Решительно щелкнув портфельным замком, Алексей Елизарович строго посмотрел сначала на Таню, а потом на Данилова и предложил:
— Может, вернете деньги по-хорошему? Тогда будем считать, что ничего не было.
— Не могу вернуть вам того, что не брал, — ответил Данилов.
— Я тоже не брала ваших денег, и возвращать мне нечего! — Таня скрестила руки на груди и гордо вскинула подбородок.
— Сволочи! Суки! Гады! — Алексей Елизарович сорвался на визг. — Будьте вы прокляты! Чтобы мои деньги вам впрок не пошли! Тьфу!
Плевок попал прямо в центр стола. Дверью Алексей Елизарович хлопнул так, что она чуть не слетела с петель.
— Силен мужик! — похвалил Данилов, доставая из ящика упаковку влажных салфеток.
— Владимир Александрович, — Таня прижала к груди обе ладони, — вы же не думаете, что я взяла эти деньги? Правда не думаете?
— Не думаю. — Данилов вытер плевок салфеткой, швырнул ее в корзину для мусора, достал из пачки другую и протер стол по новой. — Я вообще не люблю бездоказательных обвинений. Наговорить что угодно можно…
— Ему-то что – он шум поднимет, а нам расхлебывать…
— Что нам расхлебывать, Таня? — Данилов подошел к раковине и начал мыть руки. — Вы брали эти тридцать тысяч?
— Нет!
— И я не брал! Что мы можем расхлебывать? Наплюйте и забудьте. Пусть этот идиот говорит что хочет, нам до него дела нет. Мы его положили под наблюдение, он проспался, почувствовал себя лучше и свалил, вместо благодарности устроив нам скандал. Ну и, как говорится, скатертью дорога!
— Владимир Александрович, а как мы его уход оформим?
— Таня, вы что, первый день работаете? — удивился Данилов. — Так и оформим, как самовольный уход. Я напишу в истории, что он устроил скандал и покинул отделение. Чего нам бояться? Я с таким же успехом мог бы заявить, что он у меня украл сорок тысяч! И что тогда?
— Наверное, это «скорая» постаралась… — предположила Таня.
— «Скорой» он, скорее всего, сам заплатил, больно уж довольные лица у них были. И не забывайте, что он находился в сознании, как его незаметно обокрадешь?
— Может, сначала сильно пьян был, а пока везли, протрезвел…
— Давайте не будем гадать, хорошо? А то получается, что он обвинил нас, а мы обвиняем других… Некрасиво. Лучше пойдемте в палату. Убедимся, что он действительно ушел, и оформим историю, пока никто не поступил…
— А вы думаете, Владимир Александрович, что после такого… концерта он может остаться?
— Думаю не думаю, а убедиться надо.
Во время утренних докладов – в кабинете заведующего отделением и на пятиминутке – Данилов не только упомянул о скандале, устроенном пациентом, но и сообщил причину. Марк Карлович ничего не сказал, только рукой махнул, мол, бывает и такое, а на пятиминутке вообще никакой реакции не последовало. Выслушали, покивали, как обычно, и все.
Глава семнадцатая Дорога к истине вымощена парадоксами
Алексей Елизарович не стал, подобно графу Монте-Кристо, изобретать какие-то особые способы отмщения, а пошел проторенным путем – написал жалобу в Департамент здравоохранения.
Жалоба была составлена грамотно, чувствовалось, что к ней приложил руку человек, разбирающийся в тонкостях лечебного процесса. Основное внимание уделялось не исчезновению денег, об этом прискорбном происшествии упоминалось лишь вскользь, с оговоркой «у меня нет доказательств и поэтому я никого не обвиняю, но хочу сообщить, что…». Акцент был сделан на то, что пациент, доставленный в тяжелом состоянии, вначале выслушал от дежурного врача Данилова В. А. сомнения в целесообразности его госпитализации вообще, но после долгих просьб все же был госпитализирован. Но госпитализация оказалась «не совсем полноценной» – под «какое-то мифическое наблюдение» в приемное отделение. Мифическое, потому что никто несчастного Алексея Елизаровича не наблюдал – отвели в палату и забыли о нем. Наверное, точно так же, как сам он забыл о капельнице, инъекциях, взятых анализах… В конце концов, говорилось в жалобе, поняв, что никто им заниматься не будет, Алексей Елизарович решил уйти домой и ушел, никем не задерживаемый.
Ах, да, была еще одна чудесная фраза: «Во время осмотра врач Данилов В. А. пытался завести разговор о благодарности в отношении врачей со стороны пациентов». Тургенев бы застрелился сам или застрелил бы человека, выражавшегося подобным образом, но Тургенев не читал жалоб, адресованных Департаменту здравоохранения.
Значит, доктор вымогал, но не получил. Вынужден был госпитализировать, но заниматься не занимался. Заниматься не занимался, а обокрасть, кажется, успел.
Это только наивные люди считают, что нет вины без доказательств. Умные люди (а ведь именно таким представителям рода человеческого доверяют разбор жалоб) придерживаются другого мнения. Дыма без огня не бывает – и все тут!
О жалобе Данилов узнал от Марка Карловича.
— Пишите объяснительную, а потом поговорим, — распорядился заведующий приемным отделением. — Если желаете, можно взять из архива историю.
— Не нужно, я все прекрасно помню, — отказался Данилов.
Со дня поступления и ухода Алексея Елизаровича не прошло и двух недель.
Объяснительная получилась короткой – на пол-листа. Лечить лечил, наблюдать наблюдал, денег не брал. Что тут еще писать? Примерно то же самое написала и Таня. Ее фамилия упоминалась в жалобе, но конкретно к ней никаких претензий не было, разве что кроме намека на возможное участие в краже. Все шишки сыпались на многострадальную даниловскую голову.
— Грамотно отмазываетесь, — сказал Марк Карлович, прочитав объяснительную Данилова.
— Марк Карлович, не «отмазываюсь», не «отпираюсь» и не пытаюсь себя обелить, — заметил Данилов. — Я излагаю все, как было. Вы же были согласны с моей тактикой, разве не помните?
— Помню, — кивнул Марк Карлович. — Я все прекрасно помню. У меня вообще очень хорошая память. Но поймите меня, Владимир Александрович. Напиши он это мне, — он ткнул пальцем в копию жалобы, лежавшую на столе, — одно дело. Но он написал в департамент. Улавливаете разницу?
— Улавливаю, — вздохнул Данилов.
Все начальники таковы – любят притворяться хорошими людьми. Мол, будь их воля, и небо было бы голубее, и трава – зеленее, и солнце светило бы ярче, и вообще везде бы царили мир да любовь. Но увы, у каждого начальника есть свое начальство, которое не дает ему жить по законам добра и прощения, а заставляет наказывать подчиненных. Вот уж горе так горе! Заставляют портить свою карму своими же собственными руками! А карма, если верить знатокам, — дело тонкое. Испортишь разок в этой жизни – выправлять будешь в трех последующих, и не факт еще, что выправишь.
— Наша верховная администрация, — Марк Карлович ткнул пальцем в потолок, — не любит сотрудников с запятнанной репутацией. Вы понимаете?
— Понимаю.
— Они рассуждают так – случись еще какая-нибудь неприятность с этим же сотрудником, так с нас спросят втройне. Скажут: «Отвечайте за его грехи сами, раз вовремя от него не избавились». Перестраховываются люди, не хотят по чьей-то чужой вине мест своих лишаться. Их же можно понять?
— Можно, — в который уже раз согласился Данилов. — И вас можно понять. Вы тоже страхуетесь…
— Ну, а что мне еще остается делать? — Марк Карлович картинно развел руками и склонил голову набок. — Страхуюсь как могу. Я, к вашему сведению, сам себя в люди вывожу, у меня нет ни «мохнатой лапы» наверху, ни родственных связей. Есть, правда, тесть-профессор, но профессоров у нас пруд пруди, тем более что он не гинеколог, не кардиохирург и даже не онколог, а всего лишь гигиенист. Гигиена дошкольных учреждений – вот его сфера. Так что мне, кроме себя, надеяться не на кого. Я не хочу сказать, что горю желанием от вас избавиться, в приемное отделение очередь из желающих работать не стоит, но в отношении вашей работы там, в отделении…
— У вас есть какие-то сведения или это только домыслы? — уточнил Данилов.
— Домыслы, — признался Марк Карлович. — Сведения вы получите от Ромашова. Завтра, как только сдадите дежурство – идите к нему «на ковер». Только потом, пожалуйста, не поленитесь зайти ко мне и сообщить, чем закончился ваш разговор, договорились?
— Зайду, конечно, — пообещал Данилов, думая о том, что ему, скорее всего, так и так придется зайти в отделение за своими вещами.
— Только не спорьте с ним и ни в коем случае не перебивайте, — предупредил Марк Карлович. — Помните, что повинную голову меч не сечет.
— Скажите, пожалуйста, по тактике ведения больного ко мне есть вопросы?
— Нет, — ответил Марк Карлович. — У меня – нет.
— Доказательства моей причастности к исчезновению денег есть?
— Нет.
— Тогда объясните, пожалуйста, в чем мне виниться?
— Нет.
— Тогда объясните, пожалуйста, в чем мне виниться?
— Я – это я, а Ромашов – это Ромашов! — рассердился Марк Карлович. — Завтра сами почувствуете разницу. Я вам советую, как себя вести, а вы лезете в бутылку! На рожон вы лезете! В общем, нарываетесь на крупные неприятности вместо средних! Если вы начнете так же вести себя с Ромашовым, то вам точно придется уйти из Склифа, и не по собственному желанию!
«Надо было снять диагноз отравления суррогатами и отказать этому сукиному сыну в приеме, — подумал Данилов. — Тогда ничего бы не было или если бы даже и было, то не в таком масштабе».
Спокойно сидеть и слушать Марка Карловича было очень трудно. Хотелось встать, послать всех к такой-то матери и уйти. Но это было бы не очень разумно. Зачем раньше времени сжигать за собой мосты? Мосты стоит жечь только тогда, когда убедишься, что другого выхода нет. Да и куда податься свежеиспеченному токсикологу с подмоченной репутацией? Токсикология – очень маленький, замкнутый мирок, это вам не терапия.
— Я же не призываю вас каяться в том, чего вы не делали! — продолжал Марк Карлович. — Просто будьте благоразумны, скажите, что сделали выводы и впредь будете относиться к пациентам более внимательно… Впрочем, это ваше дело, а не мое… Идите работать.
Работалось плохо – мешала головная боль и злость. А как тут не злиться? Возвращаешь женщине деньги, которые она пыталась «забыть» на твоем столе, и навлекаешь на себя подозрения в вымогательстве. Госпитализируешь пьяного придурка для динамического наблюдения, а он обвиняет тебя в воровстве. Здорово!
Сутки тянулись до бесконечности, несмотря на то, что под завязку были заполнены работой – пациенты перли косяком, только успевай осматривать да укладывать. Обычно при подобной загрузке время летит незаметно, но сегодня оно словно остановилось. Данилов пытался подбодрить себя при помощи самовнушения – не получилось.
Утром после пятиминутки он переоделся, выпил натощак для бодрости крепчайшего чаю и, для того чтобы собраться с мыслями, с четверть часа погулял по двору. Чай с прогулкой сделали свое дело – в голове немного прояснилось, правда, раздражение не улеглось. Поняв, что лучше ему не станет, Данилов сменил медленный прогулочный шаг на быстрый и спустя пять минут уже сидел в приемной заместителя директора по лечебной части.
Скучать не пришлось – смазливая секретарша закончила телефонный разговор, спросила: «Вы по какому вопросу?», заглянула в кабинет и тут же вынырнула обратно.
— Проходите!
Тон ее голоса был сух, а взгляд строг. «Молодец, хорошо улавливаешь настроение руководства», — про себя похвалил девицу Данилов и вошел в кабинет.
Максим Лаврентьевич встретил его неласково, можно даже сказать – откровенно недружелюбно. На приветствие не ответил и сесть не предложил. Ничего страшного – Данилов сам выбрал один из стульев и сел на него. В ногах правды нет.
— Что вы скажете по поводу жалобы? — Максиму Лаврентьевичу явно не понравилось даниловское самоуправство, но не сгонять же человека со стула. Пусть сидит, раз уж сел.
— Все эта жалоба – чистейшая ложь, от начала и до конца!
— Прямо так вот от начала и до конца? — усомнился Максим Лаврентьевич. — Ни одного слова правды?
— Правда только в том, что жалобщик действительно провел несколько часов у нас в приемном отделении…
— Заведующий его, кажется, смотрел?
— Да. Был совместный осмотр.
— И вы им занимались как положено?
— Да.
— И никаких денег не брали?
— Не брал.
— А он вас взял и оболгал? Так получается?
— Так.
— Почему?
— Откуда мне знать?
— Но согласитесь, что жалобы на пустом месте не возникают, не так ли?
— Мне трудно судить, как и почему возникают жалобы. Я могу сказать только одно…
— Только не оправдывайтесь! — Максим Лаврентьевич предостерегающе поднял вверх обе руки.
Ладони у него были красноватые. «Печень не в порядке», — машинально диагностировал Данилов.
— Я уже читал вашу объяснительную! И не намерен выслушивать то же самое!
— Тогда зачем вы меня вызвали? — Данилов просто не мог не задать этого вопроса, хотя и сознавал, что он только обостряет ситуацию.
— Уже и сам не знаю! — признался Максим Лаврентьевич. — Наверное, просто хотелось посмотреть вам в глаза.
Пересаживаться ближе Данилов не стал, но глаза раскрыл пошире – смотрите, раз хочется, разве мне жалко.
— У нас работает три тысячи человек, но мало на ком сходится столько негатива, как на вас, уважаемый доктор.
«Как величать его в ответ? — подумал Данилов. — Уважаемый заместитель директора? Как-то чересчур. Впрочем, можно попробовать…»
Мужик решил – мужик сделал.
— Как мне понимать ваши слова, уважаемый заместитель директора по лечебной части? — елейным голосом спросил Данилов, с удовлетворением наблюдая за тем, как меняется в лице Ромашов. — Что означает «сходится много негатива»?
— То самое и означает! — рявкнул «уважаемый заместитель директора по лечебной части». — Доцент Холодков сразу сказал, что вы неприятный и конфликтный субъект…
«Ай да Холодец-молодец! — восхитился Данилов. — Вот падаль!»
— …а Тишакова, пообщавшись с вами, чуть ли не рыдала здесь, в моем кабинете!..
«Бедная Нина Дмитриевна. — Данилов почти искренне посочувствовал заведующей гинекологией. — Как же я так сумел ее допечь?»
— …Я собственными глазами видел, как вы пытались брать на дежурстве деньги!..
«По умению делать правильные выводы на основе личных наблюдений ты, уважаемый заместитель, превзошел такого клинического идиота, как доктор Ватсон. Респект и уважуха!» – говорил Данилов сам себе.
— …Калинин жаловался на то, что какой-то ваш протеже пытался украсть из ординаторской свою историю болезни!..
«Сказать, что это был не мой так называемый «протеже», а его безмозглая подружка? И что я не имею к этому никакого отношения? Зачем? Этот перец все равно мне не поверит», — подумал Данилов и не стал оправдываться.
— …А теперь еще и эта жалоба в департамент! — Максим Лаврентьевич победно посмотрел на Данилова. — Что вы скажете?
Данилов ничего не ответил.
— Почему вы молчите?! — Максим Лаврентьевич еще больше повысил голос. — Вам нечего сказать!
Данилову было что сказать. Еще как было! Только позволь себе начать, так не остановишься… Только вот почти все слова, вертевшиеся у него на языке, были матерными. Вряд ли стоило их озвучивать.
— Ну скажите хоть что-нибудь! — настаивал «уважаемый заместитель».
Данилов понимал, что от него ждут покаяния и униженных просьб «дать шанс» и «позволить исправить положение». А вот вам хрен вместо покаяния, малоуважаемый заместитель директора!
— Дорога к истине вымощена парадоксами, — сказал Данилов.
— Это кто так считает?
— Оскар Уайльд, — ответил Данилов. — Слыхали о таком?
Весь смак укола, «весь цимес», как выражался Полянский, заключался в слове «слыхали». То есть Данилов как бы даже и предположить не мог, что его собеседник читал «Портрет Дориана Грея» или хотя бы сказку о Кентервильском привидении.
— Вы получите строгий выговор с занесением в личное дело! — известил Максим Лаврентьевич, не отвечая на обидный вопрос.
«И два следующих не заставят себя ждать!» – прочел Данилов в его глазах.
— Больше вас не задерживаю! — Максим Лаврентьевич уткнулся в бумаги, лежавшие на его столы.
Вечный прием руководства – демонстрация собственной занятости и одновременно тонкий, но уловимый намек подчиненному на его ничтожность. Вали отсюда, козявка, не мешай заниматься важными делами.
Что можно было ответить на такое? Только одно.
— Спасибо за содержательную беседу.
Еще раз, но очень недолго – секунды две-три, полюбоваться тем, как быстро меняется цвет начальственного лица, вежливо (впрочем, в данной ситуации как раз невежливо) улыбнуться и уйти.
Для полноты впечатления, проходя через приемную, Данилов игриво подмигнул секретарше Максима Лаврентьевича, сопроводив подмигивание нагловатой улыбкой. Секретарша, явно мнившая себя большим начальством, от изумления чуть не выронила телефонную трубку.
«Теперь к Карлмарксычу и домой, — подумал Данилов. — Вещи сегодня забирать не буду, дождусь сперва следующего выговора. Интересно, за что мне его дадут?»
Вариантов было великое множество. Например, напишет один из пациентов, что Данилов откровенно заигрывал с ним во время осмотра и делал намеки непристойного характера. Не заигрывал? А зачем тогда раздевал, по голой груди пальцами стучал да живот мял? За ноги зачем хватал? Рефлексы проверял? Знаем мы эти рефлексы. Пусть будет не пациент, а пациентка – это ничего не меняет.
Или кто-то заявит, что во время осмотра в приемном покое у него с руки пропали часы. Золотые, чуть ли не в полкило весом, дедушкино наследство или же какой-нибудь новомодный швейцарский хронометр. И все – готов выговор.