Сусанна Михайловна Георгиевская Люся и Василёк
Раньше они жили втроём: мама, папа и Люся.
Потом началась война. Папа ушёл на фронт, а мама с Люсей остались вдвоём. Война была тогда близко-близко от Москвы. Часто прилетали немецкие самолёты, и тогда во дворе противно и громко выла сирена, но Люся никогда её не видела и до конца войны не знала, какая она бывает, сирена.
Скоро маме с Люсей пришлось уехать из Москвы — эвакуироваться. Вагон, в который они попали, был без окон и скамеек, с большими раздвижными дверями. Мама и Люся сели в поезд утром, а уехали только вечером, когда стало уже темно. Поезд отошёл без гудка, без свистка — совсем не так, как уходил, когда они ехали на дачу. Его просто дёрнуло, качнуло, ещё раз качнуло и дёрнуло, и он пошёл, тяжело вздрагивая и скрипя колёсами.
В вагоне было много народу, плакали маленькие дети. А Люся не плакала. Мама приготовила ей постель в самом углу вагона, на полу, и села рядом. Люсю скоро укачало, и она крепко уснула, но и во сне держала маму за руку.
А на другой день случилось вот что: Люся в дороге потерялась.
Это было на станции, когда мама пошла куда-то доставать для неё молоко. Мама долго не возвращалась, и Люсе стало страшно, что поезд не дождётся и уйдёт без неё.
Люся спрыгнула на шпалы, ушибла коленку и, хромая, побежала искать маму. Но кругом было много-много народу, все торопились, толкались, шумели, и Люсю несло то в одну сторону, то в другую. Один раз ей показалось, что впереди мелькнуло мамино серое пальто с поясом. Она с трудом пробилась туда, крикнула: «Мама!» — и ухватилась рукой за поясок. Но это была не мама, а незнакомая тётя в очках. Да и пальто у неё было не такое, а в клеточку.
— Что ты, девочка? — сказала незнакомая тётя. — Зачем ты бегаешь одна в толпе? Тебя же затопчут. Ступай в свой вагон.
— А я уже теперь не знаю, где наш вагон, — сказала Люся, — я маму ищу.
— Ну, так стань у кипятильника. Пусть лучше мама тебя ищет, чем ты её!
Люся послушалась и стала у кипятильника. Стояла, стояла, а мама всё её не находила. Уже людей стало меньше, — все разошлись по вагонам. Вот-вот поезд уйдёт.
— Мама! Уходит!.. — крикнула Люся.
Но тут надвинулся новый поезд с паровозом позади и заслонил тот, в котором они с мамой приехали.
Теперь уже всё пропало! Опять стало тесно, шумно, опять забегали люди, всё незнакомые-незнакомые. Только мамы не было! Значит, никогда уже её не увидеть больше, дорогую, родненькую, в сером пальтишке с пояском. И папы нет, а теперь и мамы не будет!
И вдруг Люся услышала, словно кто-то кричит: «Люся, Люся!» Это мама пробилась сквозь толпу, схватила Люсю обеими руками и подняла её, как маленькую. Она не бранила её, а только говорила: «Девочка моя! Девочка моя!»
Не спуская Люсю с рук, мама перебралась через площадку другого поезда, добежала до своего вагона, — и тут они сразу поехали. Опять вместе, рядом. Теперь уже Люся никуда маму не отпустит одну.
И в самом деле, с тех пор мама с Люсей почти никогда не расставались.
Когда война ушла далеко от Москвы, они вместе вернулись домой. Обратно ехали в настоящем поезде, со скамейками, окнами и проводником в красивой форме с блестящими пуговицами.
Дома всё было цело, только пыльно. Они открыли дверь своим ключом; и Люся сразу нашла под диваном свой мячик, который закатился туда во время тревоги.
Вместе с мамой они прибрали комнату, вымыли окна, начистили дверные ручки.
Всё было очень хорошо, только мама была невесёлая какая-то, хоть и вернулась домой. Она разговаривала с Люсей, шутила с ней, но когда отворачивалась, сразу становилась хмурой, будто у неё что-то болит или она сердится. Отчего это было, Люся узнала только через год, когда с войны вернулся сосед.
— Значит, и папа скоро приедет, — сказала Люся.
Мама искоса посмотрела на Люсю, потом молча села в кресло и взяла её на руки.
— А ты помнишь папу, Люсенька? — спросила она.
— Помню.
— Хорошо помнишь?
— Хорошо.
— А что ты помнишь?
— Помню, как он меня на ноге качал…
Мама улыбнулась сквозь слёзы.
— И больше ничего-ничего?
— Нет, я ещё помню, как он сидел вот тут, за столом, со своими книжками, я чернильницу опрокинула, а он даже не рассердился, а только сказал: «Вот так история!» Он, наверное, весёлый, добрый… И он сильный. Правда, мама?
— Правда, — сказала мама. — Он был весёлый, добрый и сильный. И ты старайся быть такой же, каким был он, — сильной и доброй.
Мама вытерла слёзы, достала из ящика большую папину фотографию и повесила её над Люсиной кроваткой.
* * *Так они и стали жить у себя дома, в Москве. Мама очень много работала, но ей не нужно было для этого уходить из дому. Она была художница, рисовала картинки для детских книжек и большие плакаты, которые вешают на улицах.
И Люся тоже рисовала. Не так, конечно, как мама, но всё-таки довольно красиво и похоже. У неё были карандаши, кисточки и бумага.
Как-то вечером, когда она легла спать, мама разложила перед собой картонные квадратики и стала их разрисовывать.
— Ты что это там делаешь? — спросила Люся.
— Завтра увидишь, — сказала мама. — А сегодня уже ночь, спи. — Она подошла, поправила на Люсе одеяло, а Люся закрыла глаза и спросила шопотом:
— Мама, а мама, мне тепло?
— Да, тебе очень-очень тепло, моя маленькая! — ответила мама. — Ну, повернись на бочок, и ты сразу заснёшь.
Засыпая, Люся всё время смотрела на маму. Мама осторожно водила по квадратикам остренькой кисточкой. Луч от электрической лампочки освещал её волосы; они светились, будто горели, и были такие тоненькие на лбу и на затылке.
Утром Люся проснулась и раньше всего спросила:
— Мама, а где же те картиночки, которые ты раскрашивала для меня сегодня ночью?
— Для тебя? — удивилась мама.
— А для кого же? — сказала Люся: — Картинки для книжек ты рисуешь на ватмане, а на картоне всегда для меня.
— А на этот раз для других, — ответила мама. — Для маленьких ребят из детского дома.
Квадратики сохли на подоконнике. На одном был нарисован очень толстый гриб, белый, с коричневой блестящей шляпкой. На другом — две крупные красные ягоды с лапчатым листиком — земляника. На третьем — колодец.
— Мама, а зачем ребятам из детского дома так много квадратиков?
— Совсем не много. Каждому по квадратику. Они прибьют их над вешалками, где пальтишки вешают, и по рисункам научатся узнавать, где чьё пальтишко висит. Ведь они ещё маленькие, читать не умеют.
— А почему ты мне таких квадратиков для пальтишка не рисовала, когда я была неграмотная?
— Потому, что ты у меня одна, а их в детском доме много. Они могут свои пальтишки перепутать.
— Так пусть их мамы находят им пальтишки.
— У них нет мамы.
— Совсем никакой?
— Совсем никакой. Вот поэтому мы с тобой и будем о них заботиться. Хорошо, дочка?
— Хорошо, — сказала Люся и вытянула за колечко нижний ящик от маминого письменного стола. Там было всё Люсино богатство: краски, тетради, куриные пёрышки и тряпочки для куклиных платьев. Все тряпочки Люся собрала в одну кучу.
— Это ещё к чему? — удивилась мама.
— У них, небось, куклы неодетые ходят, — сказала Люся. — Кто же им лоскутки даст, если у них нет мамы?
* * *Мама и Люся оделись. Сложили свои подарки. Мама положила квадратики в портфель, а Люся запихала тряпочки в корзинку, и они пошли в детский дом.
Улица, где стоял этот дом, называлась переулком. Она была тихая, узкая, а двор возле дома был широкий, и небо над ним было широкое, — его не заслоняли ни крыши, ни дома.
Весь двор был залит солнышком. Снег уже совсем растаял, а в загородке лежал мокрый рыжий песок. В песке валялось чьё-то зелёное ведёрко.
Мама и Люся пересекли двор и поднялись вверх по намытым деревянным ступенькам. Лестница была светлая, на окошке висела белая занавеска, и всюду было так чисто и тихо, как бывает только летом на даче.
Маму и Люсю встретила наверху какая-то женщина в белом халате и шапочке, как у доктора. Люся сперва даже немножко её испугалась, но у женщины не было ложечки в руках и чёрной трубки в кармане. Ей очень понравились квадратики, которые мама принесла для детей.
— Какие чудесные картинки! — сказала женщина в шапочке. — Было бы замечательно, если бы вы сами их отдали ребятам. Если у вас, конечно, есть время. Ребята сейчас обедают. Ну, а если торопитесь…
— Нет, нет, — сказала мама, — я не тороплюсь. Я подожду.
Мама взяла Люсю за руку, и потихоньку, чтобы не мешать ребятам обедать, они подошли к двери той самой комнаты, где ребята сидели за столом.
Комната была большая, светлая. Пол блестел, точно каток.
Посредине комнаты стояли два низких-низких круглых стола, — маме по колено, Люсе по пояс, — а вокруг на совсем уж игрушечных стульчиках сидели ребята и обедали. Самых маленьких няни кормили с ложечки.
Ребята ели долго, искоса поглядывая на маму с Люсей. А Люся и мама стояли всё время у входа в комнату. Мама держала в руке портфель, а Люся — корзинку с цветными лоскутками.
Наконец-то ребята доели кисель. Тут бы и обеду конец, но какой-то мальчик в синем передничке поднял руку с растопыренными пальчиками.
— Чего тебе, Василёк? — спросила няня. — Прибавки хочешь?
Василёк ничего не ответил, и ему дали прибавку. Он съел всё, до последней ложечки, и опять поднял руку.
Люся потянула маму за рукав:
— Мама, а мама, смотри, какой жадный, опять прибавки просит…
Мама засмеялась.
Василёк оглянулся, посмотрел на маму и Люсю и тоже засмеялся.
Потом он бросил ложечку на пол, с трудом отодвинул стульчик и пошёл, ковыляя и перекатываясь на толстых, коротких ножках, прямо к двери, где стояли мама с Люсей.
Он шёл, задрав свою круглую голову, не спуская с мамы больших синих глаз; по дороге он спотыкался, едва не падал. Должно быть, ещё не научился как следует ходить.
Мама наклонилась и протянула к нему руки, а он подошёл к ней, обхватил её колени и сказал, переводя дух:
— Мумуля муя!
— Ах ты, милый мой! — сказала мама и взяла Василька на руки.
— Мумуля муя! — повторил Василёк ещё ясней. У мамы на глазах показались слёзы. Она поцеловала Василька в круглый лобик и спросила ласково-ласково:
— Ну, что тебе, сыночек? Что тебе, маленький мой?
Люся дёрнула маму за платье.
— Сейчас же поставь его на место, — сказала Люся. — А то увидишь, что будет!
Мама сразу же поставила Василька на пол, взяла Люсю за руку и повела её в коридор, в самый дальний угол.
— Что с тобой, Людмила? — спросила она строго.
— Домой хочу, — сказала Люся сквозь зубы.
— У тебя заболело что-нибудь?
— Ничего не заболело… А зачем ты этого чужого, жадного мальчишку на руки берёшь да ещё сыночком называешь? Он что тебе — сын?
— Ах, вот что! — сказала мама и покачала головой. — А, по-моему, это не он жадный, а ты сама жадная… Ну, стой тут в углу, чёрствый ребёнок! Мне очень стыдно за тебя.
Мама вернулась к ребятам, а Люся стояла в углу коридора и плакала.
Ей так хотелось, чтобы мама подошла к ней, погладила её по голове, сказала что-нибудь ласковое и пожалела, что поставила дочку в угол, да ещё в чужом доме…
И вот, наконец, Люсино желание исполнилось. Мама вернулась к ней, провела рукой по её волосам и сказала:
— Ну, ты всё ещё плачешь, глупая моя девочка?.. Давай-ка пойдём вместе, покажем ребятам наши квадратики!
Люсе сразу стало легче.
Мама села на игрушечный стульчик у низенького стола, раскрыла портфель и стала вынимать квадратики один за другим.
Достанет квадратик и передаст его Люсе, а уже Люся отдаст ребятам.
— Что это такое? — спрашивала мама.
Ребята узнали всё, что было нарисовано, — ягоду, стол, гриб, ёлочку. Только колодец никто не мог узнать.
— Это колодец, — сказала мама.
— Лодец, — повторил Василёк и засмеялся.
Он стоял рядом и всё время держал маму за юбку.
— Он тебе мешает, мамочка? — спросила Люся.
— Нет, ничего, — ответила мама.
И вот они отдали ребятам все квадратики и пошли в раздевалку.
Ребята остались в большой комнате, и только этот толстый Василёк пошёл за мамой следом.
Оделись, собрались уходить. И тут мама заметила у Люси в руке корзинку с цветными тряпочками для кукол.
— Отчего же ты не отдала лоскутки ребятам? — спросила мама. — Сама же принесла!
— Сама принесла, сама и унесу, — ответила Люся шопотом.
— Как хочешь, — сказала мама и опять нахмурилась.
Она попрощалась с женщиной, похожей на доктора, попрощалась с няней. Потом поцеловала мальчика и сказала: «До свиданья, Василёк».
Но Василёк только ухватился обеими руками за её шарф и смотрел на неё, сдвинув белые пушистые бровки.
— Попрощайся с тётей, скажи ей «до свиданья», — говорила няня, разжимая его пальчики. Но он сопел и перехватывал шарф повыше.
— Пусти! — сказала Люся. — Прицепился, как репейник!
Мальчик удивлённо посмотрел на неё и выпустил из рук шарф.
Мама и Люся вышли на жёлтую крутую лестницу и стали спускаться вниз по намытым деревянным ступенькам. И вдруг за дверью раздался отчаянный, горький-прегорький плач:
— Мумуля муя! Мумуля муя!
Мама на минутку остановилась и посмотрела наверх.
— Идем скорей, мамочка! Я так проголодалась, — сказала Люся.
Мама ничего не ответила, взяла её за руку, и они ушли.
* * *Всю обратную дорогу мама молчала: не то сердилась на Люсю, не то думала про что-то своё.
Только и было интересного за всю дорогу, что зашли в магазин да купили вишнёвого варенья. Зато когда вернулись домой, всё стало совсем хорошо. Накрыли стол, зажгли свет и сели вдвоём пить чай с вареньем, будто этого Василька и на свете не было.
После чая Люся построила домик из разрисованных мамой кубиков, а мама взялась за свою работу. Всё было, как всегда.
И завтра, и послезавтра, и после-послезавтра. Всё было, как всегда. Работали, ходили вместе в кино. Один раз даже поехали на автобусе в Парк культуры и отдыха и посмотрелись там в «кривое зеркало». А про детский дом разговоров у них больше не было.
* * *Но через неделю случилось вот что.
Мама вернулась домой с большим-большим пакетом.
— Что там такое? — спросила Люся.
— Не трогай, — сказала мама. — Потом увидишь.
Но Люся не могла дождаться, когда будет «потом». Она потихоньку подошла к пакету и провертела сбоку дырочку. Внутри было что-то голубое, стёганое, — наверное, одеяло.
— Это тебе или мне? — спросила Люся.
— Кому понадобится, — сказала мама.
Пока Люся смотрела сквозь дырочку на одеяло, мама открыла шкаф и стала разбирать Люсины вещи.
Переднички мама положила отдельно, а башмаки и курточку завернула в глянцевую бумагу и спрятала в портфель.
— Ты куда это хочешь нести мои полусапожки?
— Да ведь тебе они уже давно малы…
— А кому же они не малы?
Мама отложила портфель в сторону, села в кресло перед столом и взяла Люсю за обе руки.
— Люся, я должна тебе что-то сказать.
— Лучше не говори… Ну, да ладно, скажи.
Мама покашляла и стала зачем-то медленно переплетать Люсины косички.
— Нехорошо, когда девочка растёт, как ты, совсем-совсем одна…
— Ладно, тогда я буду ходить к нашей соседке. Там есть ещё две девочки. Только ихний Саша дерётся.
— Нет, — сказала мама. — Я, Люся, не про то. Давай-ка мы возьмём к себе ещё одного ребёнка. У тебя теперь нет папы, и это большое горе. А есть такие дети, у которых после войны не осталось ни папы, ни мамы. Ты понимаешь, Люсенька, — никого-никого? Вот я и хочу взять такого ребёнка. Я ему буду мамой, а ты — старшей сестрой.
— Ой, — сказала Люся, — ты, кажется, опять про своего Василька?
— Да, про него, — ответила мама. — Про нашего Василька. Я уже получила разрешение его усыновить, и скоро мы его возьмём к себе.
— К себе? Значит, он всегда будет жить, у нас? И ты будешь его кормить, спать укладывать, игрушки ему делать?
— Да, — сказала мама.
— Значит, это для него ты одеяло покупала? Новое, голубое?
— Нет, для тебя, дочка. А ему мы отдадим твоё, маленькое. Ведь ты уже выросла.
— И сапожки мои ему отдашь, и фартучки?
— Разве тебе их жалко?
— Нет, мне не жалко, а только я этого мальчика почему-то не люблю. Найдём другого.
— Когда же это ты успела его не полюбить?
— А вот когда ты меня в угол из-за него поставила. Раньше этого никогда не бывало!
— Не из-за него, а из-за тебя самой, — ответила мама. — Раньше ты так себя никогда не вела.
* * *А через несколько дней мама с Люсей опять пошли в детский дом.
В детском доме их сразу же повели в комнату директора.
Комната была маленькая, белая, и в ней за столом сидела женщина в белом халате, которую Люся в прошлый раз приняла за доктора.
— Ну, вот и хорошо, — сказала женщина. — Сердечно поздравляю, товарищ Морозова. Признаться, жалковато всё-таки отдавать. Дивный парень!.. Только начнёшь привязываться к ребёнку, и вдруг какая-нибудь мамаша возьмёт его и усыновит.
— Право, мне не хотелось вас огорчать, Антонина Петровна, — сказала мама.
— Да что вы, что вы, голубушка! Я же шучу. Желаю вам вырастить хорошего сына!
В это время в комнату внесли аккуратно завёрнутый пакет.
— Это его приданое, — сказала директорша. — А вот и он сам.
Через порог осторожно, высоко подняв толстую ножку, переступил Василёк. На этот раз он был в новой голубой блузке и причёсан на косой пробор.
— Здравствуй, мой Василёк! — сказала мама.
Василёк протянул ей обе руки, как будто только её и ждал.