Паша, затихший в кресле, стал яростно мотать головой в знак согласия. И рот открыть не решился. Очень не хотелось ему вылететь в черное окно. В холод и пустоту.
4
Диванчик не вмещал Лебедева. Для его размеров он был не приспособлен. Лебедев откровенно мучился. Ноги не помещались. Но чтобы их удобно протянуть, пришлось бы выставить пятки в коридор. Упираться ими в заднюю стенку было еще хуже. Кое-как поджав ноги в коленях, Лебедев нашел положение, в котором нельзя было не то что повернуться, но и лишнего движения не следовало делать. На каждый шорох диванчик отвечал жалобным писком, как мышь, раздавленная могучим весом, а подушки его подленько подгибались, норовя спихнуть непомерную тяжесть на коврик. Но если бы Лебедев попробовал для развлечения упасть, сделать это ему вряд ли удалось бы: голова упиралась в чайный столик. От такой тесноты было еще одно неудобство. Колыбельное качание вагона, которое так успокаивает многих, действовало обратным образом. Каждый толчок на стыке рельсов только добавлял раздражения.
Щелкнул дверной замок. Ванзаров быстро зашел и затворил дверь.
— Тюремщик! — сказали ему с нескрываемой обидой. — Где это видано, чтобы светило криминалистической науки запирали на ключ!
— Это сделано ради вашего спокойствия, — ответил Ванзаров, не желая говорить правду: прирожденное любопытство обязательно толкнуло бы узника высунуть нос в коридор, и не раз. Разоблачение раньше времени в план не входило. — Железнодорожная форма вам удивительно идет, Аполлон Григорьевич…
От удара ботинком в бок Ванзарова спасла только реакция. Ванзаров успел вжаться в стену. Вскакивая, как у себя дома или с диванчика в лаборатории, Лебедев совершенно не учел тесноты. Элегантно выкинув ноги, не хуже гимнаста, он кое-как уселся, чуть не продавив спинку диванчика.
— Измучился весь в тюрьме на колесах, — заявил он. — Не знаю, как выдержу.
— Вы же мечтали о приключениях. И вот они начались, — Ванзаров бочком пробрался к креслу, переступая через преграду ног. — Могу вас утешить, дорога будет короткой. Время истекает стремительно.
— Какая мучительная, надрывная, изощренная скучища! — заявил Лебедев и уставился в черное окно. Он уже дошел до точки отчаяния.
Натура его не вмещалась не только в размеры купе. Ей было тесно в безделье. Лебедев мог работать сутки напролет, не чувствуя усталости. Стоило выдаться выходному дню или вдруг заканчивалась срочная работа, что порой случается и в полицейской службе, как он впадал в депрессию. Хуже отдыха было только ожидание. А тут они счастливо сошлись. Ванзаров запихнул его в купе за час до отправления поезда, чтобы никто из пассажиров не знал о его существовании. И не разрешил даже громко дышать. Про сигарки было велено забыть, как будто их не было. Шум не издавать, громко не сопеть и не кашлять. Дышать разрешалось, но тихо, чтобы никто не мог лишнего подслушать. В такой вот бесчеловечной обстановке ему предложили отдохнуть, набираться сил, а лучше всего — соснуть. Все его возражения и жалобы были проигнорированы. Лебедеву оставалось только бездельничать. Это было невыносимо. Чтобы занять себя хоть чем-то, он перебрал походный саквояж, наведя образцовый порядок. После чего оставалось только улечься на бок. Проделав этот хитрый фокус и кое-как сложившись пополам, Лебедев вытерпел минуты три, каждую секунду ощущая, как толчки колес отдаются в мозгу колоколом. На другом боку отдых выходил не менее чудесным. Оставалось только лечь на спину и натуральным образом глядеть в потолок. Плевать в него Аполлон Григорьевич подумал, рассчитывая испытать себя в меткости, но все-таки отказался. Все-таки не во втором классе едут. Ко всем мучениям, на которые он пошел добровольно, добавился форменный китель проводника. В запасах министерства путей сообщения не нашлось одежды подходящего размера. На Лебедева натянули то, что хоть как-то влезло. Рукава были коротки на всю длину манжет, а пуговицы не застегивались. Взглянув на себя в дверное зеркало, Аполлон Григорьевич совсем загрустил. Был он похож на двоечника-переростка, на которого жалко шить новую форму: и так дураком вырастет.
— Думайте о том, какая миссия лежит на вас.
— Какая миссия! — воскликнул Лебедев и тут же был срезан: нельзя, чтобы из купе доносился неизвестный голос. — Какая миссия… — повторил он отчаянным шепотом, — я даже не знаю, что мы ищем!
— Легче от этого вам не стало бы, — успокоил Ванзаров. — Вам еще повезло. Кое-кому еще хуже, чем вам.
Лебедев проявил первые признаки разгоравшегося интереса:
— И как там Николя?
— Ваш милый протеже успел отличиться. Для начала он умудрился обжечься о титан с кипятком. Затем чуть не расшиб лоб вагонной дверью. А напоследок перепутал направление рычага подачи тепла. И вместо того чтобы уменьшить тепло, дал его на полную катушку.
— А я думал: это мне в тужурке жарко…
— Еще бы немного, и мы получили бы полный набор сваренных заживо тел.
— Подумаешь, юноша учится, — сказал Лебедев. — У него было-то всего часа два на то, чтобы освоить премудрости проводника. А вы еще корите его. Он мальчик смышленый, справится.
— Да, если не упадет под колеса или не выкинет еще какой-нибудь номер. Это все ваша школа.
— Что есть, то есть! — согласился Аполлон Григорьевич с крайне довольным видом. — В сыскной службе ему все пригодится… Благодаря вам я стал понимать канареек в клетке. Еще немного сидения взаперти, и я начну издавать трели…
— Хотите, закажу для вас что-нибудь в вагоне-ресторане? Из Курочкина вышел отличный официант…
— Скорей бы уже все кончилось. Как ваши интриги? Сплели сети? Какой улов?
— Пока только мелкая рыбешка, — ответил Ванзаров. — Крупная ходит кругами, но скоро клюнет. Так что вам…
Лебедев вдруг сделал резкий жест, требуя молчания. Что привлекло его внимание, было неясно. Стук колес заглушал звуки.
— Если мне не изменяет память, такой хлопок очень похож на звук выстрела…
Ванзарова не надо было убеждать. Перепрыгнув через торчащие ноги в обратную сторону, он выскочил в коридор. Двери купе были закрыты. Он втянул ноздрями воздух. Тонкий след порохового дыма ощущался явно. Из дальнего конца вагона послышался приглушенный стон. Кто-то звал на помощь. Ванзаров пошел вдоль дверей, замирая и прислушиваясь. Пока ему попадался только здоровый храп. Купе Бутовского, Урусова, Дюпре и Граве остались позади. У Немурова было тихо.
Стон раздался отчетливо. Дверь купе Женечки была плотно закрыта. И ничем не отличалась от других. Только в соседней просвечивало небольшое отверстие с равными краями. Щепка дверного полотна торчала не хуже указательной стрелки. Стучать было глупо. Он дернул ручку.
Лидваль лежал, повернувшись лицом к спинке диванчика. Из-за жары он накрылся одной простыней. На белом полотне, повторявшем контуры его тела, виднелось красное пятнышко. Место его было столь выпукло и оригинально, что сразу бросалось в глаза. Тем более атлет спал со светом. Он тонко и мучительно застонал.
— Боже, какая нестерпимая боль…
— Лежите тихо, и я подарю вам жизнь.
Нельзя было смеяться в такой момент, по-своему трагический. Рана от выстрела не повод для шуток, где бы она ни оказалась.
— Я умираю… — простонал Лидваль.
— Обязательно умрете. Лет через пятьдесят — наверняка. А сейчас не шевелитесь.
Ванзаров дернул ус и выглянул в коридор. Как и следовало ожидать, незапертый Лебедев чуть не целиком маячил вдалеке. На призывный взмах он так резво пошел, словно готовился к забегам в Афинах. Проскочив спящие купе легким ветерком, Аполлон Григорьевич нырнул в открытый проем. Ему хватило одного взгляда.
— Какая трагедия! — проговорил он патетическим шепотом. — Ради этого стоило не спать ночь.
Лидваль кое-как обернулся.
— Доктор, сколько мне осталось? Это конец?
— Это начало, друг мой, — сказал Лебедев, несильно отталкивая Ванзарова. — Поверьте, я буду бороться за вашу жизнь, как за свою.
— Позвольте, но ведь вы же проводник… Как же…
— Не волнуйтесь! У меня папенька был сельским фельдшером. Разрежем так, что и не почувствуете:
Настроение Лебедева пылало буйным цветом. Давно ему не попадался столь лакомый кусочек. Довести раненого до края отчаяния, чтобы потом одним щелчком вернуть к жизни — хоть какое развлечение для великого ума в дорожной скуке. Этот ум следовало немного приструнить. Поманив, Ванзаров нашептал строгий приказ: веселье урезонить, пульку вынуть, раненого перевязать. И сразу назад в купе. Лебедев обещал исполнить все в точности, но ставку на это делать не стоило. Его характер требовал разрядки. Лидваля можно было пожалеть дважды.
— О, какая, боль! — взялся снова стонать он. — Что теперь со мной будет?
— Не хочу вас пугать… — начал Лебедев хорошо поставленным голосом трагического старца, — … но с бегом можете распрощаться.
— Как распрощаться?! — Лидваль попытался перевернуться, но его вдавили в диванчик, посоветовав не шевелиться.
— Ну, на ближайшую неделю-две наверняка. В остальном вскрытие покажет.
— Как вскрытие! — Лидваль застонал жалобно и нежно. — Я же еще жив!
— Это ненадолго… Не вертитесь, хуже будет… — Лебедев показал, что в сыскной полиции нет нужды. Ванзаров принял это как неизбежное. Куда более важные дела требовали его.
Сначала он заглянул в каморку, что жалась к тамбуру. Юный проводник спал, и сон его был тревожен. На лбу сиял свежий синяк. Рука была кое-как обмотана тряпицей, а сам он завалился на приставной столик.
— Проводник!
Николя подскочил так резво, словно притворялся спящим. Он выпучил глаза и не совсем понимал, где он и что с ним. Ванзаров доходчиво объяснил:
— Вам было приказано контролировать коридор. А вы что?
— Что я? — переспросил Николя, на щеке которого горел след от края стола.
— А вы…
Проводник был так искренно несчастен своим проступком, что Ванзаров не нашел в себе сил распекать виновного.
— Гривцов, мы не в игрушки играем. Прошу вас собраться с силам. Я понимаю, как вы устали, но заменить вас некем. От вас требуется только одно: неусыпное внимание. Продержитесь сутки…
Стало так стыдно, что Николя готов был залезть в кипящий титан. Вот прямо так бы и прыгнуть.
— Простите, Родион Георгиевич, это больше не повторится…
— Берегите себя: не обожгите какую-нибудь нужную для сыска часть тела. Голову я пока в расчет не беру…
5
Липа открыла так быстро, будто стояла за дверью. Она смотрела Ванзарову в глаза не отрываясь, словно вежливо не замечала что-то неприличное в его одежде. Ванзаров не смог ответить достойно. Взгляд манила прозрачная накидка с широкими рукавами поверх ночной сорочки столь тонкого шелка, что материя скрывала в блестящих складках значительно меньше, чем показывала.
— Время для визитов довольно позднее, — сказал она.
Ванзаров согласно кивнул.
— Предпочитаю бывать как можно раньше… Как у вас прохладно в купе.
— Не замечала. Может быть.
— Проводник натопил немилосердно, вы окно открыли. Что тут такого.
— Я не открывала окно, — повторила Липа и поймала разлетавшиеся полы накидки. — Мне холодно, я хочу спать. До обеда больше делать нечего.
— Вы слышали хлопок?
— Какой хлопок? — быстро переспросила она.
Ванзаров выдул щеками звук, как от лопнувшего шарика.
— Издают маленькие револьверы, которые так удобно хранить в дамской сумочке.
— У меня нет сумочки, если вы заметили… И прошу вас оставить меня в покое. Это раннее пробуждение было чудовищно. Если бы не моя вера в олимпийскую идею, разодрала лицо хаму, что явился посреди ночи за мной. Это так похоже на Рибера: устроить всем внезапное счастье, а самому не явиться на поезд.
— У него были веские причины.
— Ох, знаю эти причины! — Липа недовольно взмахнула рукавом. — Великая денежная реформа. Витте не может без него обойтись ни дня! Как это мило!
— Причина совсем иная: его убили.
Сказано это был так тихо, что Липе показалось, что она ослышалась. Однако усатый господин источал излишнюю уверенность. Как будто был уверен, что она все правильно услышала и поняла и нет нужды повторять. Липа нахмурилась, намереваясь захлопнуть дверь, не хватало еще, чтобы с ней играли в странные игры. Но тут окончательный смысл сказанного добрался до нее.
Липа не умела плакать и не понимала, отчего это женщины, чуть что, бросаются в слезы. Она столько раз пробовала выдавить, что окончательно убедилась в бесполезности попыток. Но сейчас все случилось само собой. Она ощутила, как что-то горячее кольнуло в переносицу и вырвалось наружу.
Ванзаров подхватил ее под руку и усадил на диванчик. Липа плакала молча, не понимая, что слезы сами текут по щекам. Она покачивалась в такт колес, плечи ее сжались, а на скулах блестели мокрые следы. Она не заметила, как ей предложили воды, как подоткнули подушку под спину и прикрыли дверь. Липа растворилась в черном окне и уносилась далеко прочь от этого поезда и этого купе, туда, где осталась ее жизнь. Вокруг были какие-то мутные пятна, кто-то большой и тяжелый осторожно двигался рядом, но какое все это имело значение.
— Госпожа Звягинцева.
Голос звал, и зов его был властным. Она не хотела его слушать, что он может ей сказать. Голос опять призвал ее.
Липа подняла заплаканные глаза, не умея красиво или незаметно смахнуть слезы. Заплаканное, как у гимназистки, лицо пошло красными пятнами.
— Что вам от меня нужно?.. — проговорила она. — Вы только несчастье приносите. Правильно Рибер про вас сказал… Зачем вы появились? Все было так хорошо… У меня была надежда… А теперь ее нет. Все бессмысленно.
— Слезами горю не поможешь, — сказал Ванзаров. Он нашел место на диванчике рядом с ней.
— Неужели? Какой вы мудрый… И что же поможет мне? Вы не понимаете, о чем говорите…
— Отчего же, тут все предельно ясно. Внезапная смерть Бобби исправила ошибку. То есть не столько ошибку, сколько ваш поступок, чтобы наказать Рибера за его сватовство к Женечке. Вы захотели показать ему, что не нуждаетесь в нем, вы сами будете решать свою судьбу. Бобби принял ваше предложение, не сомневаюсь, что вы предложили ему сделку. Риберу было неприятно, но высокие цели реформы заставили его принести эту жертву. Все осталось, как было: он — с Женечкой, а вы — с Бобби. Формально, конечно. Когда вы поняли, какую ошибку совершили, стали уговаривать Рибера бросить все и быть счастливым вместе. Он не соглашался. Смерть Бобби плюс поездка на Олимпиаду дала вам шанс. И даже запрет на поездку вас не сильно разочаровал. Вчера вы приехали к Риберу, чтобы заставить его отменить помолвку. Он ничего не хотел слушать и был немного не в себе, как вам показалось. Вы устроили страшный скандал, кричали, угрожали, но ничего не добились…
Липа вытерла ладошками мокрые щеки и нос. Руки она, не стесняясь, отерла об рубашку. Как женщина в несчастье, которую перестают интересовать мелочи.
— Вы сказали, что Гришу убили, — произнесла она.
Ванзаров подтвердил это еще раз.
— Как это случилось?
— Примерно так же, как и Бобби: его отравили.
— Но ведь вы сказали… — начал Липа и осеклась.
— Некоторые слова можно говорить только с глазу на глаз. И только тому, в ком можешь быть уверен.
— За что такая честь?
— У меня нет выбора, — ответил Ванзаров. — Убийца едет в этом поезде.
— Кто он? — одними губами спросила Липа.
— Наверняка я не знаю, а предположения слишком опасны.
— Я прошу… Нет, я требую, чтобы вы мне сказали. В конце концов, я имею право, как… Как женщина, потерявшая любимого человека.
Еще не успели высохнуть слезы, а Липа уже была прежней. Она забыла, что одета слишком непринужденно для того, чтобы быть рядом с молодым мужчиной в тесном купе. Что убийца может быть умен, опасен и сильнее ее. Что это наверняка кто-то из старых знакомых. Все это не имело для нее ровным счетом никакого значения. Липа изготовилась к мщению. Чего бы ей это ни стоило.
Ванзаров дернул ус, показывая, в каком смущении пребывает.
— Я не могу раскрыть вам информацию, касающуюся расследования, — сказал он. — Тем более это всего лишь домыслы…
— Назовите эти домыслы, а я сама решу, что с ними делать, — потребовала она.
— Ну хорошо… — Ванзаров порылся в кармане и достал серебряный рубль. — Решка — я приоткрою вам кое-какие факты, орел — вопрос закрыт окончательно.
Липа подхватила у него с ладони денежку, мягким щелчком подбросила и с хлопком поймала в ладошку. Выпала решка.
— Выполняйте обещанное…
— Что ж, слово надо держать. Помните, у вас пропала брошь, что подарил Бобби?
Этот факт показался откровенно бестолковым. Липа не сочла нужным это скрыть.
— Брошь украл у вас Лунный Лис, — продолжил Ванзаров. — Так вот, следствием установлено: Рибер — это и есть Лунный Лис.
— Какая глупость, — сказал Липа. — Рибер обкрадывал меня! Курам на смех.
— Вполне логично: он выигрывал пари у Бобби.
Она хотела что-то резко ответить, но вместо этого встала с диванчика и уселась в кресло. Ванзаров оказался чуть выше ее.
— Что мне делать с этим фактом?
— Теперь подумайте: кому была выгодна смерть Лунного Лиса и одновременно того, у кого он выиграл столько пари.
Вопрос этот оказался не так прост, чтобы его опровергнуть с ходу. Липа задумалась, и задумалась глубоко. Она сосредоточенно рассматривала ковер, забыв о человеке на ее диванчике. Он не мог ждать.
— Среди ваших размышлений постарайтесь вспомнить, кто был рядом с Бобби в тот вечер так близко, чтобы успеть подхватить упавший портфель, — сказал Ванзаров.