Сначала казалось, что ничего особенного не происходит, что Мишку в больницу положили больше для порядка. Марина с Егором каждый день после работы забегали к нему, иногда вместе, иногда кто-то один, а потом говорили друг другу, что Мишка, определённо, выглядит бодрее и строили планы о том, как они летом все вместе поедут на море, чтобы окончательно поправить слабенькое Мишкино здоровье.
А потом вдруг всё стало очень плохо. Мишку перевели в отдельную палату и подключили к прибору, который помогал ему дышать. Врачи говорили, что шансы ещё есть, и от этого «ещё» у Марины в груди что-то перехватывало, как будто её тоже подключили к прибору, только не помогающему, а наоборот.
По ночам в Мишкиной палате надо было дежурить. Марина сидела, забравшись с ногами в кресло, смотрела на вытянувшийся силуэт под простынёй – дома Мишка никогда так не спал, он вечно разбрасывал руки-ноги во все стороны – и слушала, как гудит прибор. В ночной больничной тишине это чуть слышное гудение звучало очень громко. Чтобы отвлечься от него, Марина прислушивалась к звукам снаружи. Звуков было немного: редкое, торопливое шуршанье шагов дежурных медсестёр и хлопанье дверей.
Тогда она и обратила внимание на шорох. Шуршало вроде бы в коридоре, а может, за стеной. Или даже в самой стене. Противный, царапающий звук – мыши у них здесь, что ли, бегали? Этот звук был ещё неприятнее гудения, он словно скрёб по натянутым до предела Марининым нервам.
Егор говорил, что ничего особенного не слышит. Мышей тут, конечно же, быть не могло, заверил он – может быть, шумит вода в трубах?
Скорее всего, Егор был прав, но ночами, помимо воли напряжённо вслушиваясь, Марина была почти уверена в том, что слышит что-то живое. И куда крупнее мыши – размером, наверное, с собаку. Неведомый зверь в Маринином воображении цокал когтями, изредка негромко фыркал и встряхивался. Она не могла отделаться от дурацкой навязчивой фантазии: ей представлялось, как зверь кругами ходит снаружи Мишкиной палаты. Когда открывалась дверь и в палату заглядывала медсестра, Марина почти всерьёз пыталась разглядеть маячащую в коридоре звериную тень. В голове гудело. Сколько ночей подряд она не спала? Марина не помнила. Уходи, просила она неведомого зверя. Тут для тебя нет ничего интересного. Нас вообще тут нет – и мысленно чертила вокруг Мишкиной кровати и своего кресла защитную линию, за которую зверю не было хода.
Зверь продолжал ходить кругами, но внутрь пробраться не мог. Недовольно фыркал и царапал дверь. Нас тут нет, из последних сил думала Марина, проваливаясь в сон.
Врач сказал: выкарабкались. Марина повторяла это слово про себя до тех пор, пока оно не потеряло смысл, превратившись в раскатистую лавину, которая смела все тревоги, бессонные ночи и боль в груди: выкарабкались, выкарабкались, выкарабкались.
Мишка был исхудавший и невозможно бледный, казалось: дунь на него – полетит, как пёрышко. Он переживал, не забыли ли его друзья в детском саду и без конца крутил любимые мультики на Егоровом планшете. В день выписки Егор привёз в больницу рюкзак, набитый коробками с конфетами, коньяком и, кажется, чем-то ещё – Марина не особо интересовалась, её больше волновало, что Мишка не хочет надевать свитер, а на улице холодно…
***
Больничный кошмар на удивление быстро забывался. Невозможным казалось поверить, что всего месяц назад могло случиться самое страшное.
Мишка окреп и вспоминал о том, что недавно болел, только выпрашивая какую-нибудь поблажку. Егор высказал мнение, что сын сел родителям на шею. Марина дипломатично согласилась.
Ноябрьским вечером, по дороге из садика, вытаскивая Мишку из очередной лужи, Марина подняла глаза – и увидела большую звериную тень, длинным прыжком метнувшуюся за угол.
Бродячая собака, наверное, предположил Егор, выслушав её путаный рассказ. Хочешь, позвоним в службу отлова? Да где ж её теперь найдёшь, возразила Марина вяло.
Тень не показалась ей похожей на собачью. Хотя, конечно, в темноте толком не разобрать.
Несколько дней она присматривалась. На стене у подъезда, на кирпичной кладке розовели три свежих полосы – на высоте человеческого роста. Подростки ножами баловались? Должно быть, так.
Не заметив ничего тревожного, через неделю Марина с облегчением выбросила чушь из головы, сосредоточившись на бытовых проблемах: Мишке требовалась новая зимняя куртка и сапоги. Еле-еле успели определиться с выбором до настоящих холодов, но всё-таки успели, и на прогулке по первому свежевыпавшему снегу Мишка щеголял уже в новом ярком сине-зелёном пуховике.
Егор предложил лепить снеговика, Мишка с энтузиазмом поддержал. Они завозились в снегу, изредка с опаской поглядывая на Марину, которая этой осенью тряслась над Мишкой как сумасшедшая, запрещая ему переохлаждаться и утомляться. Но Марина стояла посреди двора, не одёргивая мужа и сына.
Смотрела на пятачок снега под их окном, истоптанный следами лап крупного зверя.
Ночью Марина встала и, не включая свет, осторожно выглянула в окно, стараясь не трогать штору.
Во дворе было темно и тихо. И зверь был там. Неподвижно сидел на земле, весь – в густой тени, но Марина разобрала остроухую голову и морду, повёрнутую в сторону их окна. Разглядеть его подробно Марина в полумраке не смогла, да, по правде говоря, и не хотела. Вместо этого она метнулась в детскую. Мишка мирно спал. Не было ни жара, ни кашля.
Уходи, прошептала Марина зверю. Нас здесь нет, ты нас не видишь, ну же, уходи!
Когда она выглянула в окно, во дворе никого не было, и снег засыпал следы.
***
Хочу собачку, сказал Мишка. Собачку. Собааааачку! Пусть она меня охраняет. От кого, скажи пожалуйста, тебя надо охранять, поинтересовался Егор.
Миш, мультфильмы начинаются, вспомнила Марина. И, когда ребёнок с топотом убежал в детскую, заметила, что собака – не такая уж плохая идея.
В следующее воскресенье они всей семьёй выбрались в зоопарк. Мишка надолго замирал перед каждой клеткой, восторженно прыгал и требовал фотографировать. Марина нащёлкала кучу снимков: Мишка на фоне тигра, Мишка на фоне крокодила, Мишка, гладящий черепаху…
Вечером Марина сортировала фотографии. Разбирала со страхом, в глубине души боясь наткнуться на снимок «Мишка и его зверь» – не вполне представляя, как тот выглядит, но без тени сомнения в том, что сразу его узнает. Но нет, животные на фото были самые обычные.
Он из нас верёвки вьёт, заметил Егор, когда Мишка был уже уложен спать, а они с Мариной сидели за вечерним чаем. И передал ей рисунок, над которым Мишка сосредоточенно трудился весь вечер.
Марина посмотрела.
На большом альбомном листе был нарисован мальчик – палка-палка, огуречик, улыбка до ушей. Огуречик был довольно аккуратно раскрашен в сине-зелёную полоску. Округлым Егоровым почерком внизу было приписано: «Миша». Человечек справа, с оранжевой копной на голове, вместо огуречика – вытянутый треугольник, был снабжён подписью «мама». Человечек слева – «папа». Между Мишей и папой была нарисована коричневая сосиска с лапками-палочками и неизменной улыбкой, подписанная «наша собака». По-моему, это такса, сказал Егор, как тебе это нравится, мы ведь ещё не разрешили.
А это что такое, спросила Марина, показывая на левую часть рисунка. Там, в стороне от основной композиции, располагалась бурая клякса, в которой с натяжкой угадывалась вытянутая морда с оскаленной пастью. Под кляксой было написано «злой под небом».
Понятия не имею, пожал плечами Егор, наверное, какая-то игра. Как мне было сказано, так я и подписал.
***
Мишка поправился. Он был совершенно здоров. Марина потащила его на диагностику: ничего, кроме вполне очевидных нестрашных последствий болезни, не нашли. Никакой опасности рецидива, можете не волноваться, мамочка. В садике готовились к новогодней ёлке, Мишке дали роль медведя. Егор учил его топать, как топает настоящий медведь. Марина перешивала купленный в магазине великоватый костюм.
Зверь кружил рядом. Топтал снег под окнами. Подстерегал по дороге в садик. Ты нас не видишь, твердила Марина, засыпая и просыпаясь с этой мыслью. Нас тут нет.
Она перестала раздвигать шторы по утрам. Старалась пореже смотреть в зеркала: в их тёмной глубине пряталась бурая остроухая тень.
Как-то вечером, в середине декабря, Мишка поскользнулся в ванной и ударился головой. Вызывали скорую: оказалось, пустяки. Даже сотрясения нет. Отъезжая от подъезда, водитель скорой ругался: какие-то хулиганы успели прочертить на боку машины три глубокие царапины.
Марина сидела, сжавшись и уставившись в одну точку. Егор принёс ей чаю, раз двадцать повторил, что не случилось ничего страшного, и в конце путаного успокаивающего монолога неожиданно предложил переехать. Почему, отстранённо спросила Марина.
Психоз какой-то, буркнул Егор. Махнул рукой. Помолчали.
Соседка тоже переезжать собралась, сказал Егор внезапно. Жалуется, кошмары снятся. Сердце прихватывать стало. Парня с третьего этажа на днях по скорой увезли, под машину попал. В воздухе, что ли, что-то такое носится. В больнице-то помнишь, когда Мишку выписывали, мне сестра пожаловалась: обострений много, улучшений мало, Мишка у них тогда чуть ли не единственный из тяжёлых поправился…
Марина представила себе, как рыщет по городу зверь. Мечется на невидимой привязи, бросаясь на тех, до кого достанет – потому что добраться до главной добычи отчего-то не в силах. Давай спать, сказала она. Ей снился очерченный мелом круг, за границей которого бродил зверь с оскаленной пастью.
***
Марина проснулась ранним утром – проснулась от того, что где-то поблизости завывала сирена. Егор спал. Она заглянула в детскую – Мишка тоже спал, раскинувшись по кровати, как морская звезда.
Марина посмотрела в окно и увидела, как во двор свернула карета скорой помощи, остановилась у соседнего подъезда, две фигуры споро выпрыгнули из машины и забежали внутрь.
Ничего, подумала она. Всё у нас получится. Всё будет, и костюм медведя на ёлку, и море следующим летом, и собаку купим. Надо только не бояться.
Марина нажала на ручку и открыла раму, задохнувшись от морозного декабрьского воздуха. Высунулась из окна по пояс. Зверь лежал под стеной дома, положив морду на лапы.
Эй, сказала Марина совершенно спокойно, глядя на него.
Я здесь.