— Так вот, Конан. Когда с Ганом Табеком случилось то несчастье, пин совершенно потерял бдительность и уже не следил за каждым жестом его, каждым взглядом и шагом. Конечно, моему возлюбленному пришлось напрячь все силы и на время прекратить воровство — дабы никто ничего не заподозрил…
— Я сразу понял, что с головой у него все в порядке, — вставил киммериец, пожимая плечами.
— Ты… Ты — зоркий орел, сильный лев, ловкий леопард и хитрая змея… — похвалила его Илиана. — Остальные не таковы. Им и на ум не пришло, что Ган Табек всего лишь прикидывается… Так вот. Однажды слуги вывезли страдальца на прогулку…
— Об этом я сам расскажу, — влез Ган Табек. — Тебя же там не было!
Илиана фыркнула и с достоинством удалилась в свой угол.
— Да, Конан, однажды слуги вывезли меня на прогулку в тот сад, что расположен на южной стороне Шадизара. Расстелив на траве покрывало, они усадили меня туда, а сами сели в пяти шагах и затеяли игру в кости. Некоторое время спустя к ним подошел некий господин с золотым кольцом в носу. Он приветливо улыбнулся и извлек из сумы, что висела у него на поясе, оплетенный стеклянный кувшин. Глаза моих нерадивых слуг загорелись — ведь в нашем доме они могут пить только воду, ибо у отца все бутыли и все кувшины сосчитаны и горе тому, кто осмелится покуситься на хозяйское вино!
Господин с кольцом в носу любезно предложил слугам испробовать его прекрасного вина. Заявив, что все четверо ему ужасно понравились (вот уж грубая лесть, но мои кретины, конечно, не распознали фальши), он вытащил пробку и протянул кувшин старшему. Ну а на дармовщинку-то отчего б и не выпить?
Короче говоря, скоро на дне кувшина не осталось и капли. Пока я агукал на своем покрывале, умирая от злости, эти твари нажрались как свиньи! И тут вдруг произошла странная штука! Старший, широко зевнув, глупо хихикнул и повалился прямо на траву — через мгновение он уже спал, могучим храпом отравляя и без того жалкое существование букашек и птичек. Остальные трое посмотрели на него с удивлением, но и сами тотчас начали зевать и валиться рядом с ним. В общем, уснули все.
Я разъярился. Я даже не мог притворяться дальше — я встал и, подойдя к щедрому господину, сказал: «Что за дрянь ты подсыпал моим слугам, незнакомец? И с какой целью?» Думаю, голос мой дрожал от негодования и весь вид был необычайно грозен. Однако господин ничуть не смутился — видно, из храбрецов. Мило мне улыбнувшись, он ответил: «Дорогой Ган Табек, я рад, что ты доверяешь мне настолько, что даже бросил строить из себя полуидиота (признаться, я был польщен, потому что меня еще ни разу не принимали за полуидиота — всегда за полного). Присядь, потолкуем о делах — твоих и моих».
Не буду скрывать, я и удивился, и оробел. Он знает меня, а я был так неосторожен… Тем не менее я сел. «Не тревожься о слугах, — продолжал незнакомец, — скоро они проснутся. Я к тому времени уже уйду, а ты снова отвесишь челюсть и пустишь слюни — никто ни о чем и не догадается. Так вот, зовут меня Гури. Буду откровенен с тобой, Ган Табек, ибо давно слежу за жизнью твоей и знаю совершенно определенно: ты намереваешься сбежать от отца с красоткой Илианой, не так ли?» Я кивнул, не в силах вымолвить и слова. «Очень хорошо, — улыбнулся он. — Ты поступаешь верно, ничего не отрицая. За это и я расскажу тебе кое-что. Я — племянник Нассета… О, не пугайся так. Да, твой отец и мой дядька терпеть не могут друг друга, но, между прочим, у Нассета есть враг и поопаснее Эбеля. Это — мой дед, Затейник Бездомный. Ты слышал о нем когда-нибудь?» Я мотнул головой, давая понять, что нет, не слышал. «Странно. В Аките — есть такой город в Туране — моего деда знают все. На самом-то деле его зовут Джанхедом, но никто уж и не помнит ныне его настоящего имени. Затейником его прозвали из-за веселого нрава, а Бездомным… Ха-ха… Потому что есть у него одна маленькая слабость — обладая несметными богатствами, он обожает жаловаться и встречному и поперечному на ужасающую свою бедность. Он говорит, что нет у него ни куска хлеба, ни медной монеты, ни сада, ни дома… Ясно, никто ему не верит — кто не видал огромного белого дома в сердце Акита, принадлежащего ему? Кто не слыхал о чудесных садах за городской стеной? Кто не бывал в его трактирах и постоялых дворах?… О-о-о, он очень, очень богат.
И вот, когда я навещал его тому уж полгода назад, он признался мне со слезами на глазах, что есть одна вещица, обладание коей сделает его по-настоящему счастливым. „И что за вещица?“ — полюбопытствовал я. „Серебряная пчела Митры“, — таинственным шепотом ответил дед. Я так и подскочил в кресле. „Ну как же! Ведь Насеет гоняется за ней без малого полтора года!“ — без колебаний раскрыл я Затейнику тайну дяди. „Насеет? — Дед побелел и заскрипел остатками зубов. — Ну уж не-ет. Этому проходимцу я не позволю завладеть моей собственностью!“ Я удивился: „Твоей? Но ты же сам только что говорил, что хочешь ее приобрести, а…“ Он недовольно сморщился. „Не перебивай меня, внук. И помни, то, чем я хочу обладать, уже и есть мое. А Насеет, будь он трижды старшим братом твоей матери, пчелу не получит“.
Затем мы пошли прогуляться в сад, и там беседа продолжилась. Я узнал, что пчела сия не простая — она предвещает своему хозяину несчастья, так что всегда можно уберечься и обойти опасность окольной дорогой. Еще я узнал, что Эбель — нынешний ее владелец — не соглашается продавать ее ни за какие богатства. В довершение дед сообщил ivpie, что благородный пин в скором времени прибудет в Шадизар, мой родной город, где живу я с дядей своим Нассетом, и просил всенепременно добыть для него желаемую вещицу. „Я, — сказал Затейник, — обещаю тебе и клянусь, что после моей смерти ты останешься единственным моим наследником, а посему и пчела достанется потом тоже тебе. И еще: если тебе понадобится чья-то помощь (наверняка понадобится), не жалей ни золота, ни добрых слов. Пусть тот, кто будет рядом с тобою в сем важном деле, знает твердо: здесь, в Аките, у него будет все. Я осыплю его самоцветами, я подарю ему один из моих лучших домов, я… Я сделаю для него то, чего не сделал бы и бог для безгрешного. От моего имени ты можешь обещать ему это“.
И вот я говорю тебе, Ган Табек. Согласен ли ты помочь мне? Согласен ли украсть у отца своего серебряную пчелу? Я знаю, что бежать тебе и твоей красотке некуда, так почему бы вам не отправиться в Акит? Дед подарит вам дом, даст золота столько, сколько попросите, и до самых своих последних дней вы будете желать лишь одного — бессмертия».
Как ты думаешь, Конан, я согласился? — неожиданно спросил Ган Табек, с грустью глядя на варвара.
— Думаю, да, — с усмешкой ответствовал тот.
— Ты прав. Я согласился. Согласился обворовать собственного отца! А впрочем, я и прежде не раз залезал в его сундуки… Но ведь бежать нам было и правда некуда! А Гури я поверил, потому что он… Да и сам не пойму почему…
— Так что с серебряной пчелой? — напомнил Конан.
— Ах да… Ты что-то хотела поведать нам, Илиана?
— Хотела. — Она вышла из своего угла и села на табурет против киммерийца. — Все получилось именно так, как задумал Гури. Эбель отправился на базар за покупками, а Ган Табек в это время утащил сафьяновую коробочку, потом хрустальную чашу, самоцветы…
— Я не удержался, — пояснил сын купца.
— Он не удержался, — милостиво кивнула Илиана. — А когда все легли почивать, мы потихоньку вышли из дома, оседлали лошадей и поехали к маленькой харчевне, что находится у западных врат Шадизара. Там нас должен был ждать Гури.
Еще издали мы заметили его в дверях харчевни. Он стоял и всматривался в темноту, явно ожидая нашего скорого появления. Мы приблизились, и, не спешиваясь, передали ему сафьяновую коробочку — на мгновение он приоткрыл ее и полюбовался неземной красотой серебряной пчелы, затем сунул коробочку в свою дорожную суму. Ган Табек попросил его также прихватить уворованные у Эбеля вещи, на что Гури с неохотой, но дал согласие. Подробно рассказав Гану Табеку дальнейшую дорогу (а он, в отличие от нас, собирался ехать кругом, через Коринфию, Коф и так далее), он вскочил на коня и, не попрощавшись с нами, быстро ускакал. Мы заметили — с ним был его верный слуга, который ждал его поодаль.
— Он еще крикнул: «Встретимся в Аките!» — добавил Ган Табек.
— Да, он крикнул… Ну а мы поехали на восток, сюда. Вот и все.
— Так что с пчелой? — повторил Конан вопрос, нахмурив брови.
— А, с пчелой… — Илиана вздохнула. — Да ничего. Вот она, в моем мешке.
— В… в твоем мешке? — От изумления у Гана Табека открылся рот. — А почему это она в твоем мешке?
— Потому что я украла ее у Гури, пока ты с ним беседовал у харчевни. Я сразу заметила его слугу, поэтому я обошла вас с той стороны, где он не мог меня видеть, и… Не сердись, Ган Табек. Я не слишком-то доверяла этому господину. Ты видишь сам, что я была права. Ведь он обманул всех: и Нассета, и Конана, и тебя… Отчего он не признался нам, что сам направил к Эбелю нового охранника? А? И почему он не сказал Конану, что ты только притворяешься сумасшедшим? О, он очень коварен! Наверное, даже коварнее меня.
— Не тебя, — хмыкнул Конан. — Ты же утащила у него пчелу. Кстати, покажи мне ее.
— Вот.
Илиана взяла с полу свой дорожный мешок, сунула туда свою тонкую изящную руку, извлекла сафьяновую коробочку и с готовностью протянула Конану.
— Теперь я понимаю, кто гнался за мной… — мрачно сказал варвар, рассматривая прелестную вещицу.
— Гнался? Когда? — испугался Ган Табек.
— У восточных врат… Это наверняка был Гури, который заметил пропажу пчелы и бросился за вами в погоню.
— Он не догнал тебя?
— Нет.
— А куда он делся потом?
— Не знаю. — Конан запихал коробочку с пчелой в глубокий карман своих шаровар и с ухмылкой посмотрел на обескураженных влюбленных. — Ну вот что. Пчелу я, конечно, забираю себе. А вы возвращайтесь к Эбелю — может, простит.
— Но… Мы же украли у него самоцветы, туфли владыки, чашу… — растерянно забормотал Ган Та-бек. — Он не примет нас обратно.
— Тебя примет. А вот что касается девицы…
— Но я же люблю его! — воскликнула Илиана.
— Кого? — усмехнулся киммериец.
— Эбеля, кого же еще!
— Вот ему и скажи об этом.
— Конан, не оставляй меня… — уцепился за его рукав Ган Табек, видя, что киммериец встает и направляется к дверям. — Я не хочу сидеть тут с этой гиеной…
— Ах, я гиена?
Илиана зловеще зашипела и впилась ногтями в розовые уши бывшего возлюбленного. Заверещав, тот пнул ее своей короткой ножкой в колено. Девица взревела, с яростью куснула Гана Табека за плечо, потом, не отпуская его ушей, принялась лбом долбить его пухлую грудь.
Конан с интересом наблюдал за началом схватки. Было ясно, что победа достанется именно Илиане. Сын купца защищался неумело, к тому же ужас перед разъяренной девицей словно сковывал его. Она, напротив, дралась с энтузиазмом. Конану даже показалось, что она давно мечтала побить Гана Табека и вот теперь наконец дождалась удобного момента.
Визги и крики переполошили весь дом. Уже поспешал вниз хозяин, встрепанный и перепуганный, со свечой в дрожащей руке, уже собирались на верху лестницы постояльцы, каждый из которых на всякий случай вооружился — кто кинжалом, кто мечом, кто дубиной, а кто и обычным табуретом. Но, увидев, что происходит на самом деле, все облегченно вздохнули. Не разбойники, не воры — милая парочка, видимо, супруги колошматили друг друга, а это было вполне нормально. Чего только не бывает меж влюбленными!
Постояльцы вновь разошлись по своим комнатам; хозяин, качая головой и ругаясь, ушел тоже. Они снова остались втроем. Но и киммериец не собирался сидеть здесь до рассвета и развлекаться гладиаторскими боями. Когда в него полетели клочья волос и платья, он, брезгливо сплюнув на пол, повернулся и пошел прочь. За половину ночи оба — и Ган Табек, и его хитроумная (пожалуй, слишком хитроумная) девица — ему порядком надоели. Он не желал более смотреть на их безобразия, а еще более не желал слушать и слышать их.
Вскочив на гнедого, он бросил взгляд на восток. Небо там уже чуть просветлело, значит, близится рассвет. Довольная усмешка тронула твердые губы варвара — он успеет вернуться в Шадизар до утра, он успеет сделать все, что задумано.
Гнедой с чувством заржал, мечтая о бешеной скачке, и понес своего седока обратно в город.
— Конан! — послышался вслед голос Гана Табека. Но, наверное, только послышался.
* * *Гури, мрачный, как грозовая туча, ждал его у восточных врат.
— Хей! — Он поднял вверх обе руки, призывая варвара остановиться.
Гнедой едва не сбил его с ног, встав как вкопанный прямо перед ним, морда к морде, но, надо отдать должное Гури, он не двинулся с места. Только спустя несколько мгновений, когда убедился в том, что Конан остановил коня и согласен поговорить, поморщился и отошел на шаг в сторону.
— Что рожу кривишь? — весело спросил варвар, спрыгивая на землю.
Племянник Нассета запыхтел, но все же ответил:
— Твой гнедой мне ногу копытом отдавил.
— Только одну?
— Что «только одну»?
— Будешь платить? — И Конан взялся за повод, как бы собираясь вскочить на коня и помчаться к Нассету.
— Буду! — злобно выплюнул Гури.
Он коротко свистнул, и из-за угла ближнего дома вышел высокий тощий парень. Он подошел, молча протянул хозяину большой дорожный мешок. Гури сунул внутрь толстую лапу и начал остервенело шарить в поисках кошеля. При этом он не забывал осыпать проклятиями Гана Табека, Эбеля, Илиану и Нассета, обвиняя их в воровстве, обмане, нахальстве, скудоумии… То есть он свалил на них половину собственных грехов, напрочь забыв о том, что только сейчас в них честно признавался. Не обругал он одного лишь варвара, и то потому, что тот стоял слишком близко…
— На! — Он впихнул набитый золотом кошель в руку Конана. — Ровно две сотни. Ограбил… Подчистую ограбил… Давай пчелу!
Конан вынул из кармана сафьяновую коробочку и, все так же усмехаясь, протянул ее Гури.
Оба одновременно раскрыли вместилища своих сокровищ. Конан — кошель, дабы пересчитать золотые, Гури — коробочку, дабы полюбоваться серебряной пчелой. Потом один пошел к своему гнедому коню, второй — к своей белой кобыле. Даже не посмотрев друг на друга на прощание, они разъехались в разные стороны, и каждый в душе был чрезвычайно доволен сделкой…
* * *— И, конечно, каждый в душе был чрезвычайно доволен сделкой, — заявил Ши Шелам, когда Конан закончил рассказ.
— Конечно, — кивнул киммериец, уплетая за обе щеки ветчину со свежим душистым хлебом.
— Две сотни… — Ловкач покачал головой, — Неплохо, но…
— Что еще?
— Как быть с Нассетом? Ведь Гури вряд ли покупал у тебя пчелу для него. А нанимал-то нас он. Жаль мне моей доли…
— Не ной. Будет тебе твоя доля.
— Не могу поверить — неужели ты поделишься со мной?
Вместо ответа Конан запустил руку в дорожный мешок и вытащил оттуда еще один кошель — родной брат первого, который он получил от Гури.
— От-т-ткуда? — Ши выпучил глаза и осторожно потрогал туго набитый кошель.
— От Нассета.
— Как же? А? И Гури заплатил тебе, и Насеет?
— Ну да. Только Гури две сотни, а Насеет одну — за службу у Эбеля.
— О-о-о… Значит, теперь я получу свою треть не от сотни золотых, а от трех сотен?
— От пяти.
— Каких пяти? О чем ты, мой юный и отважный друг?
— Еще две мне заплатил Эбель.
— За что?
— За серебряную пчелу…
Ши Шелам надолго замолчал, переваривая сообщение киммерийца. В уме он прикидывал и так и этак, но в итоге все равно получалось, что пчелы было две, никак не меньше.
— Значит, пчелы было две? — выдал он результат тяжких раздумий.
— Нет, три.
— О, Бел! Да говори же ты толком, Конан! — рассердился Ловкач.
— Проклятие! Я и сам толком не знаю, как все получилось! Первую серебряную пчелу я выкрал у Эбеля в первый же день службы. Ночью поехал к кхитайцу, что живет на окраине у южных ворот…
— Это тот, что считается лучшим золотых дел мастером?
— Он. Так вот, я хорошо заплатил ему, и к утру у меня в кармане лежала еще одна серебряная пчела. На следующую ночь я пришел к нему уже с той пчелой, которую делал он — теперь мне не надо было красть настоящую… И появилась третья. Потом я пришел снова…
— Зачем? — вопросил Ши Шелам, опять ничего не понимая. Во время рассказа Конана он загибал пальцы на левой руке, подсчитывая, сколько раз парень сходил к кхитайцу. Выходило, что три, а значит, пчел было четыре?
— Зачем… Зачем… — Тут варвар почему-то смешался и быстро заговорил о другом. — Ган Табек украл у пина серебряную пчелу из сафьяновой шкатулки — украл и удрал. Я догнал его, отобрал шкатулку с пчелой и продал ее Гури. Ну вот. А вторую я продал Нассету, и третью — самому Эбелю. Все просто, что тут непонятного?
— Есть кое-что… — задумчиво произнес Ловкач. — Вряд ли ты подумал об этом, варвар, но у кого же из них теперь настоящая серебряная пчела?
— Кром! — рыкнул Конан. — Ты любопытен, крысеныш! Ешь мясо и ложись спать — только на пол. Нынче я останусь ночевать в твоей халупе.
— О, конечно, конечно…
Ши Шелам вздохнул и, поняв, что из Конана уже ничего не вытянуть, сунул в рот последний кусок ветчины, бросил на пол халат и улегся на него. Гостю он предоставлял в полное распоряжение узкий, зато длинный деревянный топчан.
Отнюдь не жесткий и холодный пол не давал ему заснуть — одна мысль мучила Ши беспрестанно: почему все же варвар смутился? Сколько он его знал, тот вовсе не был склонен к такого рода чувствам. Самоуверенный, как всякий юнец, обыкновенно он вовсе не замечал своих промахов или даже представлял их Ловкачу как хитроумную проделку, а если приятель разоблачал его, гневался и грозил ему страшными карами. Отчего ж теперь он прятал глаза и отворачивался?
— Конан… — тихо позвал Ши, когда свеча уже догорела и ночь вошла в маленькое грязное оконце.