Дядя не пошевелился, но тайными были ритмы его присутствия, и Отец ждал и ждал, никуда не торопясь. Ничего не добавил к тому, что уже сказал, разве что, в виде постскриптума, долгое, терпеливое молчание. Наконец рука Дяди потянулась к карману, вынула спички. Дядя открыл глаза, вроде бы Отца вовсе не замечая, и прикурил сигарету. Только тогда повернулся к нему.
– Вещи, которые он отправляет, – сказал.
Разогнал табачный дым, который наплывал прямо на Отца.
– Он от них избавляется, – сказал.
Дядя не подносил сигарету ко рту, она курилась сама собой; казалось, он ее и прикуривал, делая ей одолжение.
– Я так его и не понял. Кто-нибудь понял? – спросил Дядя.
Отец сказал, что ему это показалось своеобразным способом вернуться, может быть, даже красивым: каждый раз понемногу. Это казалось счастливым способом вернуться.
– Он же, наоборот, уходил, – заключил Отец.
Дядя взглянул на сигарету, позволил ей дымиться еще несколько секунд, а потом потушил в цветочном горшке, который уже давно к такому привык.
– Именно, – подтвердил он.
Потом закрыл глаза. Уже во сне добавил, что никто не исчезает, чтобы умереть, но иные это делают, чтобы убить.
– Ну конечно, – изрекла Мать, ликуя, – разумеется, девочка должна увидеть город, иначе откуда возьмется у нее понимание готического собора или речной излучины.
В городе не было ни готических соборов, ни речных излучин, но никому и в голову не пришло осведомить об этом Мать (многие из ее силлогизмов были поистине неразрешимыми). Дело было посередине завтрака, тосты уже начинали остывать, а Отец и Юная Невеста в своих комнатах собирались в путь.
– Только я не понимаю, почему на поезде, – продолжала Мать. – Раз уж у нас есть автомобиль.
Аптекарь, записной ипохондрик, тем самым необычайно подходящий для своего ремесла, пустился в рассуждения об опасностях путешествий, каким бы способом их ни предпринимать. С определенной гордостью подчеркнул, что ни разу не удалялся от своего дома больше чем на тридцать пять километров. «Для этого требуется завидное постоянство», – признала Мать. «Одно из моих достоинств», – засмущался Аптекарь. «И изрядная доля глупости», – заключила Мать. Аптекарь слегка поклонился и прошептал: «Благодарю вас», – потому что выпил лишку, и только вечером, дома, заподозрив, что какие-то нюансы от него ускользнули, выстроил фразу целиком. После чего не мог заснуть. Его жена, мегера на десять лет его старше, с известным всей округе скверным запахом изо рта, осведомилась, что его беспокоит. «Кроме тебя?» – спросил в свою очередь Аптекарь, у которого бывали смолоду моменты просветления.
Так они очутились в поезде. Модесто хорошо потрудился, и целый вагон был предоставлен им двоим, в то время как в других люди теснились между чемоданов и детского визга. Невероятно, чего можно добиться, располагая большими деньгами и определенным даром вежливого обращения.
Отец сидел по ходу движения, из-за неисправности сердца и согласно столь же подробным, сколь идиотическим предписаниям своего кардиолога, доктора Ачерби. Юная Невеста оделась с безупречной элегантностью, выбрав скорее удлиненный покрой. В самом деле, Мать, провожая ее взглядом, наморщила нос. «Она что, едет навестить сестер?» – спросила у соседа, даже не обратив внимания на тот факт, что рядом сидит монсеньор Пазини. Но она никогда в разговоре не выбирала собеседников. Может быть, изрекая фразы, думала, будто говорит всему миру. В такое заблуждение впадают многие. «Возможно, и так», – вежливо ответил монсеньор Пазини. Несколько лет назад одна кармелиточка вскружила ему голову, но в данный момент он об этом и не вспомнил.
Когда поезд тронулся – а согласно предписанию уже упомянутого доктора Ачерби они явились на вокзал за час до его отправления, чтобы избежать какой бы то ни было возможности стресса, – Отец подумал, что пора приступать к операции, которую он, с определенной яростью в душе, решил осуществить в этот день.
– Вы, должно быть, задаетесь вопросом, зачем я вас взял с собой, – начал он.
– Нет, – отозвалась Юная Невеста.
На этом беседа оборвалась.
Но Отец должен был исполнить свою миссию, выверенную до миллиметра, так что он заново построил в уме весь план, затем открыл портфель, с которым всегда ездил в город (там часто не содержалось ничего, ему просто нравилось иметь что-то в руках, чтобы не забыть по дороге), и вынул оттуда письмо. Конверт был вскрыт и обклеен марками.
– Я получил это несколько дней назад, из Аргентины. Боюсь, вы должны прочесть это, синьорина.
Юная Невеста посмотрела на конверт так, как смотрят после рвоты на блюдо спаржи.
– Вы предпочитаете, чтобы я кратко изложил суть? – спросил Отец.
– Сказать по правде, я бы предпочла, чтобы вы положили его обратно в портфель.
– Это невозможно, – возразил Отец. – Вернее, бесполезно, – уточнил.
– Тогда я бы предпочла краткое изложение.
– Ладно.
Поезд грохотал.
– До меня дошли новости относительно вашего семейства, – начал Отец. – Не слишком-то хорошие, – уточнил.
Потом, видя, что Юная Невеста никак не реагирует, решил приступить прямо к сути дела.
– Видите ли, боюсь, я должен сообщить вам, что на следующий день после того, как вы отбыли из Аргентины, вашего отца нашли в канаве: он захлебнулся в двух вершках жидкой грязи.
На лице Юной Невесты не дрогнул ни один мускул. Отец продолжал:
– Он возвращался вечером неизвестно откуда, возможно, был пьян, или, хотелось бы думать, лошадь внезапно понесла и сбросила его. Скорее всего, несчастный случай, слепой удар судьбы.
– То не канава, – проговорила Юная Невеста. – То река, жалкая речушка, протекающая в тех местах.
Отец предвидел совсем другую реакцию и к ней подготовился. Он выронил письмо, пришлось наклониться, чтобы его поднять.
– Никакого удара судьбы, – продолжала Юная Невеста. – Он обещал это сделать, и сделал. Напился как свинья, а потом прыгнул с берега.
Голос был очень жестким, спокойным. Но Отец заметил слезы у нее на глазах.
– Вам известно что-то еще? – спросила Юная Невеста.
– Он оставил странное завещание, написанное в самый день смерти, – осторожно приступил Отец.
Поезд грохотал.
– Он оставил половину своего состояния жене, а вторую половину – детям, – сказал Отец.
– Всем детям?
– В этом-то и дело, если угодно.
– Угодно.
– Должен сообщить вам, синьорина, что вы не упомянуты.
– Ценю вашу тактичность, но предпочла бы обойтись без эвфемизмов: я знаю, чего могу ожидать.
– Скажем, вы упомянуты, но в контексте… несколько суровом, как бы я это определил.
– Суровом.
– Там есть только одна фраза, посвященная вам.
– И что говорит эта фраза?
– По-видимому, ваш отец желал, чтобы вы были прокляты на весь остаток ваших дней. Я цитирую по памяти и приношу глубокие извинения.
Слезы струились по ее щекам, но она сидела очень прямо и не сводила глаз с Отца.
– Что-нибудь еще? – спросила она.
– Это все, – заключил Отец.
– Откуда вы знаете такие вещи?
– Меня информируют, всякий, кто занимается коммерцией, старается получать информацию.
– Вы ведете дела с Аргентиной?
– Случается.
Юная Невеста не пыталась скрыть своих слез, даже не вытирала их. Но в голосе ее не было ни тени жалобы или удивления.
– Ничего, если мы немного помолчим? – спросила она.
– Ну еще бы, я вас прекрасно понимаю.
За окнами мелькали поля, всегда одинаковые; Юная Невеста погрузилась в свинцовое молчание, а Отец, вперив взгляд в пустоту, предался размышлениям. Мимо проносились полустанки, чьи названия расплывались; нивы, тучнеющие на жаре; хутора, лишенные поэзии; немые колокольни, крыши, овины, велосипеды; неясно видимые человеческие существа; извивы дорог, ряды посадок и один раз – цирк. Только на подъезде к городу Юная Невеста вынула платок, вытерла слезы и подняла глаза на Отца.
– Я – девушка без семьи и без гроша, – заключила она.
– Да, – согласился Отец.
– Сын знает об этом?
– Мне не показалось, будто есть настоятельная необходимость сообщать ему.
– Но он узнает.
– Это неизбежно, – солгал Отец, зная, что дела обстоят несколько сложнее.
– Куда вы меня везете?
– Что?
– Вы меня увозите прочь?
Отец заговорил твердо, он хотел, чтобы Юная Невеста поняла, насколько он владеет ситуацией.
– Вовсе нет, вы пока остаетесь в Семействе, синьорина, тут даже не о чем говорить. Я попросту желал побыть с вами наедине, чтобы сообщить новости, касающиеся вас. Я вовсе не увожу вас прочь.
– Тогда куда вы меня везете?
– В город, синьорина; вы должны всего лишь сопровождать меня.
– Я бы хотела вернуться домой. Можно?
– Разумеется. Но могу я вас попросить не делать этого?
– Почему?
Отец заговорил тоном, к которому прибегал редко и которым никогда не заговаривал с Юной Невестой. Тон был почти доверительный.
– Разумеется. Но могу я вас попросить не делать этого?
– Почему?
Отец заговорил тоном, к которому прибегал редко и которым никогда не заговаривал с Юной Невестой. Тон был почти доверительный.
– Видите ли, мне было неприятно заниматься вещами, которые касаются только вас, и меня не порадовал тот факт, что я раньше вас узнал новости, к которым имею лишь косвенное отношение. У меня возникло досадное ощущение, будто я у вас что-то украл.
Он сделал короткую паузу.
– И я подумал, что испытаю облегчение от мысли, что и вас можно ввести в курс обстоятельств, которые вам неизвестны, но которые оказали, и до сих пор оказывают, огромное влияние на жизнь Семейства, в особенности на мою.
Юная Невеста взглянула на него с изумлением, на какое и намека не было, когда она услышала о своем отце.
– Вы хотите открыть мне какую-то тайну? – спросила она.
– Нет, я не в силах сделать это. И потом, я стараюсь избегать ситуаций, в эмоциональном плане слишком ко многому обязывающих, по причине предосторожностей медицинского характера, как вы, должно быть, понимаете.
Юная Невеста слегка кивнула в знак согласия.
Отец продолжал:
– Думаю, самый лучший план – пойти со мной туда, куда я вас приведу, в том месте любой сумеет рассказать вам то, что вы должны знать; для меня это очень важно.
Он уставился на свои запонки, подыскивая точные слова.
– Предупреждаю, что в первый момент это место вам покажется малопристойным, особенно после известий, которые вы только что получили, но по зрелом размышлении я взял на себя смелость предположить, что вы – девушка, не слишком связанная условностями, и убежден, что вы не смутитесь и в конце концов поймете, что другого способа нет.
В какой-то миг показалось, будто Юная Невеста хочет что-то сказать, но она всего лишь отвернулась к окошку. И увидела, как огромный вокзал раскрывает свою пасть из железа и стекла и заглатывает их.
– И что ты делаешь здесь совсем один? – спросила у меня Л., с ужасом окидывая взглядом мой дом, содержащийся в маниакальном порядке.
– Пишу книгу, – ответил я.
– А ты зачем пришла сюда? Чтобы нарушить мое одиночество? – спросил я, подмечая, что губы у нее все те же, их складку трудно понять.
– Прочесть твою книгу, – ответила она.
Но этот взгляд ее мне знаком. Так глядят все, кто тебя окружает, когда месяцами, может годами ты работаешь над книгой, которую еще никто не прочел. Где-то в самой-самой глубине они уверены, что по-настоящему ты ее и не пишешь. Чего они ожидают, так это найти у тебя в ящике гору листов, где тысячу раз написано: Кто рано встает, тому Бог подает. Надо видеть, как они удивляются, обнаружив, что ты и в самом деле написал книгу. Обормоты.
Я протянул ей отпечатанные листы, она растянулась на диване, закурила и принялась читать.
Я был знаком с ней когда-то давно. Однажды она мне поведала, что умирает, но, возможно, она была просто несчастлива или ее плохо лечили. Теперь у нее двое детей и муж. Она произносила умные фразы о том, что я писал, когда мы любили друг друга в гостиничных номерах, потрепанные жизнью, но упорные. Она произносила умные фразы и о людях, которые живут, и даже о том, как живем мы. Возможно, я ожидал, что она вновь мне откроет карту Земли и покажет, где я есмь, – я знал, что в случае чего она это сделает красивым жестом, это в ней было неистребимо. Поэтому я ей ответил, когда она мне написала, явившись из небытия, где однажды сгинула. В последнее время я таких вещей не делаю. Не отвечаю никому. Ни у кого ничего не прошу. Но думать об этом не стоит, иначе можно задохнуться от ужаса.
Теперь она лежала на диване и читала то, что было отпечатано на листках, и вовсе не Кто рано встает, тому Бог подает. У нее это заняло час, может, чуть больше. Все это время я смотрел на нее и подбирал название для той пленки, что по-прежнему покрывает женщин, которых мы любили в былые времена, если они нас не бросили, не возненавидели, не напустились, а попросту отошли в сторону. Это не должно бы меня особо волновать сейчас, ведь я уже практически ни для чего не могу подобрать названия, но, по правде говоря, это название у меня провисло, долгие годы оно ускользает от меня. Вот-вот, кажется, ухвачу его – но нет: заползает в какую-то неразличимую трещину. И потом никакими судьбами его не вытащить наружу. Остается аромат безымянного влечения, а все безымянное теряется.
Наконец она потянулась, положила листы на пол и повернулась на бок, чтобы лучше разглядеть меня. Она все еще была красива, на этот счет никаких сомнений.
– Куда же, черт побери, он ее везет?
Это насчет Отца и Юной Невесты.
Я сказал куда.
– В бордель? – переспросила она недоверчиво.
– В очень элегантный, – ответил я. – Вообрази себе огромный зал, погруженный в мягкий, рассеянный, тщательно продуманный свет; люди во множестве стоят вдоль стен или сидят на диванах; официанты в углах, подносы, хрусталь; ты могла бы подумать, что это очень чинный праздник, только приличия чуть нарушены тем, что лица слишком соприкасаются, движения рук не всегда пристойны: то ладонь скользит под юбку, то пальцы играют с локоном или с серьгою. Всего лишь детали, но выбивающиеся из общей картины, хотя никто их вроде бы не замечает и не смущается ими. Декольте ничего не скрывают, диваны прогибаются под сплетающимися телами, сигареты переходят из губ в губы. Можно сказать, что какая-то неотложная необходимость вызвала на поверхность контур бесстыдства, которое обычно погребено под слоем условностей: так при археологических раскопках проступают на церковном полу пятна похабной мозаики. Юную Невесту это зрелище ослепило. По тому, как иные пары вставали, а потом исчезали за дверями, которые открывались перед ними, а затем закрывались, она догадалась, что главный зал – это наклонная плоскость и все жесты, все движения устремляются в иное, лабиринтное пространство, скрытое где-то в здании.
– Зачем вы меня сюда привели? – спросила она.
– Это особое место, – сказал Отец.
– Я поняла. Но что это?
– Скажем, в некотором роде клуб.
– Все эти люди – они настоящие?
– Не уверен, что понял вопрос.
– Или они – актеры, играют спектакль?
– О, если вы это имели в виду, то нет, решительно нет. Цель не в этом.
– Значит, это то, что я думаю.
– Возможно. Но – видите даму, которая идет нам навстречу – с улыбкой, элегантная? Уверен, она найдет способ все вам объяснить; тогда вы и смущаться перестанете.
Элегантная Дама держала в руке бокал шампанского; подойдя, она бросилась целовать Отца, что-то нашептывая ему на ухо. Потом обернулась к Юной Невесте.
– Я много слышала о тебе, – сказала она и поцеловала девушку в щеку. Дама, очевидно, была в молодости очень красива, но теперь ей уже не нужно было что-то выставлять напоказ. Она надела великолепное, но закрытое платье, а в волосах сверкали драгоценности, которые Юной Невесте показались древними трофеями.
«Потому что я вообразил себе, – сказал я Л., – как Элегантная Дама и Юная Невеста сидят посреди этого сомнительного празднества, но чуть в сторонке, на отдельном диванчике, едва видном в неярком, рассеянном свете, почти что замкнутые в собственной прозрачной сфере, расположенной близко к бесстыдному веселью окружающих, но будто бы выдуваемой из стекла ими произносимых слов. Я так и вижу, как они что-то пьют, вино или шампанское, и знаю, что время от времени оглядываются вокруг, но ничего не видят. Знаю, что никому и в голову не придет к ним подойти. Элегантная Дама должна была выполнить задание, но без спешки; рассказать историю, но с большим тактом. Она говорила медленно и называла вещи своими именами без малейшего стеснения, ведь это было частью ее ремесла».
«Что за ремесло?» – спросила у меня Л.
Элегантная Дама рассмеялась красивым хрустальным смехом.
– Как это – что за ремесло, детонька? Единственное, каким можно заниматься здесь.
– А именно?
– Мужчины платят за то, чтобы лечь со мной в постель. Я, конечно, несколько упрощаю.
– Можете не упрощать.
– Ну, они могут также платить за то, чтобы не ложиться со мной в постель, или за то, чтобы говорить, щупая меня; или за то, чтобы смотреть, как я совокупляюсь; или за то, чтобы я смотрела; или…
– Достаточно, я поняла.
– Сама просила не упрощать.
– Да, конечно. Невероятно.
– Что невероятно, милая?
– Что есть женщины, которые занимаются таким ремеслом.
– О, не только женщины – такими вещами и мужчины занимаются. Если ты чуть внимательнее посмотришь вокруг, то увидишь женщин не первой свежести, которые тратят деньги напропалую и весьма оригинальным образом. Вон там, например. Но и вот эта девушка, высокая, которая смеется. Мужчина, с которым она смеется, недурен, правда? Могу заверить тебя, что она его покупает.
– За деньги.
– Да, за деньги.
– Как можно дойти до такого – заниматься любовью за деньги?