Не то чтобы Аля ожидала увидеть зеленый дворик, звенящий детскими голосами, – но эта запустелая тишина подействовала на нее гнетуще.
Дома никого не было, и тишина комнат была так же уныла. Позвонив папе на работу, Аля узнала, что он в отпуске. Маму к телефону позвали, и она сообщила, что отец отбыл на отдых в Турцию.
– Но я тоже не собираюсь чахнуть здесь все лето! – решительно, с нотками упрямой обиды в голосе, сказала Инна Геннадьевна. – Хорошо, что ты приехала, Алюня! Может, вместе поедем отдыхать? Я уже смотрела: в Болгарии можно очень недорого…
– Вечером поговорим, мам, ладно? – ответила Аля.
Все у них было по-прежнему, и ей стало тоскливо.
Но ее-то жизнь не могла идти по-прежнему, со своей-то жизнью должна она была что-то делать! Аля смутно представляла себе, что именно, и, как утопающий, склонна была схватиться за любую соломинку.
Именно такой ненадежной соломинкой было письмо, вложенное Глебом Семеновичем в небольшую связку книг. Хорошо еще, что он успел все это приготовить к ее поспешному отъезду. А она даже не успела посмотреть, куда надо отнести передачу: некогда было что-то рассматривать, перебираясь с поезда на поезд, кое-как пристраиваясь в битком набитые душные вагоны…
Аля развернула бумагу, в которую Глеб Семенович упаковал книги, достала заклеенный конверт, улыбнувшись его аккуратности. Конечно, письма полагалось передавать незапечатанными, но ей и самой всегда казалось странным, что кто-то должен будет облизывать ее конверт, и она тоже всегда запечатывала письма.
В следующую минуту Аля забыла и о конверте, и о клее, и обо всем. Она смотрела на адрес, написанный твердым, аккуратным, совсем не старческим почерком Глеба Семеновича, и чувствовала, как в глазах у нее темнеет.
«Глинищевский переулок, дом… квартира… Карталову Павлу Матвеевичу», – значилось на конверте.
Всю ночь она не могла уснуть. Ровно год назад, всего год назад!.. Такой же был июнь, так же плавился свежий асфальт возле тушинских новостроек, и все было такое же – только сама она была другою, и теперь не могла вспомнить, какой же была год назад.
Но ощущение жгучего, невыносимого стыда перед Карталовым она помнила очень хорошо; ей казалось, это не забудется и через сто лет. И его голос, когда он сказал: «Что ж, тогда не смею вас задерживать»…
Но сквозь эти воспоминания пробивались другие. О том восторге, который охватил ее, когда она показала, как входит Козлоногая, и увидела, как молодо блеснули глаза Карталова. О том, как он стоял рядом с нею на сцене, и говорил: «Встряхнем чувства!»…
Этого тоже было не забыть, и этого она забывать не хотела.
«Не пойду! – решила Аля под утро. – Ни за что не пойду – стыдно… Да и что он теперь сделает?»
Назавтра она проснулась рано, с таким ощущением свежести в голове и во всем теле, как будто бы не провела полубессонную ночь.
«Все-таки нельзя не пойти, – сама себя уговаривала Аля, допивая кофе и потом, уже идя через двор к автобусной остановке. – Нельзя не пойти, я же обещала книжки передать. В конце концов, необязательно о чем-то просить! Просто передам книжки, письмо – и уйду. Еще неизвестно, кстати, что там пишет Глеб Семенович…»
Но, таким образом себя уговаривая, она с особенным удовольствием отметила сегодня утром, глянув в зеркало, что выглядит прекрасно – задорно, весело и трепетно. Ее черные глаза блестели на загорелом лице, а выгоревшие до белизны волосы составляли чудесный контраст и с глазами, и с загаром.
Но главное было даже не это… Аля чувствовала в себе то волшебное, звенящее очарование, которое хотя бы раз в жизни чувствует в себе каждая женщина – и, почувствовав, сразу понимает, что сегодня ее день и сегодня ей все подвластно.
Она пыталась вспомнить, где это такой – Глинищевский переулок. Глеб Семенович сказал, что у метро «Пушкинская», но Аля хоть убей не могла припомнить поблизости ничего подобного – хотя, кажется, за год жизни на Немировича-Данченко все вокруг исходила.
«Спрошу кого-нибудь, – решила она, поднимаясь из метро у памятника Пушкину. – Господи, о чем я думаю!»
Конечно, думала она сейчас не о том, где находится переулок… Аля даже не ожидала, что воспоминания подступят к ее сердцу с такой силой, едва она окажется в этих местах.
В последнее время она старалась не вспоминать Илью – именно старалась, потому что не могла понять, как же относится к нему сейчас. В конце концов, он не сделал ей ничего плохого, это она понимала. Ну, с Нелькой, конечно… Но теперь, когда прошло время, Аля уже не чувствовала к нему из-за этого такого жгучего отвращения, и не это было той преградой, которая не позволяла ей просто набрать номер его телефона.
Но разве можно строить отношения с человеком – может быть, даже с любимым человеком – на каких-то неясных ощущениях! Венька, Светлана с ее пятнами на руках и срывающимся голосом, Иван Антонович на сцене рядом со своим сыном…
Аля тряхнула головой, отгоняя эти тревожные, неожиданно подступившие мысли.
«Не время сейчас! – решительно сказала себе она. – Где он, Глинищевский этот?»
К ее удивлению, ни один человек не мог ей ответить, где находится Глинищевский переулок, хотя она старалась спрашивать людей, которые явно были «местными».
– Глинищевский? – недоуменно переспросила интеллигентного вида старушка с хозяйственной сумкой. – Не знаю, девушка. А вы уверены, что это где-то здесь? Понятия не имею!
Аля дошла до самого памятника Юрию Долгорукому, спросила даже милиционера-регулировщика, но не знал и он.
«А я к Басе Львовне зайду! – вдруг решила Аля и сразу почувствовала, как веселеет при одном воспоминании о необыкновенной Басе. – Уж она-то точно знает. Или в мэрию позвонит и выяснит».
Аля старалась не думать о том, что может встретить Илью: не знала, хочет она этого или, наоборот, – боится…
Улица была все та же, разве что открылось несколько новых офисов, и поэтому больше роскошных машин было припарковано у тротуара. Аля медленно дошла до углового дома и уже хотела войти в арку под барельефом, когда случайно подняла глаза.
«Глинищевский переулок», – было написано на новенькой сине-белой табличке рядом с аркой. И номер дома – тот самый, что стоял на конверте… Она смотрела на табличку и чувствовала, как краска заливает ее щеки.
Год она жила с Карталовым в одном доме, сто раз они могли столкнуться во дворе, на улице – и ни разу не встретились! Был в этом какой-то странный знак судьбы, а какой – она не могла понять…
Но отступать было уже некуда, и, забыв про Басю, Аля пошла к последнему подъезду, в котором находилась квартира Карталова.
«Может, его дома не будет?» – подумала она, поднимаясь в лифте на девятый этаж.
И тут же с удивлением поняла, что не хочет этого. Не хочет, чтобы все разрешилось ничем: не застала дома, не сложилось… Не может в этот день быть глупых случайностей, не должно быть!
– Та-ак! – с порога весело сказал Карталов. – Юная посланница от моего крымского друга? Здравствуйте, Аля, проходите.
Она так удивилась его словам, что не могла переступить порог – стояла с открытым ртом, прижав к животу связку книг. Он был совсем другой, чем она представляла его себе, вспоминая. Или он был тот же, а просто она сама видела его теперь, год спустя, другими глазами?
– Да что вы испугались, Алечка? – рассмеялся ее растерянности Карталов. – Решили, что я ясновидящий? Просто Глеб звонил вчера, вот и вся мистика.
И тут Аля почувствовала, что ей становится легко – так легко, как никогда не было в жизни! Она даже не удивилась этой легкости, потому что сразу поняла, в чем ее причина.
В глубоко посаженных веселых глазах Павла Матвеевича Карталова читалось то ясное, легкое, живое и всепобеждающее чувство, которое она впервые заметила в глазах Ивана Антоновича Святых, только что сыгравшего тяжелейшую трагическую роль…
Им никем не хотелось казаться, им никем не надо было казаться и не надо было доказывать свою значительность. Они были настоящими хозяевами жизни, и не почувствовать это мог только мертвец. Аля поняла это мгновенно и безошибочно, подчиняясь тому счастливому, звенящему чувству, которое владело ею в этот день. И, поняв, рассмеялась, глядя в молодые глаза Карталова.
– Веселая девушка! – хмыкнул он. – Ну, пошли, что ли, на кухню, посланница. Как там Глеб мается, в самостийной-то Украине? – спросил он уже на кухне, чиркая спичкой под чайником. – Садитесь, садитесь, Александра, в ногах правды нет. Водку пьете с утра?
– Не каждый день, – с трудом сдерживая улыбку, ответила Аля.
– Правильно, – одобрил он. – Я тоже – не каждый, но сегодня себе позволю и вас угощу. Друг вчера из Италии приехал, граппу привез. И до того, знаете, выдающийся оказался напиток, я просто не ожидал, что мне еще предстоят в жизни такие открытия! Так что можем вместе допить, – заключил он, разливая остатки граппы в две рюмки. – Как это я вчера оставил? Как чувствовал, что гостья придет!
Он не говорил ничего серьезного, не изрекал истин, которые следовало бы выслушивать с благоговением. Но в том, как он восхищался своим неожиданным открытием граппы, как красиво разливал ее точно поровну в две серебряные рюмки, – было то же, что Аля угадала в нем сразу: поразительная наполненность жизнью…
От глотка граппы в груди у нее вспыхнул веселый огонек, и говорить с Карталовым стало еще проще – хотя проще уже, кажется, было некуда. Она рассказала о том, как «мается» Глеб Семенович, о чайных розах вдоль дорожки к флигелю – оказывается, они были посажены недавно и Карталов о них не знал – и зачем-то еще о том странном месте под Сюрю-Кая…
Он слушал внимательно, и в глазах его стоял тот живой интерес, который невозможно ни вызвать в себе насильно, ни изобразить.
– Поразительный он парень, Глеб Семенович! – сказал Карталов. – Ладно мы – все-таки ГИТИС, среда была соответствующая, книжки ходили по рукам… А Глеб ведь из себя самого пришел к тому, что он есть. Представляете, как это тяжело? Мы дом этот коктебельский все вместе строили, – улыбнулся он, вспоминая. – Я, помню, лично украл в совхозе три ящика гвоздей. Святое дело, для Глеба еще не то украдешь! И виноград потом сажали, как раз Маша его должна была приехать, он торопился. Там ведь только три кедра стояло, когда он участок этот получил. Нет, Глеб – это… Он мне вчера с такой страстью вас расписывал, я просто терялся в догадках, ожидавши, – подмигнул он.
– А вы меня не помните, Павел Матвеевич? – набрав побольше воздуха, спросила Аля.
– Почему же – помню, – спокойно, без улыбки, ответил Карталов. – Отлично вас помню, серьезная девушка из «Поэмы без героя».
Аля покраснела и опустила глаза.
– Как же мне вас не помнить, – повторил он, – когда вы, уже, можно сказать, поступили и вдруг заявляете, что не хотите играть расставание!..
– Я не могла… тогда… – пробормотала она. – Мне тогда показалось, что я этим все разрушу… А я очень была влюблена, и не могла, потому что… в общем…
– Я понял, – так же спокойно ответил он; его глаза поблескивали из-под бровей все с тем же загадочным вниманием. – Я же говорю: вы серьезная девушка, несмотря на огонек, который в вас то и дело разгорается! – С этими словами он наконец улыбнулся, и Аля радостно и робко улыбнулась ему в ответ. – Я одного только не понимаю, дорогая моя: почему же вы на собеседование-то не пришли? Я ведь твердо решил, что возьму вас, несмотря на эту вашу выходку на конкурсе, – а вы вдруг не являетесь. Вот так уж точно нельзя поступать, можете мне поверить!
Аля почувствовала, как краснеет, бледнеет, хватает воздух ртом.
– Но я же… Но вы же сами… Разве Илья не говорил с вами? – выдавила она.
– Илья? – удивленно спросил он. – Какой Илья?
– Святых…
– А, Илюша, Ванин-то! Нет, не говорил. А о чем он должен был со мной говорить?
– Ни о чем, – судорожно сглатывая, ответила Аля. – Я неправильно поняла…
– Ну, бог с ним, – сказал Карталов. – Правильно, неправильно, что теперь разбираться? Теперь надо думать, что мы с вами делать будем.
– Я не знаю, – все еще не придя в себя после того, что она так неожиданно узнала, ответила Аля. – Я же не знала, что вы хотели меня принять…
– Ну, а теперь знаете, я и не собирался от вас этого скрывать. По-моему, Алечка, вам это не должно вскружить голову?
Он посмотрел на нее еще внимательнее, даже прищурился.
– Не должно, – кивнула Аля. – Я так много думала обо всем, Павел Матвеевич, за этот год! Я…
– Догадываюсь, что думали, – усмехнулся он. – А то бы и не пришли, пожалуй. Одним словом, Александра, раз уж, судя по всему, вы не утратили интерес к нашему странному делу…
Аля вышла на улицу в том состоянии, которое нельзя назвать ни потрясением, ни ошеломленностью, ни восторгом. Каждого из этих слов было мало, чтобы обозначить то, что с нею происходило. Так много в себя вместило это утро!
Она даже не понимала, что поразило ее больше: известие об обмане Ильи, или о том, что Карталов готов был взять ее на свой курс еще в прошлом году, или о том, что надо будет прийти завтра в ГИТИС с документами…
Нет, мысли об Илье совсем не казались ей сейчас важными! Они были так же мелки, как мелок был он сам, и им просто не хватало места в ее душе, хотя ей казалось, что душа ее все способна сейчас в себя вместить.
Аля шла по улице Немировича-Данченко, которая теперь, как когда-то давным-давно, называлась Глинищевским переулком, и золотые пятна света и тени плясали вокруг нее на горячем асфальте.
Она не знала, когда вдруг подхватила ее та живая сила, которая вела ее теперь, ни в чем не позволяя ошибиться. Когда она выбежала на эту улицу из наполненного дымом подъезда и поняла, что больше не вернется к Илье? Когда смотрела на свободную линию лиловых коктебельских гор в прозрачной дымке? Когда решила, что никуда не уедет без Максима, что бы ей ни грозило? Или еще раньше – когда впервые поднялась на невысокую гитисовскую сцену и вдруг догадалась, как показать то, что происходит в «Поэме без героя»?
Невозможно было определить и выделить какое-то одно событие, один поступок – все они соединились в этот жаркий день и воспоминаниями вспыхивали вокруг нее, в пятнах света и тени. Она различала в этой игре летнего света чьи-то лица, голоса – знакомые и совсем новые, которых еще не знала.
И, не в силах больше держать в себе все, что переполняло ее душу, Аля крутнулась на одном каблуке, засмеялась – и, отбивая на ходу чечетку, побежала по Глинищевскому вверх, к Тверской.