Темной сентябрьской ночью Виталик сидел в лодке далеко от берега. Леска с крючками уходила вниз, в глубину. Виталик забыл о ней.
Почему они приплывают, когда Виталик сидит в лодке? А они приплывают. День, другой, третий можно ждать напрасно, но потом — все равно приплывают! Как магнитики к железу. Как будто Виталик, фальшивый принц, их притягивает.
Над головой покачивался тусклый фонарик под круглым жестяным абажуром. Если сейчас раздеться до плавок и сигануть в воду, оставив в лодке (новой лодке, с номером «23» на борту) оранжевую футболку и шорты с логотипом пляжа… Виталик был уверен в себе — он доплывет до берега минут за тридцать. До соседнего пляжа — за час, и совершенно спокойно. Но что делать потом? Пуститься в бега, оставив маму расплачиваться по долговым распискам?
Не стоит отчаиваться. Ерунда. Все, что нужно сделать Виталику — стиснув зубы, высидеть в лодке завтра и послезавтра. В крайнем случае еще пару дней. Тогда управляющий спишет с него долг, даст денег «на карман» и отпустит с миром — иди, гуляй, гуди.
Плеснула волна. И еще раз. Виталик резко обернулся — слишком резко. Бледное лицо, глядевшее из-под воды, нырнуло и пропало.
— Робкая какая, — сказал Виталик вслух.
Ветер принес обрывок музыки с набережной — очень слабый короткий обрывок.
«Можно подманивать ручным фонариком, — говорил Артур. — Опустить в воду и светить туда-сюда, будто знаки подаешь. Можно еще петь, но не у всех же есть голос. А вот фонариком — милое дело, сразу выныривают. Анекдотов не понимают, не стоит и стараться, а вот поболтать о всякой всячине — это их хлебом не корми. Любопытные такие. Один парень возил с собой какую-то книжку про рыцарей, ну и читал буквально с любого места. Говорит, очень помогало…»
Узкое, бледное лицо показалось из воды метрах в пяти от лодки, на самом краю освещенного круга. Исчезло. Снова появилось. Девушка улыбнулась, но не Виталику, а оранжевому борту лодки. Стеснялась поднять глаза.
— Привет, — сказал он грубовато, как будто к нему за столик в кафе подсела симпатичная, но надоедливая фифа. — Так и будем нырять туда-сюда?
Он сказал и тут же испугался — вдруг она обидится и уплывет, оставив Виталика посреди моря с его проблемами и долгами.
Девушка вздохнула совершенно по-человечески — схватила воздух, на секунду приподняв узкие плечи. Глянула ему в глаза — очень застенчиво — и снова потупилась.
Она была похожа и непохожа на ту, первую. Такая же бледная и узколицая, только волосы темнее. Глаза тоже зеленые, очень большие на тонком лице. Нос чуть вздернутый. Пухлые детские губы.
Окончательно смутившись под его взглядом, она вдруг быстрым движением перебросила волосы на лицо. У девчонок со вздернутым носом обычно веселый, открытый характер, а эта смотрела, занавесившись волосами, как шторкой. Исподлобья. Угрюмая, что ли?
Виталик невольно подумал о судьбе той первой девчонки, которую подманили и вытащили сетью, словно рыбину. Что с ней стало теперь? Неправда, что русалок продают только в бордели. Их покупают очень богатые люди, создают все условия, содержат, как настоящих жен. Что они видят там, у себя на дне? Там даже телевизора нет… Та светловолосая девочка, что насаживала ему мидий на крючки, может, она сейчас сидит в шикарной ванне, смотрит телевизор, смеется, ест соленые орешки…
Он тряхнул головой. Русалка подплыла чуть поближе — но все равно держалась на расстоянии.
— Зачем ты? — тихо спросил Виталик.
Она легла на спину — тоненькая, даже тощая, с маленькой девичьей грудью. Пляжный лифчик на ней оказался украшен тонкими нитками жемчуга. Это было так странно и трогательно — нитки жемчуга на дешевом трикотаже. Но страннее всего был ее хвост: широченный плавник, серебряная чешуя, горящая в тусклом свете лампы, как зеркало.
— Зачем ты… — он хотел спросить «зачем ты здесь», но прикусил язык. Эта девочка — его добыча. Его списанный долг. Его пропуск в безбедную жизнь.
Теперь она смотрела на далекие огни набережной.
— Как бусы.
— Что?
— Лампочки, будто бусы. Разноцветные. У нее был тонкий, ломкий голос.
— Я приплываю к берегу, чтобы посмотреть на огоньки, — она впервые взглянула Виталику прямо в глаза. Он проглотил слюну: во рту как-то сразу пересохло.
— И тебе нравится?
— Да. Очень.
— А у вас на дне нет таких огней?
— У нас все другое, — она помедлила и повторила, глядя на далекий берег: — Все, все другое.
— Тебе не говорили… — он снова прикусил язык. Сидеть в лодке и болтать с девчонкой, как болтал миллион раз в жизни. Больше от него ничего не требуется. Не он будет вытаскивать сеть на берег, защелкивать наручники, грузить в машину…
Наверное, он переменился в лице, потому что девочка посмотрела внимательнее — и на всякий случай отплыла подальше.
— Расскажи мне, как там у вас на дне, — сказал Виталик чужим, напряженным голосом.
— Темновато… Краски блеклые. Если сравнивать с небом и тем, что на поверхности.
— Неужели ничего интересного?
— Нет, почему. Очень интересно. Сады… колодцы… маленькие огни. Не такие, как ваши. Маленькие… светлячки.
Она замолчала, мечтательно глядя на тусклую лампочку у Виталика над головой.
— Ты работаешь или учишься? — ляпнул он наобум. И внутренне перекосился от стыда, вспомнив ту, первую.
Она неуверенно засмеялась — будто не могла для себя решить, шутит Виталик или нет. Смех у нее был похож и не похож на смех той, первой. Та смеялась открыто, задорно, эта — потихоньку, но все равно это был настоящий русалочий смех.
— Знаешь, — она вдруг перестала смеяться. — Нам рассказывают всякие… всякое про берег. Про людей на берегу. Но ведь надо самой хоть раз посмотреть, правда? Хоть одним глазком. Но своим собственным. Свое суждение. Правда?
— И как, посмотрела? — спросил он не очень приветливо.
— Да, — она погрузилась в воду по самый подбородок. «Теперь вали отсюда! Скорее!»
Виталик облизнул сухие губы:
— И… как тебе?
— Врут, — она улыбнулась. — Смотрю на тебя и понимаю, что врут.
— Что же во мне такого? — спросил он почти с отчаянием. — Вот во мне что такого, чтобы приплывать, смотреть…
Он снова прикусил язык. На этот раз больно.
— Ты принц, — сказала она еле слышно. Он скорее догадался, чем разобрал ее слова.
— Я… спасатель на пляже.
— Ну да. Принц.
Тусклая лампочка над лодкой мигнула и сделалась еще более тусклой. Садился аккумулятор.
— Ты завтра будешь рыбу ловить? А то мне уже надо возвращаться…
Меня если хватятся… Ух ты. Они никогда не поверят, что я на такое способна! — ее голос зазвенел, сделавшись вдруг очень похожим на голос той, первой. — Я всегда послушная… И вот. Я это сделала. И еще сделаю… Завтра.
«Ты когда-нибудь нарушал запреты?»
— Как тебя хоть зовут? — спросил Виталик.
— Иза. Изабелла. А что, с тобой уже кто-то здесь знакомился? В ее голосе больше не было опаски, только кокетство.
— Нет, — сказал Виталик через силу. — Разговаривали — было. Но не знакомились. Так, ерунда.
— А тебя как зовут?
Он назвался и потом долго смотрел, как она уплывает. Специально для него она шла близко к поверхности, иногда выпрыгивая, почти как дельфин, часто оборачиваясь и маша рукой.
* * *«Соль». Эта книга снилась ему. Эрвин выучил ее на память; где-то между строчками прятался механизм, работающий десятилетия, заставляющий земных девочек плакать над книгой, а морских — плыть и плыть к берегу. Миф родился из ниточки букв и пробелов, но механизма его появления Эрвин не мог ни поймать, ни вычислить, ни осознать. Как в детстве, когда вот она, бабочка, живая, — и вот уже мертвая, хотя крылья и лапки нисколько не изменились.
Знакомый литератор написал для него историю подлеца и циника, повстречавшего на берегу русалку и жестоко поглумившегося над ее любовью. По объему повесть превосходила «Соль», была хорошо написана и понравилась редактору крупного издательства — но Эрвин понимал, что книга эта выйдет бездейственной, как пластилиновый макет парового котла.
Дом был выставлен на продажу. Приходили чужие люди, критически осматривали стены, трубы, перекрытия, качали головами, сбивали цену. Велька старалась быть с ними любезной и приветливой, но уголок ее рта то и дело подергивался, и у Эрвина болело сердце, когда он на это смотрел.
— А ты помнишь, как мы встретились?
Была глубокая ночь. Он дремал за компьютером, тупо глядя на экран. «Она улыбнулась». «Он кивнул, он ответил…» Как из этих слов, уже сказанных тысячу раз, составить информационный объект разрушительной силы?! Он дремал, в очередной раз отступившись, и Велька, подобравшись сзади, прикоснулась щекой к его горячему уху.
— Я помню… Я всегда помню, Вель. И я тебе обещаю: эта беда закончится, она уже заканчивается, мы уедем.
— Я помню… Я всегда помню, Вель. И я тебе обещаю: эта беда закончится, она уже заканчивается, мы уедем.
— Тогда тоже был штиль. Как сегодня. Нет ветра. И море, наверное, совсем спокойное… Знаешь, мне ведь все равно, где жить.
— Знаю, Вель. Потерпи, это последние недели… Еще немного.
* * *Виталик уговаривал себя, что Изабелла больше не приплывет. Даже почти поверил. Усаживаясь в лодку на вторую ночь, заводя мотор, отплывая от пристани, он повторял про себя, как заклинание: сегодня ее не увижу.
Ему хотелось верить, что ее родители, или воспитатели, или кто там у них на дне поставлен смотреть за девчонками — что этот «взрослый» или «полицейский» перехватит Изу на полпути к запретному берегу. Перехватит, накажет, может быть, посадит на время под замок далеко на дне. Подальше от клеток, сетей, от хитроумных приспособлений, которые охотники на русалок совершенствуют с каждым днем, и нет предела этому совершенству.
Он бросил якорь и стал насаживать кусочки мяса на крючки, но руки опускались сами собой. Вокруг было тихое море, волна медленно покачивала лодку, и ни всплеска, ни проблеска. Виталику вдруг стало одиноко и грустно: он окончательно поверил, что Иза не придет больше никогда.
Чтобы обрадоваться (а ведь надо было радоваться!), он засвистел маршевую песню, под которую его тренер любил устраивать разминку в спортзале. Сперва получалось плохо, потом получше, потом пересохли губы. Готовясь забросить снасть, Виталик оглянулся на море…
— Ты так здорово свистишь!
Изабелла лежала на волнах, как на диване — на самой границе освещенного круга. Увидев ее, Виталик обрадовался до неприличия. И тут же устыдился своей радости.
— Привет, — сказал довольно грубо. — Пришла? Она обиженно выпятила губы:
— А что, нельзя?
Виталик спохватился. Сегодня управляющий опять говорил про долг, намекал насчет родственников — долг, мол, все равно придется кому-то отдавать, даже если Виталик потонет…
— Можно, — сказал через силу. — Я… рад тебя видеть. Как дела? Она подплыла поближе, улеглась на спину и закинула руки за голову.
— Ты очень странный парень. У нас таких нет.
— А какие у вас есть?
Она улыбнулась не то насмешливо, не то кокетливо.
— Другие. Ты, когда радуешься… у тебя глаза светятся.
— Как?!
— Ну… Немножко. Но я-то вижу.
— А когда я радуюсь?
Она нырнула. Вынырнула с другой стороны лодки.
— Когда меня увидел. У наших парней другие глаза. Зеленые. А у тебя… а ну, наклонись.
Он пригнулся к борту. Девушка ухватилась за лодку руками, подтянулась; Виталик впервые видел ее так близко.
— Голубые, — сказала она удивленно. — Прямо синие. Удивительно. Лодка закачалась. Русалка скользнула под воду, вынырнула за кормой.
— Погоди, — сказал он испуганно. — Я не успеваю за тобой следить…
— Спускайся ко мне, — сказала она весело. — Поплаваем. Хочешь?
* * *Прощаясь, он подарил Изабелле фонарик. На третью ночь, подплывая, она подавала сигналы. Она дразнила его, описывая круги, то приближаясь, то удирая.
Собираясь на свидание, Виталик выпил полбутылки вина. Оставшиеся полбутылки принес Изе. Она пила из пластикового стаканчика, сперва недоверчиво, потом с интересом.
— Мне такого нельзя, наверное. Голова кружится. Ой!
Вино пролилось в воду. Сладкие красные капли перемешивались с солью на ее губах. Виталик опьянел окончательно.
Он захватил из дома очки для плавания, Изабелла очень смеялась, когда он впервые надел их. Теперь он мог видеть Изабеллу под водой. Теперь он был с ней почти на равных.
Впервые в жизни он ощутил под водой невесомость — без акваланга. Каждый раз, ныряя, он оставался под водой какое-то немыслимое время, кажется, минуты по три-четыре. Это было невозможно, но в ту ночь Виталику верилось, что он вот-вот сможет отказаться от воздуха вообще. Будет дышать водой, как русалка.
Она играла фонарем. То светила на себя, корча страшные рожи. То направляла луч в лицо Виталику. А потом уходила на глубину и светила снизу, танцевала с фонарем, и Виталик видел то край ее плавника, то подводный камень, покрытый водорослями, то облако распушившихся под водой волос, то бледное лицо с серьезными глазами. Даже дурачась, она умудрялась оставаться серьезной.
Вода была прохладная. Виталик скоро протрезвел, вспомнил, зачем он здесь, и ему захотелось утопиться.
— Ты видел звезду там, внизу?
Она говорила под водой. Голос звучал странно, но Виталик слышал каждое слово.
Звезду? Он помотал головой.
— Пошли вниз, это вон там… Она указала лучом фонарика.
Он вынырнул и набрал побольше воздуха. Ушел вниз, вслед за светом. На дне, на большом камне, лежала морская звезда, огромная, как сковородка. Иза взяла ее в ладони, что-то пробормотала, возложила звезду себе на голову, подсветила фонарем. Виталик навсегда запомнил эту картину: темнота вокруг, водоросли на дне, девушка с морской звездой на макушке. Звезда красная. Глаза зеленые. Волосы стоят темно-каштановой копной.
— У нас кладут на голову звезду, когда загадывают желания. Виталик рванулся наверх, схватил воздух, секунд тридцать отдыхал, покачиваясь на волне. Изы вынырнула — без звезды в волосах.
— А где?…
— Там оставила. Ей нельзя на воздух. Ее дом на дне.
Виталик опустил лицо в воду. Она жалеет звезду, а саму ее никто не пожалеет. Выволокут из воды, забыв, что ее дом на дне. Это случится, может быть, завтра.
— Что с тобой?
— Ничего.
— У тебя что-то болит? Он улыбнулся.
Они долго молча плавали. Потом обнялись. Ее чудесный на ощупь серебряный хвост совсем не напоминал рыбий. Он был теплый, бархатистый, нежный. Виталик понял, что сходит с ума, и вдруг оттолкнул ее, кинулся в лодку, взобрался на борт, трясясь, и завел мотор.
* * *Утром он больше всего боялся, что управляющий спишет ему долг и велит отдыхать. Но управляющий так и не вышел из административного домика, и Виталик пошел бродить по городу — просто потому, что некуда было себя девать.
Он зашел на вокзал и купил себе билет на сегодня, на вечер. Через полчаса сдал.
Он сидел на бульваре и смотрел на клерков, снующих туда-сюда, от одного офиса к другому. Время от времени подъезжала дорогая машина, шофер открывал дверцу, и некто вальяжный и толстый или, наоборот, спортивный и жилистый входил в вертящиеся стеклянные двери, или в деревянные резные двери, или в бронированные двери, обитые кожей. И всякий раз Виталик думал: покупал ли этот человек когда-нибудь русалок?
Он думал о тех, кто ставит капканы и силки под водой, кто бросает с лодок нейлоновые сети с грузилами, кто использует как приманку чужое доверие и симпатию к людям. О продавцах. О покупателях. Его тошнило.
Он думал о девушке со светлыми волосами, которая когда-то так смело с ним заговорила. Где она? Что они с ней сделали?
Виталику не хотелось спать. Просто мир немного плыл перед глазами.
* * *Эрвин остановил машину на бульваре. С самого утра его мучила жажда, что бы он ни пил. Вот и теперь губы склеились, а бутылка из-под минеральной воды в сумке-термосе оказалась пуста.
— Велька? Как дела?
— Все хорошо… Ты где?
— Я уже еду домой. Только воды выпью.
— Жду тебя. Рыбу пожарила…
Он зашел в первое попавшееся кафе.
— Два стакана апельсинового сока. И бутылку минеральной.
У стойки сидел, низко опустив голову, атлетически сложенный загорелый парень. Эрвин покосился на него с невольным интересом: на парне была оранжевая форма с логотипом какого-то пляжа, здорово помятая, с темными кругами под мышками. Эрвин присмотрелся; мальчишке было не больше восемнадцати, у него было открытое, мужественное, очень красивое лицо — не смазливое, нет. Красивое, несмотря на воспаленные больные глаза и черную щетину на подбородке. Эту красоту не могла убить даже застывшая гримаса не то отвращения, не то стыда, а может быть, тоски. Парень был, кажется, пьян. Не глядя ни на кого, он водил огрызком карандаша по меню на стойке.
Бармен принес заказ. Не отрываясь, Эрвин выпил сперва стакан сока, потом стакан воды и, передохнув, взялся за второй сок. Он уже решил, что заговорит со странным парнем. Чутье журналиста? Простое человеческое желание помочь мальчишке, кажется, попавшему в переделку?
Он еще не успел допить свой сок, когда мальчишка вдруг оттолкнулся от стойки, вскочил, чуть не опрокинув вертящийся табурет. Развернулся и кинулся из кафе, будто за ним гнались. Налетел в дверях на старичка в белых шортах. Старичок недоуменно отпрянул…
Мелькнула за стеклом оранжевая футболка. Эрвин поставил на стойку опустевший стакан из-под сока.
— Он хоть расплатился? — тихо спросил официант бармена. Бармен кивнул, глядя вслед беглецу.