Чем менее чувствовал он в себе мужества, тем больше торопился с отъездом и в то же время никак не мог отогнать неотвязную мысль; кто же теперь любовник Бернеретты? Что она теперь делает? Не следует ли ему попытаться увидеть ее еще раз? Жерар считал, что не следует. У него было правило — ничего не делать наполовину, и он советовал Фредерику предать все забвению, если уж тот решил расстаться с возлюбленной. «Что ты хочешь узнать? — говорил Жерар. — Бернеретта или вовсе тебе ничего не скажет, или откроет лишь долю истины. 1 ебе известно, что у нее новый возлюбленный, зачем же заставлять ее признаваться? Женщина никогда не говорит об этом откровенно со своим прежним любовником, даже если примирение с ним невозможно. Да и на что ты надеешься? Она тебя больше не любит».
Жерар умышленно говорил так резко, чтобы внушить хоть немного мужества своему другу. Тем, кто когда‑нибудь любил, я предоставляю судить о впечатлении, которое эти слова производили на Фредерика. Правда, многие из тех, кто любил, не знают горечи внезапного разрыва. Все узы в этом мире, даже самые прочные, ослабевают со временем, и лишь немногие рвутся сразу. Те, чья любовь постепенно остывала от разочарования, пресыщения или в разлуке, не могут представить себе, что бы они испытывали, если бы их постиг неожиданный удар. Внезапный разрыв ранит даже самое холодное сердце, и оно обливается кровью. Нечувствительным может остаться только тот, в ком нет ничего человеческого. Это самая глубокая изо всех ран, которые смерть наносит нам в этом мире, прежде чем сразить нас. Если вы не следили глазами, полными слез, за улыбкой неверной возлюбленной, вы не поймете, что значат слова: «Она тебя больше не любит». Но тот, кто пролил много горьких слез из‑за неверности любимой, никогда не забудет своего отчаяния, и в его душе навсегда останется след этого печального жизненного испытания. Если бы я захотел описать это душевное состояние тем, кто его не изведал, то сказал бы, что не знаю, какое горе страшнее — смерть или неверность любимой женщины.
Фредерик ничего не мог ответить на суровые советы Жерара. Но какой‑то инстинкт, более властный, чем разум, восставал в нем против этих советов. Фредерик избрал иной путь, чтобы достичь своей цели. Не отдавая себе отчета, чего он хочет и к чему это может привести, он стал искать возможности любой ценой получить известия о своей подруге. У него было довольно красивое кольцо, на которое Бернеретта часто заглядывалась. Несмотря на всю свою любовь к Бернеретте, Фредерик никак не мог решиться подарить ей эту вещь, полученную им от отца. Теперь он вручил кольцо Жерару с просьбой передать его Бернеретте, причем сказал, что оно принадлежит ей и она его забыла. Жерар охотно взялся за поручение, но не торопился его выполнить. Однако Фредерик настаивал, и Жерару пришлось уступить.
Однажды утром оба друга вышли вместе из дому. Жерар отправился к Бернеретте, а Фредерик остался ждать его в Тюильри. Он смешался с толпой гуляющих. Ему было грустно. Он не без сожаления расстался с дорогой для него семейной реликвией. А что хорошего мог он от этого ждать? Вряд ли он услышит что‑нибудь утешительное. Жерар встретится с Берие- реттой, но если даже у нее и вырвется какое‑то невольное признание или она прольет несколько слезинок, ведь Жерар непременно это скроет. Фредерик не спускал глаз с решетки саДа, ожидая каждую минуту увидеть сквозь нее своего друга, возвращающегося с равнодушным выражением лица. Пусть Даже так! Но ведь Жерар должен был видеть Бернеретту.
Невозможно, чтобы после, этого ему нечего было сказать! Так много зависит от случая. Он мог узнать у Бернеретты о каких‑то неизвестных обстоятельствах. Чем дольше задерживался Жерар, тем больше росла надежда в сердце Фредерика.
А между тем небо было безоблачно, зелень только начинала распускаться. В Тюильри есть дерево, прозванное деревом Двадцатого марта. Это — каштан; говорят, он расцвёл в день, когда родился «римский король»[5]. С тех пор это дерево каждый год расцветает в ту же пору. Прежде Фредерик часто сиживал под этим каштаном и теперь, задумавшись, по привычке направился к нему. Каштан, верный своей поэтической славе, был весь в цвету, и его душистые ветви распространяли первое весеннее благоухание. Женщины, дети, молодые люди прогуливались взад и вперед. Все лица дышали радостью весны. Фредерик размышлял о своем будущем, о путешествии, о стране, которую увидит; помимо воли, тревога и надежда закрадывались в его душу. Все окружающее, казалось, звало к новой жизни. Фредерик думал о том, что он — опора и гордость своего отца, что с первых дней жизни он видел от него только ласку. Постепенно мысли более спокойные и разумные одержали верх над его встревоженными чувствами. Многоликая толпа, сновавшая перед глазами Фредерика, наводила его на размышления об изменчивости и многообразии жизни. Действительно, какое странное зрелище — это множество людей, если задуматься о том, что у каждого из них своя судьба. Что другое может дать более верное понятие о том, чем мы являемся перед лицом провидения? «Надо жить, — подумал Фредерик, — и подчиниться высшей воле. Надо идти вперед, даже когда страдаешь, потому что никто не знает, куда ведут его пути. Я свободен, я еще очень молод, надо найти в себе силы и смириться».
Фредерик сидел, погруженный в эти мысли, когда к нему подбежал взволнованный и бледный Жерар.
Друг мой, — сказал он, — надо идти. Скорее, не будем терять времени.
— Куда идти?
К ней. Я советовал то, что считал разумным. Но бывают случаи, когда рассудительность вредна и осторожность неуместна.
— Скажи же мне, наконец, что случилось! — вскричал Фредерик.
— Сейчас узнаешь; идем, бежим.
Они вместе поспешили к Бернеретте.
— Поднимись один, — сказал Жерар, — а я быстро вернусь. — И он удалился.
Фредерик вошел в комнату. Ключ был в дверях, ставни закрыты.
— Бернеретта, — позвал он, — где вы?
Ответа не было.
Он двинулся вперед в потемках и при свете догорающего камина увидел свою подругу, сидящую перед ним на полу.
— Что с вами? — спросил он. — Что случилось?
Снова молчание.
Он подошел к ней и взял ее за руку.
— Встаньте же, — сказал он, — что вы тут делаете на полу?
Но едва он произнес эти слова, как в ужасе отступил. Рука, которую он держал, была холодна как лед, и к его ногам упало безжизненное тело.
В испуге он стал звать на помощь. В это время Жерар уже входил в сопровождении врача. Открыли окна, Бернеретту перенесли на кровать. Врач осмотрел больную, покачал головой и отдал распоряжения. Сомнений не было — по всем признакам, бедная девушка приняла яд. Но какой — этого врач не знал и тщетно старался угадать. Он начал с того, что пустил больной кровь. Фредерик поддерживал ее, обняв за плечи. Она открыла глаза, узнала его и поцеловала, потом снова впала в беспамятство. Вечером ее заставили выпить чашку кофе. Она пришла в себя, как будто пробудилась от сна. Ее стали расспрашивать, какой яд она приняла. Вначале она отказывалась отвечать, но врач настаивал, и она призналась. На медном подсвечнике, стоявшем на камине, были видны следы напильника. Бернеретта прибегла к этому ужасному средству, чтобы усилить действие слабой дозы опиума, так как аптекарь, к которому она обратилась, отказался дать ей более сильную дозу.
IX
Только в конце второй недели можно было считать, что Бернеретта вне опа'сности. Она начала вставать с постели и могла уже чуть больше есть. Но здоровье ее было подорвано, и врач сказал, что она будет болеть всю жизнь.
Фредерик не покидал ее. Он еще не знал, что заставило ее искать смерти. Он удивлялся только, что ни одна живая душа не беспокоилась о ней. В самом деле, в течение двух недель никто не навестил ее — ни родные, ни знакомые. Возможно ли, чтобы ее новый любовник покинул ее в таком состоянии? Или его уход и был причиной отчаяния девушки? Оба предположения казались Фредерику одинаково неправдоподобными, а Бернеретта дала ему понять, что не хочет говорить об этом. Жестокие сомнения терзали Фредерика, его мучила затаенная ревность, но любовь и Жалость удерживали возле Бернеретты.
Несмотря на свои страдания, Бернеретта не скупилась на проявления самой нежной любви. Она была полна благодарности за те заботы, которые Фредерик ей расточал, и в его присутствии казалась веселее, чем когда‑либо. Только и веселость была какая‑то грустная, точно затуманенная страданием. Она прила гала все усилия, чтобы развлечь его и удержать возле себя. Если он уходил, она спрашивала, в котором часу он вернется. Она хотела, чтобы он обедал у ее изголовья, хотела, засыпая, держать его руку. Она рассказывала ему тысячи историй из своего прошлого, надеясь, что это рассеет его. Но как только речь заходила о настоящем и о поступке, чуть не стоившем ей жизни, — она замолкала. Никакие расспросы, никакие мольбы Фредерика не действовали. Если же он продолжал настаивать, она хмурилась и становилась печальной.
Однажды вечером Бернеретта лежала в постели; ей только что снова пустили кровь; из плохо закрывавшейся ранки бытекло несколько капель крови. Она с улыбкой следила за алой слезой, катившейся по мраморно — белой руке.
— Ты все еще меня любишь? — спросила она Фредерика. — Все эти ужасы не вызвали у тебя отвращения ко мне?
— Я люблю тебя, — ответил он, — и теперь нас ничто не разлучит.
— Неужели это правда! — воскликнула она, целуя его. — Не обманывайте меня, скажите мне, что это не сон!
— Нет, это не сон, моя прекрасная, моя дорогая Бернеретта. Мы будем жить спокойно, мы будем счастливы.
— Увы, этого не может, не может быть! — вскричала она с отчаянием и тихо добавила: —А если этого не может быть — тогда придется начинать сызнова.
Последние слова она прошептала еле слышно, но Фредерик их уловил, и его охватила дрожь. На следующий день он передал их Жерару.
— Я принял решение, — сказал Фредерик, — не знаю, как на это посмотрит мой отец, но я люблю Бернеретту, и, что бы ни случилось, я не дам ей умереть.
Он действительно принял смелое решение, но ему не оставалось ничего другого. Фредерик написал отцу и поведал ему всю историю своей любви. В этом письме он забыл упомянуть о неверности Бернеретты. Он говорил только об ее красоте, постоянстве, о той кроткой настойчивости, которую она проявила, чтобы снова увидеть его, и, наконец, об ужасной попытке самоубийства, ка которую она решилась.
Отец Фредерика, семидесятилетний старик, любил своего единственного сына больше жизни. Со всей поспешностью он примчался в Париж. Вместе с ним приехала его сестра — мадемуазель Омбер, очень набожная старая дева. К несчастью, ни достойный старик, ни тетушка ке отличались скрытностью, и не успели они приехать, как все их знакомые узнали, что Фредерик до безумия влюблен в гризетку, которая из‑за него отравилась. К этому прибавляли, что он собирается на ней жениться. Недоброжелатели завопили о позоре, пятнающем семейную честь. Под предлогом, будто она защищает интересы молодого человека, мадемуазель Дарси рассказала с самыми романтическими подробностями все, что знала от самого Фредерика. Короче говоря, вместо того чтобы отвратить грозу, Фредерик навлек ее на себя, и она со всей силой разразилась над его головой.
Прежде всего, он вынужден был предстать перед советом родных и друзей и претерпеть нечто вроде допроса. Не то чтобы с ним обошлись, как с подсудимым, наоборот, к нему были очень снисходительны, но ему пришлось обнажить свою душу и услышать, как обсуждались вслух его самые сокровенные тайны. Само собой разумеется, что никто ничего не решил. Г — н Омбер захотел увидеться с Бернереттой; он пошел к ней, долго с ней беседовал, задал девушке тысячу вопросов, на которые она отвечала так мило и чистосердечно, что тронула сердце старика. Он вспомнил молодость и собственные любовные проказы. После разговора с Бернереттой он ушел смущенный и очень взволнованный. Вызвав сына, он сообщил ему, что решил выделить небольшую сумму денег для Бернеретты, если она пообещает обучиться какому — ни- будь ремеслу, когда выздоровеет. Фредерик передал это предложение своей подруге.
— А что ты сам собираешься делать? — спросила она его. — Думаешь ли ты оставаться или уехать?
Он ответил, что остается. Но не так думали его родные. В этом вопросе г — н Омбер был непоколебим. Он обрисовал сыну всю опасность, весь позор и недопустимость подобной связи. В мягких и осторожных выражениях он дал понять Фредерику, что тот губит свою репутацию и свое будущее. Заставив Фредерика призадуматься, отец прибег к последнему средству, имеющему неотразимую власть над сыновним сердцем: он стал умолять, и Фредерик пообещал все, что от него хотели. Он испытал столько потрясений, столько противоречивых влияний, что больше не знал, на что решиться, и, видя надвигающуюся со всех сторон беду, не имел мужества ни бороться, ни сделать окончательный выбор. Даже Жерар, всегда такой твердый, тщетно искал какой‑нибудь спасительный выход и вынужден был признать, что остается только предоставить все судьбе.
Внезапно два неожиданных события все изменили.
Однажды вечером Фредерик сидел один в своей комнате, как вдруг вошла Бернеретта. Она была бледна, волосы ее рассыпались в беспорядке, глаза горели лихорадочным огнем, все говорило о крайнем возбуждении. Ее речь, вопреки обыкновению, была отрывистой и резкой. Она сказала, что пришла требовать от Фредерика объяснения.
— Вы убить меня хотите, — воскликнула она. — Любите вы меня или нет? Вы же не ребенок! Неужели вам на каждом шагу нужна посторонняя помощь? В уме ли вы, чтобы советоваться с отцом, как вам быть с вашей любовницей? Что нужно всем этим людям? Разлучить нас! Если вы хотите того же — вам не нужны их советы, если нет — то они тем более не нужны. Вы должны уехать? Возьмите меня с собой. Я никогда не выучусь никакому ремеслу. На сцену я не могу поступить. Это теперь не для меня. Я слишком страдаю от неизвестности и не могу больше ждать; решайтесь!
Так говорила она долго, прерывая Фредерика, когда тот пытался отвечать. Он старался ее успокоить, но безуспешно. Столь сильное возбуждение не поддавалось никаким увещеваниям. 3 конце концов, измученная и обессиленная, Бернеретта разразилась слезами. Фредерик не мог противиться такой беспредельной любви, он прижал к себе возлюбленную и бережно отнес ее на кровать.
— Ты останешься со мной, — сказал он, — и да покарает меня небо, если я позволю кому‑нибудь вырвать тебя из моих объятий. Я не хочу больше ни видеть, ни слышать никого, кроме тебя. Ты упрекаешь меня в малодушии, и ты права, но ты увидишь, я буду действовать решительно. Пусть отец оттолкнет меня, ты поедешь со мной. Если господь бог создал меня бедным, что ж, мы будем жить в бедности. Мне дела нет ни до моего имени, ни до моей семьи, ни до моего будущего.
Слова эти, произнесенные со всем жаром убеждения, утешили Бернеретту. Она попросила своего друга проводить ее до дому пешком. Несмотря на усталость, ей хотелось подышать воздухом. По дороге они уговорились о том, как действовать дальше. Фредерик сделает вид, будто подчиняется воле отца; вместе с тем он постарается доказать, что, не имея большого состояния, весьма рискованно вступать на дипломатическое поприще, и попросит разрешения закончить свою юридическую практику в суде. Г — н' Омбер, вероятно, уступит — при условии, что сын забудет свою безрассудную любовь. Бернеретта переедет в другой квартал, и все подумают, что она уехала совсем. Она же снимет маленькую комнатку на улице Ла — Гарп или где- нибудь поблизости и будет жить так бережливо, что содержания Фредерика хватит на двоих. Как только отец вернется в Безан- сон, Фредерик переедет к ней, и они заживут вместе. В остальном они полагались на бога. Таков был план, на котором остановились бедные любовники. Как всегда бывает в таких случаях, они считали успех его обеспеченным.
Два дня спустя, после ночи, проведенной без сна, Фредерик явился к своей подруге в шесть часов утра. Накануне у него было объяснение с отцом, которое его очень взволновало: отец настаивал на отъезде в Берн. Мужество Фредерика поколебалось, он пришел к Бернеретте, чтобы обнять ее и почерпнуть сил для борьбы. В комнате никого не было, постель — пуста. Он допросил привратницу и убедился со всей достоверностью, что обманут и у него есть соперник.
На этот раз он почувствовал больше негодования, чем боли. Измена была слишком груба, и любовь уступила место презрению. Вернувшись домой, он написал Бернеретте длинное письмо, осыпая ее самыми горькими упреками. Но вместо того, чтобы отправить письмо, он его разорвал. Столь ничтожное существо было недостойно его гнева. Он решил уехать как можно скорее. В почтовой карете, отправлявшейся на следующий день в Страсбург, оказалось свободное место. Фредерик оставил его за собой и поспешил предупредить отца о своем отъезде. Все родные приветствовали его решение, и, уж конечно, никто не спросил, почему он так поспешил послушаться их советов. Один Жерар знал. правду. Мадемуазель Дарси заявила, что считает этот поступок недостойным и что мужчины всегда малодушны. Мадемуазель Омбер прибавила свои сбережения к скромной сумме, которую увозил с собой ее племянник. На прощальный обед собралась вся семья, и Фредерик уехал в Швейцарию.
X
Дорожные впечатления, усталость от долгого пути, прелесть перемены, новые служебные обязанности скоро вернули Фредерику душевное равновесие. Теперь он с ужасом вспоминал роковую страсть, едва не погубившую его. В посольстве он встретил самый приветливый прием. У него были хорошие рекомендации. Его внешность располагала в его пользу. Природная скромность придавала еще больше ценности его способностям, и они от этого только выигрывали. Вскоре он занял в обществе почетное место; перед ним открывалось самое радужное будущее.