков воров? Сделал я это для того, чтобы мы выиграли главное сражение. А быть ли мне паханом на этой зоне… Вы ведь еще не спросили меня, бродяги, а я еще не согласился. Слишком это хлопотное дело! — Мулла скрестил руки на груди.
Он осознавал собственную силу и то, что при желании он мог бы раздавить любую мятежную кодлу и сделаться паханом, не спрашивая ни у кого разрешения. Но в этом случае он нарушил бы один из воровских принципов — на законного вор должен смотреть как на равного. Он был силен не только людьми, стоящими за его плечами, не только беспризорным детством, но и чистотой прошлой жизни. И в этом его спокойном ответе чувствовалась сила, которая в несколько минут способна была перевернуть весь лагерь.
— А знаете что, бродяги, я согласен быть смотрящим, не превращать же нашу жизнь в бардак, — после долгой паузы сказал Мулла и, слегка прищурив раскосые глаза, добавил: — Может быть, у кого-то имеются свои соображения на этот счет?
— Будь смотрящим, Мулла! Ты достойный вор! — поддержали Заки Зайдуллу воры.
— Мулла правильный бродяга!
— Пусть Мулла будет!
* * *Вечером того дня, когда Муллу избрали смотрящим лагеря, Беспалый опять велел привести к нему Заки Зайдуллу. Лагерный «телеграф» сработал мгновенно, весть о новом смотрящем достигла ушей кума. Молоденький лейтенант, сопровождаемый четырьмя автоматчиками, ткнул в новоиспеченного смотрящего пальцем и распорядился: