Сергей посмотрел на дату, когда ограбили и убили Якова Зильберканта, и кивнул — пятого мая девяносто третьего года.
— Русалка, русалка… Зачем грабить квартиры из-за русалки? Может, это ключ? Недостающая часть шифра? Ерунда какая-то… Она же деревянная!
— Вот именно.
— Не золотая, не серебряная… Деревянная! Нет, Макар, что-то здесь не складывается. Неужели фигурка была настолько уникальной? Почему не взяли остальные?
— В чем заключается ее уникальность, мы можем узнать двумя путями: отыскать родственников покойного Зильберканта, если они остались, и поговорить с ними. Либо спросить у самого Сковородова.
— Надо подумать, как найти Кирилла Сковородова, — неохотно сказал Бабкин. — Попросить Мишу Кроткого сделать запрос — самое очевидное.
— Попроси. Но что-то мне подсказывает, что таким простым путем мы его не отыщем. Он мог залечь на дно, сменить имя… Пока мы не поймем, что ему было нужно пятнадцать лет назад, не узнаем, где он может быть сейчас.
Бабкин пожал плечами, не совсем понимая, что имеет в виду Илюшин, но решил согласиться. Он задумался о том, что станет делать Макар, если найдет Сковородова, и ответ ему очень не нравился.
* * *На следующее утро Катя проснулась с тяжелой головой и опухшими от слез глазами. Накануне она позвонила маме, и та изъявила желание приехать к дочери в Москву.
— Посмотрю, как вы устроились. Ты всю осень в новом институте учишься, а я о нем ничего не знаю. Ты ко мне не приезжаешь, значит, я к тебе приеду. Рассказывай — как учеба?
Катя пыталась переубедить мать, но Ирина Степановна была непреклонна. Артур, Седа и свекровь, узнав об этом, запаниковали.
— Нам еще мамы твоей не хватало! — возмущалась сестра мужа. — Пускай сидит дома в своем Гукове и никуда не едет. Где мы ее спать положим?
— Да не в этом дело! — Артур был как-то странно возбужден. — А вдруг она про нас в Ростове расскажет? Что тогда?
— Мама не бывает в Ростове, — устало сказала Катя, потирая ноющие виски. — Что ей там делать? Приезжать маме, конечно, нельзя, только я не знаю, как ее в этом убедить.
Свекровь взволнованно ходила по комнате, шелестя подолом цветастого халата.
— Собственную мать убедить не можешь? — фыркнула Седа. — Всех нас подставишь!
— Да не всех нас, а меня! — выкрикнул Артур. — Меня, черт возьми!
— Не орать! — Диана Арутюровна бросила на сына такой взгляд, что тот отшатнулся. — Тихо! Что-нибудь придумаем. Вот что: Катерина позвонит матери и скажет, что сама приедет на Новый год. Вот и все.
— А если ее мать весной захочет приехать? — заныла Седа. — Что тогда?
— А если летом? — поддержал ее Артур.
Катя медленно обвела их недоумевающим взглядом.
— Какой весной? Каким летом? — оторопело спросила она. — Я думала, мы летом уже вернемся в Ростов! Вы же говорили…
И замолчала. Артур, Седа и Диана Арутюновна смотрели на нее так, что она отчетливо поняла: ни в какой Ростов летом они не вернутся.
— Вы же говорили, что ваш дядя Тигран поможет разобраться с теми бандитами! Что же он не помогает?
— Не твое дело! — отрезал Артур. — Не помогает — значит, не может. Летом мы будем здесь жить, о возвращении и думать забудь.
Мать бросила на него предостерегающий взгляд, перехваченный Катей.
— А я что буду делать? — растерянно спросила она. — А как же моя мама? Я ей по телефону с трудом вру, а при встрече и подавно не смогу…
— Захочешь, чтобы Артур был жив и здоров, — сможешь, — жестко сказала свекровь.
— А то хорошо устроилась! — Красивое лицо Седы исказилось. — «Ой, я мамочке соврать не смогу!» Деньги на операцию могла брать, а соврать, чтобы мужа спасти, нет?
— Седа!
Катя ушла в свою комнату, не говоря ни слова, ощущая себя не просто выжатой — выцеженной по капле. Ей казалось, что вздумай она лечь на пол — сквозняк подхватит ее и унесет в открытую форточку. А в квартире останутся крепкие, живые, сочные Седа, Артур и Диана Арутюновна.
«Ты не можешь на них сердиться, — сказала себе Катя себе. — Они ни при чем. Они просто пытаются защитить Артура, и ты должна делать то же самое».
Она легла на диван, поджав ноги. Усталость и отчаяние навалились на нее, словно накрыв с головой тяжелым, пыльным покрывалом, под которым не хватало воздуха. Из-за закрытой двери доносились сердитые голоса. Катя тихонько заплакала и так, плача, и уснула.
Поднимаясь на другое утро по лестнице на восьмой этаж, она услышала женские голоса на лестничной клетке и замедлила шаги. Что-то насторожило ее. Разговаривали возле квартиры Вотчина. Катя бесшумно прошла еще один пролет и застыла на месте.
— Господи, кошмар-то какой, а?! Ну что же такое творится, господи?! Боже, накажи ты этих мерзавцев, чтоб всем жить стало легче!
— Анна Петровна, а когда милиция приедет?
— Я двадцать минут назад позвонила, обещали скоро быть. Да разве вы наших ментов не знаете? Может, они и вовсе не приедут! И лифт кто-то сломал… Поленятся пешком идти — и не будет никакой милиции!
— Да что вы, Анна Петровна! Чтобы на убийство милиция не приехала — такого не бывает!
— Еще как бывает, голубушка, поверьте мне! Я уж столько на своем веку повидала… А все равно — как увидела Олега Борисовича, так сердце и застыло. Дверь-то к нему в квартиру открыта была, вот я и прошла. А он лежит. И кровь с головы натекла!
— Ой, батюшки!
— Вот вам и «ой». Убили нашего Олега Борисовича, не пожалели! И собачку его не пожалели!
— Неужто и ее убили?
— Да нет, собачка-то цела! Но раз хозяина убили — значит, и ее не пожалели! Пропадет теперь собачка!
— Верно, верно, Анна Петровна. Ой, что творится, что творится…
Катя бесшумно спустилась вниз по лестнице и вжалась в стену возле своей квартиры, заслышав шаги внизу. «Олега Борисовича убили, — стучало у нее в голове. — Олега Борисовича убили…»
Первым ее побуждением было броситься прочь от этого места как можно дальше. «Оперативники начнут опрашивать всех жильцов, и, если я скажу, что гуляла с его собакой, у меня попросят документы. Прописки нет, начнутся вопросы. Так могут и на Артура выйти. Этого нельзя допустить, нужно уходить немедленно, пока милиция не приехала. Сделать вид, что я ничего не знаю».
Катя быстро сбежала вниз по лестнице и увидела, что возле подъезда разворачивается на асфальтовом пятачке машина. «Быстро, быстро, — подгоняло что-то изнутри. — Тебя никто не видел, никто не знает. Ты ни при чем». Она прошла мимо машины, чувствуя, как скользнул по ней взглядом один из вышедших оперативников, и стараясь не переходить на бег, направилась к остановке.
Снег под ногами превратился в грязную жижу, вымешенную ногами десятков людей. Катя прошла по жиже до остановки и остановилась перед большой лужей, которую по краям обходили прохожие, пытаясь не сорваться со скользкого бордюра в черную муть. Снежинки падали на эту муть, и через секунду их уже не было — белое превращалось в черное, исчезало на глазах. Кто-то все-таки оступился и, подняв брызги, выругался, а по поверхности лужи пошли волны.
Катя представила Антуанетту, брезгливо поднимавшую лапки над каждой лужицей. Сейчас она там, в квартире, возле тела мертвого хозяина. Или спряталась под диваном, когда в ее дом вошли чужие люди — много чужих. Может быть, ее возьмут соседки. А может, и не возьмут, и тогда Антуанетту отправят в приют. Если ей повезет и кто-то захочет приобрести взрослого терьера, то у нее появятся новые хозяева. Но это потом. А пока она в квартире, где убили Олега Борисовича.
— Это всего лишь собачка, — прошептала Катя, пытаясь убедить себя обойти лужу. — Чужая. Я даже не люблю маленьких собачек!
Прохожие огибали Катю, застывали на секунду перед лужей и сворачивали в стороны.
«Наши проблемы — как грязная холодная лужа», — вспомнила Катя слова своей новой знакомой.
— Не как лужа. Как водоворот, — вслух сказала она.
Затем развернулась и пошла обратно к дому, на ходу вытаскивая телефон, чтобы позвонить на работу и предупредить, что задержится.
В квартире Вотчина работала оперативная группа. Когда Катя тихонько постучала в дверь, отчего-то опасаясь звонить, и изнутри что-то неразборчиво крикнули, она толкнула ее и вошла в прихожую. Тотчас навстречу ей выскочил низкорослый хмурый мужик в мятом костюме, заросший щетиной, и грубовато рявкнул:
— Куда? Нельзя на место преступления! Родственница?
Катя начала говорить, что нет, не родственница… И тут из-за двери, поскальзываясь на линолеуме, выскочила Антуанетта и с отчаянным визгом ринулась к девушке. Она подпрыгнула, как мячик, и Катя подхватила крошечное дрожащее тельце, прижала ее к себе. Тонька спрятала взъерошенную голову у нее под мышкой, и, плача и скуля, начала рассказывать на своем собачьем языке, что случился ужас, и ей было очень страшно, хотя она тявкала, тявкала изо всех сил и боялась, что ее ударят, а потом бросят одну…
— Разве я тебя оставлю? — спросила Катя, глотая слезы. — Собачонка ты глупая, мелкая…
— Мелкая, а лаяла на нас так, что мы чуть не оглохли, — заметил вышедший в прихожую опер. — Барышня, вы у нас кто?
— Меня зовут Екатерина Викулова, — сказала Катя. — Я знала Олега Борисовича. Я могу вам чем-нибудь помочь?
Сорок минут спустя Катя, не веря, что ее отпускают без всякой дополнительной проверки, вышла из кухни, где с ней беседовал следователь. Антуанетта мелко семенила внизу, не отставая ни на шаг.
— Посмотрите картины, — попросил следователь. — Может быть, что-то пропало?
Катя вошла в комнату, в углу которой возле кресла небрежно накрытое простыней лежало тело. Она покосилась в сторону простыни, но следователь мягко взял Катю под локоть.
— Вы не бойтесь, не бойтесь. Посмотрите внимательно на стены. Вы сами говорили, что он не раз показывал вам свою коллекцию.
— Кажется, все на месте. — Катя растерянно обвела взглядом нагромождение полотен. — Даже иконы. Странно…
— Вот и нам тоже странно.
— Подождите…
Она прошла в соседнюю комнату, движимая неясным чувством, и уверенно отстранила оперативника, закрывавшего ей проход к полке с деревянными фигурками.
— Что? Что такое? — спрашивал опер.
Катя молча смотрела на полку. Что-то внизу коснулось ее ног, и она вздрогнула. Антуанетта!
— Здесь, — тихо произнесла Катя.
— Что — здесь?
— Здесь не хватает одной вещи.
— Какой?
— Деревянной русалки. Той, которая исполняет желания.
Лето 1984 года. Село КудряшовоПару месяцев спустя после смерти тракториста Мишка заглянул к Кольке Котику. Приятеля дома не было. В огороде хлопотала его молчаливая жена Наталья, похожая на полную унылую корову, и Мишка с ностальгией вспомнил, как хорошо, бывало, они сидели, уговаривая под водочку Натальины соленья.
— Что, Наташка, огурчики-то будешь в этом году солить? — с деланой веселостью спросил он.
— Как не солить, — отозвалась та, откидывая с потного лба прядь волос. — Приходи, первая проба твоя будет. Ты к нам в последнее время и не заглядываешь.
— Дел много, — соврал Левушин. — Дом у нас с Ленкой достраивается, там пригляд нужен. Сама знаешь…
Наталья кивнула.
— Добрая ты душа! — вдруг вырвалось у Мишки. — Закуску нам с Колькой приносила… Не гнала нас!
Жена Котика удивленно взглянула на него.
— Зачем же вас гнать? Коли вы дома сидите, у меня на виду, так я за вас спокойна. А то пойдете по чужим дворам пьянствовать, ничем хорошим это не закончится.
Она снова наклонилась над грядкой. Левушин посмотрел на ее широкую спину, и ему вдруг пришло в голову, что Наталья при нем ни разу не улыбнулась. А ведь не старая баба — двадцати трех еще нет.
— Наташ, что ты неулыбчивая такая?
— А от чего мне улыбаться? Или жизнь у нас с тобой больно веселая?
Левушин покивал головой в такт своим мыслям и неожиданно для себя решился.
— У меня для тебя подарок есть. Хороший. Может, хоть тебе от него веселее станет.
Он достал из кармана русалку, сжал в кулаке.
— Держи.
— Что там?
Левушин нехотя разжал кулак и положил фигурку на широкую Натальину ладонь.
— В общем… это самое… как сказать-то, елки-палки! — Он смутился, почувствовал себя неловко под ее вопросительным взглядом. — Короче, если загадаешь желание и русалке его скажешь, оно исполнится. Вот. У меня исполнилось, теперь пускай она у тебя будет.
Наталья перевела взгляд на лежавшую в ее ладони фигурку.
— Надо же, — без удивления сказала она, — вот люди мастерят-то! Красивая. Спасибо.
Мишка почувствовал раздражение.
— Ты поняла, что я сказал-то? Не простая это русалка. Загадаешь желание — оно исполнится.
— Какое желание?
— Твое желание! Вот что хочешь загадай — и жди, когда сбудется.
— А зачем ждать?
— Тьфу!
Левушин хотел обругать Наталью дурой, но сдержался.
— Ума себе попроси, — сухо сказал он, испытывая одновременно и горечь, и облегчение от того, что отдал русалку. — Или еще чего-нибудь важного. Да не показывай ее никому, отберут.
— Спасибо, — повторила Наталья, разглядывая русалку.
Мишка махнул рукой и пошел к калитке, так и не разобравшись, поняла его Наталья или нет.
— Миш! — окликнула его женщина, когда он уже стоял у забора.
— Что?
— А ты сам какое желание загадал?
Левушин помолчал, глядя на ее вытянутое лицо.
— Плохое я желание загадал, — признался он наконец. — Эх, да что теперь говорить! Смотри, выбери себе что-нибудь хорошее.
И ушел.
Наталья постояла, глядя ему вслед, затем вошла в дом и уселась у окна, положив перед собой на стол русалку.
Левушину она поверила сразу. Не просто поверила — у нее не возникло и тени сомнения в том, что он говорит правду. Наталья Котик, которую близкие люди, включая ее мужа, считали глупой, обладала одним редким качеством — она интуитивно отличала правду от лжи. Эта способность была у нее с детства, и девчонкой она частенько удивлялась, глядя, как родители верят врущему ребенку. Ведь видно же, что врет! Видно по тому, как стоит, как в глаза смотрит, как руками кренделя выкручивает. А уж про то, что по голосу слышно, и говорить нечего!
Жизнь у Натальи и в самом деле была невеселая. Замуж она вышла по большой любви, но быстро поняла, что муж ее чувств не разделяет. Ему важнее было, что она хорошая хозяйка и смирная жена: в его дела не лезет, скандалов не устраивает. Что еще надо?
Но сама Наталья знала, что нужно мужу. «Некрасивая я для него, — думала она, глядя по утрам на себя в зеркало. — Потому и не любит».
Зеркало она не переносила. Оно показывало сутулую крепкую бабу с широкими ладонями, крепкими плечами, одутловатым лицом. Одним словом, корова. Она знала, что Колька за глаза ее так и зовет — «коровенка моя». В шкатулочке с простенькими украшениями, доставшимися ей от матери, у Натальи хранилась фотокарточка популярной артистки. Она была ее главным сокровищем — не чета драгоценностям! Иногда, оставшись дома одна, Наталья доставала снимок, рассматривала прекрасное отретушированное лицо и мечтала о том, что это ее лицо. Она, Наташа Котик — красавица! Губы резные, кожа белоснежная, плечи такие, что только платки пуховые на них накидывать — тончайшего кружева, мягчайшей нити. А глаза! Длинные, чуть раскосые, с такими ресницами, что, кажется, взмахнет ими — и ветерок повеет. Ах!
«Никогда тебе такой не бывать, — нашептывал правдивый голос. — И не мечтай, только раны свои бередишь. Живи с таким лицом, какое есть, радуйся тому, что у тебя есть. Коленька твой ненаглядный мог бы и на другой жениться, вот тогда бы ты настрадалась».
Наталья с ним соглашалась, убирала карточку на дно заветной шкатулки. А через месяц доставала опять и любовалась, представляя себе, как счастлива она была бы, если б хоть чуточку походила на известную артистку.
Сегодня вместо портрета Наталья держала в руках деревянную фигурку. Она не задавалась вопросом, откуда Левушин взял русалку, откуда узнал про исполнение желаний, как такое вообще может быть… Она молчаливо приняла, как само собой разумеющееся, что ей сказали чистую правду. Детская вера и надежда на чудо были в ней так сильны, что Наталья от всей души поверила: сейчас она произнесет желание, и оно сразу же сбудется.
— Хочу, — проговорила Наталья, сжимая русалку в кулаке так, что побледнели костяшки, — хочу, чтобы я стала красивой! Прямо сейчас! Посмотрю в зеркало — а я красавица!
Счастливая, раскрасневшаяся, она обернулась к зеркалу для подтверждения чуда. И горестно вскрикнула. Зеркало показывало ей все ту же нелепую бабу, какой она была.
— Почему же… — выговорила Наташа, давясь слезами. — За что же так? Выходит, соврал мне Левушин? Посмеяться хотел? Или ты не можешь мою просьбу исполнить?
Она посмотрела на русалку и вытерла слезы.
— Видно, не можешь.
Обреченно кивнула, соглашаясь — действительно, кто ж из такой коровы сможет красавицу сделать? Так только в сказках бывает. Была лягушка, стала царевна. И то — лягушка, не корова!
Неожиданно ее охватил гнев — и на собственную доверчивость и глупые ожидания, и на Левушина, и на русалку… Она выскочила во двор, стремительно добежала до калитки и швырнула фигурку в густые кусты, начинавшиеся сразу за их участком.
— Ну и пусть! — ожесточенно бормотала она, возвращаясь домой. — Пусть! Какой уродилась, такой уродилась! Не нужно мне это…
Зайдя в дом, она не удержалась и снова взглянула в зеркало. Лицо было опухшее от слез, покрасневшее, некрасивое. Наталья покорно вздохнула и, заставив себя не думать больше о русалке, занялась домашними делами.
Пообедав на скорую руку, она собралась убраться, как вдруг к горлу неожиданно подкатила тошнота. Ей пришлось выскочить из дома, и под кустом калины ее долго выворачивало наизнанку. Две дворовые собаки удивленно смотрели на хозяйку.