— Если бы потеряли, то они были бы подшиты в папку, — резонно возразила Таня. — А они валялись врассыпную.
— Подул бы ветер – по всей территории разнесло бы, — добавил Леня.
Данилов присел на кушетку и поинтересовался, что пишет народ в жалобах.
— Лучше спросите, Владимир Александрович, чего в них не пишут. — Таня взяла в руки одну из жалоб. — Вот, например. «Вызывающее поведение медсестры Бахаревой Натальи не вызывает должной реакции ни у заведующего отделением гастроэнтерологии, ни у старшей сестры. Когда я обратился к ним с жалобой на то, что в ответ на мои совершенно невинные комплименты, имевшие целью подбодрить дежурный персонал, медсестра Бахарева Наталья в крайне резкой форме напомнила мне о моем не столь уж и преклонном возрасте. Другая медсестра (фамилии ее не знаю, зовут, кажется, Женей) добавила, что я слишком прыткий для своего возраста и мешаю им работать. Администрация отделения на мою жалобу никак не отреагировала. Замечу при этом, что обе медсестры сидели на посту и перекладывали туда-сюда какие-то бумаги. Вряд ли это можно назвать работой…» Действительно, не у станка же девчонки стоят, какая это работа?
— Ты прочитай про реанимацию, — попросила Людмила Григорьевна. — Можно в «Аншлаг» продать!
— Да уж, — согласилась Таня. — Это полный абзац! Пишет дочь больного, находившегося в реанимации. Пишет директору, тут вообще все жалобы на имя директора института: «Удивительно, но никто не обращает никакого внимания на безобразие, нет, какое там безобразие, на беспредел, что творится в реанимации. Почему в отделениях больных кормят полноценной пищей, первое, второе, компот, а в реанимации просто вставляют в рот шланг и вливают в нее какую-то типа питательную жидкость? Конечно, так проще и быстрее, но так ведь нельзя! Почему бы не разбудить человека и не покормить его нормально? Разве это так трудно? Разве у вас не хватает буфетчиц? Когда я принесла папе в реанимацию домашние котлетки, врач наотрез отказался их брать!..»
— Домашние котлетки в реанимацию – это круто! — рассмеялся Данилов. — На моей памяти тоже пытались передавать больным, находившимся на аппарате, котлетки, борщи, голубцы и даже холодец.
— «…И только после перевода в отделение мой отец смог поесть нормально! Я прошу навести порядок в реанимации и заставить персонал в приказном порядке будить больных, сажать их в постели и кормить нормально, по-человечески». Как все, оказывается, просто. Приказали – разбудил.
— Как Христос Лазаря! — вставила Людмила Григорьевна.
— Вроде того, — согласился Данилов. — Разбудил и перевел в отделение, кормиться по-человечески. Таня, там про наш корпус что-нибудь есть?
— Есть, Владимир Александрович, как же. Вот, к примеру: «Моя дочь, Шагардинская Виолетта Маратовна, находилась на лечении в отделении психосоматики, куда попала потому, что попыталась отравиться снотворным, причем не своим, а моим. За время нахождения в отделении мою дочь постоянно обрабатывала лечащий врач Аванесова, периодически к обработке подключались заведующий отделением и сомнительная личность, называющая себя «профессором», но не имеющая на то никакого морального права. Они внушали моей дочери, что ее отношения со мной, ее родной матерью, далеко не так важны, чтобы из-за них кончать жизнь самоубийством. Аванесова договорилась до того, что сказала моей дочери (цитирую дословно со слов дочери): «У вас своя жизнь, а у вашей матери своя». Кроме того, они внушили моей дочери, что я якобы не вправе вмешиваться в ее личную жизнь и давать советы по выбору будущего мужа. Но разве в двадцать лет можно полагаться только на себя? Разве можно игнорировать роль матери? Как вообще у человека, давшего клятву Гиппократа, повернулся язык сказать такое? Уму непостижимо! А чего стоит совет разъехаться со мной и зажить самостоятельно? И этот совет дал врач! Я требую официальных извинений и официального заявления, что все, внушаемое моей дочери, было неправильным. В противном случае оставляю за собой право обратиться в суд». А вот, Владимир Александрович, подлинный крик души. Слушайте: «В ответ на мою просьбу использовать вместо больничной мази при перевязках мою собственную мазь, приготовленную из экологически чистых продуктов сибирской тайги с добавлением колодного серебра…»
— Наверное, коллоидного, — предположил Данилов.
— Наверное, — согласилась Таня. — Тут вообще много ошибок, «…с добавлением коллоидного серебра, я услышала категоричный отказ. Когда я поинтересовалась причиной отказа, то услышала в ответ, что так положено. Я попыталась настоять на своем, поскольку была и остаюсь уверена в своей правоте, но в ответ услышала предложение мазать себя самостоятельно во всех местах, включая и самые интимные, но в отсутствие медсестры Валиевой. Лечащий врач посоветовал мне «не страдать фигней», а заведующий отделением даже не дослушал мою жалобу до конца и ушел, сославшись на занятость. Мне приходилось по ночам снимать повязку, тайно мазать себя моей целебной мазью и приклеивать повязку обратно. Только благодаря этому я сумела спастись от сепсиса и вообще не умереть, а выписаться живой из вашего Института Смерти имени Склифосовского. Посылаю вам мое астральное проклятие!» Вот как!
— Это тоже подойдет для «Аншлага», — сказал Данилов.
— Да тут полпачки подойдет, — фыркнула Таня. — Прочитаю еще одно и пойду ужинать. Слушайте: «Первое нейрохирургическое отделение – это филиал ада в центре Москвы. Мои соседи по палате ночью кричали, храпели, портили воздух, и никого, кроме меня, это не волновало. Вот интересно – почему в гостиницах испокон веков существуют одноместные номера, а у вас их нет? Мой сын был готов заплатить за то, чтобы я лежал один, но ему отказали. Причем в грубой форме, у вас вообще много грубят. Интересно, при Склифосовском тоже так грубили или тогда стеснялись? Я считаю, стеснялись. А сейчас не стесняются. Медсестры больше вертят попами, чем занимаются лечением. Попы у них хорошие, но разве тебя интересуют попы, когда ты лежишь в четырехместной палате? И вокруг некультурные люди, один даже ночью писал в раковину, думал, скотина, что все спят. А утром все умывались в этой раковине. И он тоже. А когда я делал замечания, меня угрожали задушить моей же подушкой. Я просил дежурных сестер вызвать милицию, потому как боялся за свою жизнь, но они смеялись. От страха, переживаний и постоянного недосыпа я похудел на семь килограмм. Мой адвокат сказал, что я вправе обратиться в суд, потому что мои гражданские и человеческие права были не просто нарушены, а грубо попраны». Дальше идет перечисление собственных заслуг на целый лист. Все. Пойду перекушу, пока тихо, а то потом могу не успеть…
Жалобы Таня оставила на столе. Когда все разошлись, Данилов уселся за стол и наугад вытащил из середины стопки несколько скрепленных скрепкой листов. Напечатанных на принтере, а не написанных от руки. Улов оказался неожиданно богатым – эту жалобу спокойно можно было положить в основу мелодраматического сериала.
«Когда моего мужа выписали из отделения неотложной торакоабдоминальной хирургии, я на радостях принесла врачам и сестрам цветы и коробки шоколадных конфет, всего на сумму две тысячи семьсот сорок два рубля пятьдесят копеек. Я не жалела этих денег, потому что думала, что они спасли мужа, то есть вернули его. Как бы не так! Мужа спасли – не спорю, но одновременно его увели от меня, увели из нашей семьи (я и сын Кирилл, которому недавно исполнилось двадцать два года). Увела моего мужа медсестра отделения неотложной торакоабдоминальной хирургии Марцышова Марина, отчества этой, простите меня, курвы я не знаю и знать не хочу. Оценив материальное положение моего мужа, который как дурак рассказывает всем, сколько он зарабатывает, она решила заманить его в свои сети. Конечно, каждой захочется иметь обеспеченного мужа. Так ты поживи с молодым, поэкономь каждую копейку, дождись, пока он начнет зарабатывать, а не соблазняй старых козлов, которые ради упругих сисек и такой же жопы готовы уйти из семьи! Они не думают о последствиях, потому что думают совсем о другом. Как мне стало известно, Марцышова производила с моим мужем действия сексуального характера еще во время его пребывания на лечении, а это – должностное преступление. Теперь он ушел к ней и говорит, что наконец-то нашел свое счастье, хотя на самом деле он нашел свою погибель, только сам еще этого не понял. Медсестра Марцышова Марина продолжает работать в отделении. Не исключено, что она высматривает новую жертву, побогаче. Также не исключаю, что заведующий отделением Кольчужников А. А. состоит с Марцышовой в интимной связи. Чем еще можно объяснить его бездействие? Когда я обратилась к нему с просьбой повлиять на подчиненную ему медсестру, он ответил, что его интересуют диагнозы пациентов, а не их частная жизнь. Горе женщины, у которой среди бела дня какая-то дешевая проститутка увела законного и венчанного супруга, его, видите ли не интересует. Подобного отношения я не ожидала. Создается впечатление, что все они в отделении – одна шайка.
Убедительно прошу вас, господин директор, в силу данных вам полномочий повлиять на медсестру Марцышову и заставить ее вернуть мне мужа, с которым я до сих пор пребываю в состоянии брака.
Уверена, что вы откликнетесь на мою просьбу, но если нет – я буду вынуждена обратиться в вышестоящие инстанции, вплоть до Страсбургского суда».
Не прочти Данилов этого собственными глазами, он ни за что бы не поверил бы, что бывают подобные жалобы. Бедная медсестра Марцышова Марина, живет и не знает, что над ее головой сгущаются тучи. Страсбургский суд – это вам не хухры-мухры. Впрочем, скорее всего дело закончится не разбирательством в Страсбурге, а лечением брошенной жены у психиатра.
Глава десятая Умеренность – мать всех добродетелей, кроме одной
На экране телевизора певица изливала душу:
Данилову нравилась Эми Уайнхаус. Он находил ее голос шикарным, бесподобным.
— Самая та песня для нас. Можно сказать, профильная. — Марк Карлович взял пульт и, не спрашивая разрешения, переключил канал. — Послушаем, что скажет нам директор…
Директор НИИ имени Склифосовского давал интервью корреспонденту Первого канала в своем кабинете. Речь шла об омоложении кадров.
— Мое мнение таково – молодые врачи должны оперировать. Должны совершенствовать свое мастерство, набивать руку под присмотром старших товарищей. А старшим товарищам надо почаще допускать молодежь к операционному столу. Человек не вечен и он должен успеть при жизни подготовить себе достойную замену. Меня, честно говоря, удивляют некоторые наши зубры-хирургии, которые и на пороге восьмидесятилетия все сложные операции стараются производить самостоятельно…
— Сам-то ты когда прекратишь оперировать? — сказал Марк Карлович.
Корреспондент, словно услышав его слова, спросил у директора:
— Георгий Калистратович, а до какого возраста собираетесь оперировать вы?
— До шестидесяти пяти лет! — твердо ответил директор. — И ни днем больше. Заявляю об этом со всей ответственностью. Через восемь лет можете прийти к нам и поинтересоваться – оперирую я или нет.
— И не жаль вам будет все бросить?
— Что значит – «бросить все»? У меня столько дел, что иной раз я неделями не бываю в операционной! Я же не говорю о том, что я уйду на покой. Если будут силы – буду работать. Не директором, так хоть консультантом.
— Скажите, Георгий Калистратович, а инициатива омоложения кадров принадлежит вам или Департаменту здравоохранения? — спросил корреспондент.
— Департаменту здравоохранения надо начать омоложение кадров с себя, — прокомментировал Марк Карлович. — Целышевскому за семьдесят, он еще до Второй мировой войны родился, его замам примерно по стольку же. Вся эта компашка в стационарах и санаториях проводит больше времени, чем на работе. Совсем как кремлевские деятели в эпоху застоя.
— А кто же нами руководит? — усмехнулся Данилов.
— Всякие помощники, советники, ассистенты и прочая шушера. Неужели вы думаете, что Целышевский вникает в смысл каждого подписываемого документа? Ой, не смешите меня. Ладно, давайте послушаем, что еще нам скажет директор…
Директор продолжал рассуждать на тему омолаживания кадров:
— Установка на молодых позволит нам предельно улучшить качество медицинской помощи, оказываемой нашим пациентам. Это касается не только тех, кто оперирует. Это касается всех сотрудников института без исключения. Среди отечественных медицинских институтов мы занимаем первое место и не собираемся кому-либо его отдавать…
— И можно не сомневаться, что все останется на словах, — продолжил комментировать Марк Карлович. — Взять хотя бы нашего завкафедрой и научного руководителя всея токсикологии. Разве такого мастодонта отправишь на пенсию или уберешь с заведования и руководства вообще? Да скорее зубы об него обломаешь!
— Почему? — полюбопытствовал Данилов.
— Потому что это мафия! — ответил Марк Карлович и ушел, потеряв интерес к директорскому интервью.
Георгий Калистратович тем временем перешел к статистике:
— Цифры говорят сами за себя! У нас девятьсот коек и около трех тысяч сотрудников. Представляете? В среднем на каждого пациента приходится три сотрудника!
— При таком соотношении смертность должна стремиться к нулю, — сказал корреспондент.
— Увы, это не так, — сразу же погрустнел директор. — Надо учитывать нашу специфику. У нас не санаторий, а главное скоропомощное медицинское учреждение страны! К нам в основном поступают в тяжелом состоянии. И тем не менее наш показатель летальности равен четырем целым двум десятым! Это ниже, чем в среднем по Москве.
— Поясните, пожалуйста, Георгий Калистратович, что означает этот показатель, — попросил корреспондент.
— Он означает, что из тысячи наших пациентов девятьсот пятьдесят восемь выписываются домой, а сорок два умирают.
— А сколько человек проходит через ваш институт за год?
— Порядка пятидесяти тысяч. Согласитесь, это серьезная цифра.
— Очень серьезная… Я знаю, что вы лечите не только москвичей…
— Мы лечим всех россиян. И не россиян тоже лечим. У нас вы можете встретить самых разных пациентов – от иностранных дипломатов до бомжей. И всем оказывается высококвалифицированная медицинская помощь в полном объеме! Вы, наверное, заметили плакаты, которые висят у нас?
— Да, заметил. Насколько помню, на одном из них было написано «Человечная медицина».
— Именно так – «Человечная медицина». Это наш девиз, наше кредо. Медицина может быть только человечной или это уже…
— Владимир Александрович, там «скорая»! — крикнула из коридора Маша.
— Извините, но мне пора, — сказал директорскому изображению Данилов, выключая телевизор.
В смотровой на каталке постанывал и трясся мужчина лет пятидесяти с капельницей, подключенной к катетеру возле левой ключицы.
— Передозировка героином, — доложил врач скорой помощи.
— Да ну? — удивился Данилов, заглядывая в сопроводительный лист. — В пятьдесят три года-то?
Столь «старых» наркоманов он еще не видел.
— Сами удивлялись, но жена сказала, что он начал колоться два года назад. Кто-то из приятелей по дури предложил попробовать. Вот и попробовал. Был сонный, но из контакта не выходил. Мы его совсем разбудили, промыли желудок, поставили «подключичку» (подключичный катетер. — Прим. автора), прокапали, полечили и привезли.
— А зачем желудок сразу стали промывать?
— Ой, забыл в диагнозе указать! — Доктор выхватил у Данилова сопроводительный лист. — Он же еще и водочкой это дело отлакировал.
Так бывает – приобретет человек новые привычки, но и от старых не отказывается.
— Так может, это сочетанное действие, а не передоз? — предположил Данилов.
— Жена не знает, сколько и чего он употребил, он тоже не говорит, поэтому все же ставлю передозировку. Вам все равно, а мне так проще лекарства списывать – мы же на него чуть ли не пол-ящика истратили.
— Кололи какую-то хрень, никакой от нее радости, — пожаловался пациент.
— Действительно, никакой, — согласился Данилов.
Отпустив «скорую», он осмотрел пациента, убедился, что в реанимации ему делать нечего, и отправил в отделение.
— Я у вас первый раз, доктор, — сказал наркоман. — Порядков не знаю.
— В отделении объяснят, — коротко ответил Данилов.
В обязанности врача приемного покоя не входит информировать пациентов о режиме и правилах, по которым живет отделение. Этим занимаются лечащие врачи. Да и какой смысл рассказывать что-то наркоману, еще не вышедшему из состояния опьянения?
В ординаторской надрывался местный телефон.
— Владимир Александрович?