Они вошли в кабинет, присели. Беспалый разлил спирт по стаканам.
— Поехали! — И он вылил спирт в глотку. Поморщился и, прищурившись, отыскал на столе вилкой огромный ломоть сала. — Видишь, опять пить я начал… помалу. Только пойло в этой дыре и помогает. Да вот еще любовь к службе… Кому-то ведь надо этим заниматься, — тяжко вздохнул он. — А так совсем загнешься от тоски! А какая тоска здесь будет зимой, ты даже не представляешь! Мороз, ветер… Ну, хоть вой! Так вот, как только оттащили за ноги на погост Гришуню, а тебя затрюмили, ну а как затрюмили — сам знаешь, — подмигнул Беспалый. — Весь контингент разбился на множество мелких групп. Оказывается, воры очень не любят друг друга, — сделал удивленные глаза Беспалый. — И тут пошла такая резня, что не приведи господи! Посшибали друг другу рога, кого заточками перекололи, кого в бетонные дорожки вогнали. В общем, было на что посмотреть! Признаюсь тебе, Мулла, они меня разочаровали. Да это не паханы, а просто шайка каких-то беспредельщиков! — Полковник Беспалый откусил кусочек сала.
— Придет время, и я выпотрошу из тебя все кишки! — жестко пообещал Мулла.
Обещание бывшего «сотоварища» не отбило у Беспалого аппетита — он продолжал смачно пережевывать сало мощными челюстями.
— А почему бы тебе не сделать этого сейчас? — поинтересовался полковник с воодушевлением, как будто бы речь шла о какой-то превеселенькой затее. — Хрякни меня по затылку чем-нибудь тяжелым, а за дверью никто и ничего не услышит. Молчишь… То-то! Запомни, Заки: ты теперь до конца своих дней мне кланяться должен за то, что я тебя от бесчестья спас. Ты даже представить себе не можешь, что в лагере делается. Всех, кто мог сопротивляться, перерезали, а кто не мог — отпидорасили! Сам понимаешь: это для воров хуже смерти. А теперь иди!
Глава 14 ДЕРЖАТЬ ШТУЦЕР ПО ВЕТРУ
Мулла легко перешагнул границу локалки и затопал к своему бараку. Правая рука привычно покоилась в кармане, и подушечкой указательного пальца он ощущал остроту лезвия — просто так он не сдастся, непременно заберет с собой в пекло парочку нахалов, не способных усвоить правила хорошего тона.
Несколько зэков, стоявших у входа в барак, настороженно наблюдали за Муллой. Они тоже не ожидали, что Беспалый, который за последние пять дней отправил на тот свет несколько десятков воров, отпустит Муллу живым.
Мулла высмотрел Шельму в окружении трех зэков, которых не видел прежде. «С нового этапа!» — догадался Мулла. Видимо, «новобранцы» уже успели понять, в какое веселое местечко они попали, и держались с таким напряжением, будто ожидали, что им на шею вот-вот набросят крепкую удавку.
— Живой! — безрадостно протянул Шельма.
— А что мне сделается! — мгновенно отреагировал Мулла.
— Вид у тебя только больно усталый. Как будто из-под тебя только что бабу выдернули.
Мулла невольно улыбнулся:
— А может, так оно и было?
— Зная тебя, совсем не удивлюсь, — невесело хмыкнул Шельма. — Мы тут тоже немного поразвлеклись. Всех паханов и подпаханников перерезали, а кто вякать стал, так того скрутили да в углу барака в пидоры определили. Крут наш браток! Здесь в одиночку лучше не ходить, иначе прирежут. Вот с этими урками я под Красноярском в зоне парился. Нашей окраски пацаны. Так и ходим теперь, слипшись, как сиамские близнецы.
Мулла снова улыбнулся:
— Сиамских близнецов двое.
— А-а, плевать! — отмахнулся Шельма. — А вчера вечером Беспалый собрал всех и сказал, чтобы мы больше не ерепенились и шли в промзону. Говорит, что станки нас заждались! Да я лучше руку себе отрублю, чем за станок встану! — закончил Шельма свой доклад.
— А где Кирсан? — спросил Мулла.
— Нет Кирсана, Мулла! — выдохнул Афанасий. — Его еще вчера вечером прирезали.
— А Меченый?
— Его уже два дня как похоронили. Три дырки в животе у него было. Кровь из него хлестала, как из кабана. Вон там за бараком и помер, а потом вертухаи его за локалку вытащили. Жаль парня, что и говорить. Путевый был! Мулла, ты от нас не отходи, самое интересное здесь вечером происходит! Резня… Жуть!
Лагерь действительно сейчас выглядел как-то иначе. Что-то в нем изменилось. Казалось, что с прежней зоной его роднит только территория. Над всей гигантской площадью висел какой-то зловещий рок. Для того чтобы его лицезреть, совсем не нужно было обладать особыми чувствами — напряжение просматривалось в лицах зэков, в их жестах, в походке. Больше всего сейчас они напоминали собак, которых расстащили в разные стороны, и каждая дожидалась подходящего случая, чтобы возобновить прерванный поединок.
— Представляю…
Итак, Беспалый сумел-таки раздавить воров. Для этого ему не нужно было выявлять законных, внедрять в их среду своих стукачей, искать новые формы борьбы с преступностью, — он просто собрал всех коронованных на одной территории, заняв при этом позицию стороннего наблюдателя. Его чудовищный эксперимент удался на все сто: многие паханы воровского мира перерезали друг друга в первую же неделю. Те, в ком сохранилась крупица благоразумия, выжили, но лишь для того, чтобы в полной мере ощутить на собственной шкуре тяжесть беспаловских «реформ».
— И все-таки кто здесь сейчас верховодит?
— Шакалы, — спокойно ответил Шельма. — Волк может бродить в гордом одиночестве, а эти мелкие твари обязательно сбиваются в стаю. Помнишь уркача с погонялом Рубленый?
— Ну? — протянул Мулла.
— Теперь он пахан.
Из глубин памяти Муллы выплыл образ веселого домушника Коли Рублева, который когда-то ходил в «шестерках» у Гришуни Маленького, но позже, когда позиции Гришуни в воровском мире пошатнулись, отрекся от него, как последняя падла. Затем он создал свою группу из молодых и дерзких воров. Именно тогда и проявился сволочной характер Рубленого — он прилюдно пообещал, что придушит Гришуню, как только тот объявится в Москве. Гришуня наверняка припомнил бы ему эту угрозу, если бы воровской бог отпустил пахану поболее дней.
Для воров не было секретом, что, кроме импортного барахла и золотых безделушек, Колю Рубленого интересовали молодые девки, которых он частенько подкарауливал вечером на улицах столицы. Если девчонка не хотела подарить ему любовь в каком-нибудь тихом скверике, то он резал ей с досады лицо бритвой. За такой беспредел в воровской среде спрашивали весьма строго, хотя бы потому, что он вынуждал мусоров шманать воровские малины и наводить шухер. Путь в воровскую элиту подобным ухарям был, как правило, заказан — девок полагалось любить!
— Так вот, — продолжал Шельма, — Рубленого привезли к нам два дня назад, и он стал ловить вместе со своей шоблой недобитых паханов и пидорасить их по углам.
Мулла крепко задумался: такая подлянка была в духе Беспалого. А что, если Тимоха велел Рубленому особо заняться кое-кем из паханов? Муллу вдруг обожгла невероятная мысль: может, на очереди он сам? Заки непроизвольно сжал кулаки.
— Пока тебя не было, много чего переменилось, Мулла. Вон глянь, Артур топает. — Шельма кивнул на зэка лет пятидесяти. — Использовали его как «маргаритку», а ведь он известный на всю Сибирь вор. Теперь в его сторону никто даже не смотрит.
— Потом он троим своим обидчикам глотки ночью перерезал, — напомнил стоявший рядом зэк, который своим густым басом напоминал регента церковного хора.
Взгляд Муллы невольно задержался на проходящем мимо зэке — он был сгорблен и тощ. Обреченность четко запечатлелась на его лице. Не следовало иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что при переводе вчерашнего законного в обычный лагерь его бросят на пол к параше.
Мулла знал Артура давно, но сейчас узнавать его не полагалось, — теперь между ними пролегала непроходимая пропасть.
— А что с того? — неожиданно разозлился молчавший до этого третий зэк. — «Маргаритки» в любом лагере сгодятся.
— В общем, так, братва, вижу, нам предстоит веселая ночка. А потому предлагаю спать по очереди, — негромко, но твердо произнес Мулла. — Если что, кричите: «Атас!» — и заточки в руки. Просто так мы им не дадимся! Бешеный пес кусает всех без разбора!
* * *Сумерки воровато вползли в окна бараков, бросив на пол длинные кривые тени, потом они сгустились до черноты, наступила ночь. Лагерь не спал. Зэки, разбившись на небольшие группы, с опаской поглядывали друг на друга, зная, что доверяться никому нельзя. Они передвигались по зоне, осторожной поступью напоминая привидения. Рядом с бараком кто-то вскрикнул, потом захрипел и затих — нетрудно было догадаться, что на небеса отправилась еще одна грешная душа…
Обесчещенные урки, сбившись в злобную стаю, по всем правилам охоты отлавливали вчерашних обидчиков, насиловали и хладнокровно вспарывали им животы. Мстить было за что — урки понимали, что их позор станет достоянием всей лагерной братии и отныне им определено место у входа в барак, в углу, который презрительно именуется петушиным.
Обесчещенные урки, сбившись в злобную стаю, по всем правилам охоты отлавливали вчерашних обидчиков, насиловали и хладнокровно вспарывали им животы. Мстить было за что — урки понимали, что их позор станет достоянием всей лагерной братии и отныне им определено место у входа в барак, в углу, который презрительно именуется петушиным.
Но все это обещало быть в будущем, а сейчас началась охота! И они старались сполна утолить иссушающую жажду мести и частенько резали даже тех, кто случайно подворачивался под руку. Даже заяц способен напасть на лису, когда видит перед собой оскаленную пасть, — чего же ждать от тех, кто большую часть жизни не расставался с ножом и владел им так же искусно, как королевский мушкетер шпагой.
Последние несколько дней воры жили по принципу «сегодня ты, а завтра я». Когда рассвет прогонял ночь, перед солдатами всякий раз представала одна и та же страшная картина: в разных концах лагеря лежали воры с перерезанными глотками. Уже никто не говорил о том, чтобы собрать сходняк. Каждый вор теперь был сам по себе — доверять было некому, и озверелая петушиная масть собралась в кучу, чтобы резать тех, кому еще было что терять.
Воры, разобщенные взаимными обидами, объединяться не спешили — слишком хрупким и ненадежным казался любой союз. Если и могли они кому-то доверять, то лишь собственному чутью и заточенной финке, с которой каждый из них не расставался ни на миг.
Мулла не спал всю ночь. Он ожидал, что среди воров наверняка отыщется какая-нибудь «торпеда», согласившаяся ради собственного освобождения лишить его жизни. Такому отморозку он готов был с превеликим удовольствием выпустить кишки…
Теперь, когда вконец забылись воровские заповеди, оставалось единственное — собственный опыт, который был сродни звериному инстинкту и подсказывал, что в случае опасности следует вцепиться зубами в протянутую руку, прокусив ее до хруста в костях.
Мулла настороженно смотрел на каждого встречного, как будто именно за его спиной пряталась курносая, а уж если она прыгнет на загривок, то от ее цепких лап спасти сумеет только живая вода.
Рубленый сознавал свою силу. Пусть воинство его было и небольшим — каких-нибудь десять уркаганов, но он знал: у него хватит могущества, чтобы заткнуть глотку самому ретивому вору.
Все получалось словно по Библии: «И последние станут первыми», — вот только божественное слово Рубленому заменяла острая воровская заточка, которая не сгибалась даже в том случае, если утыкалась в ребро. От праведников Рубленый себя не отделял: у воровской масти крест тоже является священным символом, а наколка с распятым Христом в терновом венце свидетельствует о перенесенных страданиях. Рубленый считал себя подвижником воровской идеи, а потому обязан был бороться за чистоту рядов. И сейчас он казался себе отважным рыцарем, явившимся в Святую землю спасать Гроб Господень. Вокруг были иноверцы, а с ними полагалось расправляться без сожаления.
Вооружившись заточкой, Рубленый в сопровождении десяти уркаганов ходил по баракам и добивал раненых законных. Разговор был, как правило, недолгим. Взглянув на обессиленного зэка, которого еще вчера готов был признать апостолом, Рубленый почти радостно восклицал:
— А, это ты, сука?! Ну, получай!
Рубленый никогда не думал, что судьба преподнесет ему столь щедрый подарок. Он, обычный жиган, который бегал за спичками для матерых уркачей, теперь был хозяином, и к его милости теперь взывали те зэки, голос которых когда-то громко звучал на сходняках. Власть опьянила Рубленого, и более сильного наркотика он еще не пробовал. Достаточно положить на язык, чтобы мозги сразу пошли набекрень.
Поразмыслив, Рубленый пришел к выводу, что победа его была закономерной, — он не халиф на час, которого народный бунт вытолкнул на престол. Все объясняется тем, что внутри он имел закаленный стержень, о который разбиваются людишки поплоше. Власть не дается просто так, она всегда завоевывается силой, но ее мало заполучить, нужно еще и суметь удержать. А для этого полагается иметь крепкие руки.
Никто не смел остановить беспредел Рубленого — себе дороже! Поступят, как гномы с Белоснежкой, — приспустят штаны и лишат невинности!
Мулла зорко наблюдал за тем, как Рубленый по-хозяйски пересек барак и направился к противоположной стене, где на нарах помирал урка Вася Питерский. Вася умирал уже второй день. Он стал жертвой одного из тех бессмысленных побоищ, которые произошли в течение последней недели. Вася Питерский превратился в тень, которую уже никто не брал в расчет. Уважаемый урка не остался бы в одиночестве, если бы его корешей не перерезали раньше.
Рубленый нагнулся над Питерским и сочувственно поинтересовался:
— Болит, Васяня?
— Не твоя забота! — процедил сквозь зубы Питерский.
— А ты грубиян. И все-таки мне жаль тебя, — искренне посочувствовал Рубленый.
— Вижу, как тебе жаль. Смотри, соплю не пусти.
На лице раненого появилась болезненная гримаса.
— А ты остер на язык! — похвалил Рубленый. — Уже деревянный бушлат впору примерять, а все хорохоришься. Вот что значит вор старой закалки! Сейчас таких почти не встретишь — есть за что уважать. На прошлой неделе последних самых отчаянных в тундре закопали. Вот так-то! Ты посмотри вокруг! Все языки в задницу засунули. Боятся! Начни я кого-нибудь на куски резать, так они и не дернутся. А ты знаешь, зачем я к тебе подошел?
— Добивать…
— Угадал, — сощурился Рубленый, словно кот на солнышке.
— И чего же ты тянешь? Режь, паскуда! Или поизгаляться охота?
— А ты нетерпелив, Васяня. И слова у тебя бранные. Но если ты настаиваешь… — Сейчас Рубленый напоминал священника, который спешит положить на очи умирающего пятаки, чтобы успеть к торжественному венчанию. Повернувшись к корешам, стоявшим рядом и в молчании слушавшим их диалог, Рубленый проговорил: — Задушите его. Терпеть не могу крови…
За несколько дней Рубленый крепко придавил всех воров. Мулла полагал, что следующим на очереди стоит он и давить его Рубленый будет так яростно, что треск пойдет по всей зоне.
Шельма подошел незаметно, тронул слегка Муллу за плечо. Голова его заговорщицки качнулась, и тот понял — пора! Два часа назад Афанасий прошелся по лагерю, чтобы разведать, кто из воров не побоится поднять голос против Рубленого. Таких оказалось очень немного, но и их было вполне достаточно, чтобы бросить бывшего жигана к отхожему месту.
— Рубленый, а не слишком ли много ты на себя берешь? — произнес Мулла и увидел, как на его голос почти одновременно с разных концов барака поднялось несколько зэков — к его удивлению, их было значительно больше, чем он предполагал. Видно, Рубленый успел надоесть многим.
— Уж не Мулла ли это тявкает? Малай-малахай, жить не хочешь? Я уж думал, ты давно сдох, а ты, оказывается, еще по зоне ковыляешь!
Рубленый даже позабыл о Васе Питерском — сжал губы, свел брови к переносице. Ему теперь предстояло более важное занятие, чем кромсать падаль.
Мулла шагнул вперед — сколько же раз ему приходилось умирать за последнюю неделю! — и выдохнул:
— Пасть захлопни, сучара!
Еще один шажок. В движениях Муллы присутствовала заметная ленца и осознание собственной силы. И тут он увидел, как с нар поднялось еще несколько воров — все они сжимали в руках ножи, только у одного была неизвестно откуда взявшаяся велосипедная цепь.
— Убей его! — кратко и зло распорядился Рубленый, посмотрев на стоявшего рядом с ним двухметрового детину, фонарным столбом возвышавшегося среди прочих.
— Это же Мулла! — тихо произнес великан.
Глаза его округлились, того и гляди оставят привычные орбиты и пустятся наутек. Видимо, парень был из тех, кто еще умел уважать авторитет старых воров.
— А по мне, так хоть сам Аллах! — не повышая голоса, жестко отрезал Рубленый.
Зэки тесным кольцом обступили кодлу Рубленого. Среди них были те, кого Коля уже успел превратить в «марьиванну», и сейчас они с нетерпением ожидали отмщения. Иным не нравилось стремительное возвышение Рубленого, а многие хотели наказать Рубленого за беспредел.
— Ты на меня пасть не разевай, я тебе не раб! — угрюмо огрызнулся верзила, показав лошадиный оскал.
Кодла отступила от своего пахана на полшага, тем самым невольно очертив вокруг него какой-то невидимый круг. Сейчас Рубленый стоял в середине этого круга, и над ним, словно нимб святого, повисла опасность. Эту мгновенную перемену ситуации почувствовали все. Ему бы не приближаться к роковой черте, за которой стояли остальные воры, смешаться вместе со всеми, сделаться как можно незаметнее… Но он как будто не замечал всеобщего немого негодования и насмешливо бросил вызов судьбе:
— Штуцер по ветру держишь, падла! Нового хозяина себе высмотрел! Думаешь, он тебе на клюв бросит. — Рубленый презрительно посмотрел на верзилу. — Ну что же вы стоите, давайте, режьте своего пахана! Только я просто так не дамся!