Внезапно в мыльне сделалось почти темно. Лиза вскинула голову и увидела, что с той стороны в узкое окошко пытается пробраться какой-то человек.
– Помогите, ради Христа! Откройте дверь! Здесь скорпионы! – выкрикнула она, едва не проворонив молниеносного броска к ней ядовитого убийцы.
Отшатнулась, влипая спиною в стену, и тут же сверху раздался мужской голос:
– Подними руки!
Она подчинилась вне себя от изумления, ибо это тоже было сказано по-русски; и в тот же миг ладони ее словно оковы сковали, и необычайно сильные руки повлекли ее вверх. Плечи пронзила острая боль, а потом показалось, что поясница вот-вот переломится, когда ее протаскивали в окошко. Через мгновение, обхватив Лизу одной рукой, незнакомец спрыгнул вниз, но не удержался на ногах и вместе с Лизою упал на траву.
Она ушиблась, дух занялся, и не сразу смогла говорить; просто лежала и ошеломленно глядела на склоненное над нею загорелое, круглое, совсем еще молодое лицо со светлыми усиками и пухлогубым ртом. На синей чалме мерцал челенк[75], придававший этим добродушным чертам отсвет суровой мужественности.
Впрочем, голубые, будто цветущий лен, глаза тоже были суровы и холодны. И все равно казалось, он только что явился с родимой российской сторонки.
Лиза потянулась взять его руку, пожать благодарно, но синеглазый неприязненно отстранился, буркнув:
– Арам[76].
– Нет, ты ведь русский! – изумленно произнесла Лиза, наконец-то найдя силы приподняться. – Ты ведь кричал мне по-русски…
Она не договорила, вдруг осознав, что на ней и нитки нет! Лихорадочно дернула закрученный на затылке узел, пытаясь хоть волосами закрыться.
Незнакомец побагровел так, что кровь, казалось, вот-вот брызнет из тугих щек. Но глаза словно бы серым ледком подернулись. Приподнял тонкую прядь легких Лизиных волос и произнес по-татарски с нескрываемым отвращением:
– Курдхаджа кетен-джайган!
Лиза знала, так крымчаки называют радугу. А по-русски это звучало злобно: ведьма, распустившая волосы…
Слезы вдруг хлынули от страха и горя, от обиды и одиночества. Синеглазый насупился, потом вскочил, рывком подняв Лизу с земли. Сорвал с себя доломан, накинул на нее и повел Лизу к расписным дверям гарема.
Откуда ни возьмись приковыляла Гюлизар-ханым, воздела руки при виде полуодетой Рюкийе и рухнула на колени, не смея даже приблизиться к ней. В ее глазах метался страх. А тот, кто привел Лизу, тоже вдруг пал ниц, касаясь лбом мраморных ступеней, на которые в это мгновение ступил Сеид-Гирей.
Ее била дрожь. Сейчас казалось, что уж лучше было остаться в мыльне, терпя злые укусы скорпионов, муку и боль, чем принять помощь от какого-то мужчины, предстать пред ним нагой, допустить, чтобы его руки хватали ее тело! Сейчас Сеид-Гирей взмахнет саблей, и покатятся по мраморным ступеням две повинных головы!
Нет уж. Она не станет прятаться под крыло, будто клуша. И не ее вина, что она хотела жить!
Лиза отбросила от лица рукав доломана и увидела, что Сеид-Гирей уже держит в руке саблю незнакомца, а тот стоит пред ним на коленях со скрещенными на груди руками.
– Я виновен, господин, – проговорил он покорно и совершенно спокойно. – Я осмелился поднять свой недостойный взор на принадлежащее тебе и буду счастлив принять смерть из рук твоих!
– Какая ерунда! – вскричала Лиза, бросаясь вперед. – Да ведь он спас меня! Я звала на помощь, и он пришел. Если б не он, меня бы до смерти зажалили скорпионы. Кто-то запер двери в мыльню, я не могла выйти, а в сагане были скорпионы, они расползлись, и…
Сеид-Гирей только бровью повел, и Гюлизар-ханым, вмиг все поняв, метнулась в дом.
Лиза пыталась продолжать, но под взглядом Сеид-Гирея у нее перехватило горло. «Он нам не головы отрубит, – поняла она. – Он нас на кусочки разорвет, меня и этого бедолагу. Прямо сейчас!»
Но тут на ступеньки, словно легкая пушинка, снова вылетела толстомясая Гюлизар-ханым и бухнулась на колени.
– О господин! В хамаме Рюкийе-ханым вместилище гибели! Кто-то пустил туда не меньше трех десятков скорпионов и наглухо заложил дверь! Ее хотели убить…
– Помни, Гюрд, спасая чужую руку, сам не хватайся за змею, – чуть насмешливо произнес высокий, мягкий голос, и Лиза увидела Баграма, которого прежде не замечала, хотя он тенью стоял за спиною Сеид-Гирея. И тут же тон его стал серьезен. – Гюрд спас отраду твоего взора, о господин. Смерть Рюкийе-ханым была бы ужасна и мучительна, ибо сейчас яд скорпионов особенно страшен. Надо найти того, кто подстроил эту ловушку… – Он вдруг осекся, и Лиза, проследив за его взглядом, успела заметить, каким серым вдруг стал лоб Гюлизар-ханым под черным покрывалом.
«Что с нею?» – подумала мельком. Но тут заговорил Сеид-Гирей, и ноги у Лизы задрожали, ибо она только сейчас сообразила, что спас ее тот самый Гюрд Беязь, от которого так остерегал Баграм. Но почему у него голубые глаза?
– Благодарю тебя, брат, – произнес Сеид-Гирей. – Мне дорога жизнь этой женщины. – Он долго молчал, пытаясь справиться то ли с яростью, то ли с волнением. Все, будто окаменев, ждали, когда он заговорит вновь. – Сейчас я не могу найти слов, чтобы высказать свою признательность, но позднее призову тебя, и ты узришь ее меру. А теперь я хотел бы остаться наедине с Рюкийе-ханым. – Он подал ей руку и вдруг вскрикнул: – Что с ней?
Баграм обернулся и ахнул.
Лиза, впрозелень бледная, качалась, словно былинка на ветру, ловя руками пустоту и изо всех сил стараясь не упасть. Сеид-Гирей попытался подхватить ее, но она шатнулась от него к Баграму, уцепилась, как утопающая за соломинку.
– Баграм! Мне плохо, мне…
Судорога прервала ее слова. Она согнулась в припадке страшной рвоты, извергая на мраморные ступени черную смесь кофе, рахат-лукума, шербета, нуги и прочих сладостей, которыми угощалась утром.
Лицо Сеид-Гирея вмиг сделалось столь же бледным, как лицо Рюкийе, он взглянул на Баграма исполненным муки взором.
– Что это? Ее укусил скорпион?!
Баграм хотел что-то сказать, но не смог: горло перехватило. Вместо него ответила Гюлизар-ханым:
– Нет, о господин! Рюкийе-ханым не отравлена, Аллах кемеретли! Она беременна!
Глава 23 Три крика в ночи
– Не хочу, не хочу… не хочу!
Лиза подняла опухшее, землистое лицо и, с трудом шевеля онемевшими губами, простонала:
– Помоги мне, эффенди Баграм! Помоги мне, или, клянусь Богом, я удавлюсь вот этими шелковыми покрывалами, или перегрызу жилы на руках, чтобы по капле выпустить всю свою кровь! Я не хочу этого ребенка, слышите? Я не хочу, чтобы он родился!
Лиза со стоном уткнулась в подушку. Ей чудилось, что ее завязали в мешок и бросили в воду, и вот уже мокрая грубая ткань облепила тело, вытесняя последний глоток воздуха… Все ее надежды на спасение вмиг оказались беспочвенными, напрасными, а она сама навеки прикованной к этому ложу, этим покоям, этому дворцу, этой жизни. К этому человеку! И еще более, чем Сеид-Гирея, она ненавидела сейчас себя, свое тело за то, что в потоках наслаждения не распознала проникновения отравы, коей долженствовало теперь прорасти из ее чрева губительным сорняком. Этот день боли и страданий стал для нее началом тяжкого очищения. Словно бы вместе с желчью и кровью из нее изверглись нега и расслабленность последних месяцев. Не то грех, что она позволяла телу роздых после своих долгих странствий; то грех, что она стала находить наслаждение в рабстве, ибо при том, что на пиастры Сеид-Гирея было куплено ее тело, на его изощренный и жестокий пыл чуть не стала куплена ее душа.
Подошел Баграм, поднял похолодевшую руку Лизы, стиснул вялые пальцы.
– Ты не должна стыдиться меня, Рюкийе. По возрасту я гожусь тебе в отцы, я лекарь… к тому же не мужчина. Уже несколько дней я подмешиваю в твое питье капли тентю-хара, сок красных можжевеловых ягод, спорынью, полынь, пижму. Это очень сильное средство, но, увы, ничего, кроме обильной рвоты, оно пока не вызвало. Но знаю, достоверно знаю одно: тебе не выносить этого ребенка. Звезды отвратили от него свои взоры, как ты отвратила свое сердце от его отца. Однако же мне неведомо, когда твое чрево извергнет сей плод.
– Я не хочу ждать! – От слов Баграма у Лизы втрое прибыло сил. – Не хочу! Что мы еще можем сделать?
Баграм быстро, словно бы в нерешительности, оглянулся на Гюлизар-ханым, и глаза у нее будто стали еще больше от страха, ибо то, что прочла она на лице брата, безмерно напугало ее.
– Думаю, русские женщины тоже знают, что можно попариться в бане, чтобы вызвать выкидыш. Кроме того, есть еще одно средство…
– Я готова. – Лиза рывком села, откинула покрывало, спуская на пол дрожащие ноги. – Пойдем прямо сейчас.
– Беда в том, – чуть слышно проговорила Гюлизар-ханым, – что теперь тебе нельзя посещать дворцовые хамамы. Если Сеид-Гирей прознает, что ты парилась, а потом выкинула, он всех нас троих насадит на один кол!
– Но что же делать?! – Слезы хлынули из глаз Лизы от слабости, от рухнувшей надежды.
И вдруг она увидела промельк улыбки на лице Баграма.
– Наверное, искать другой хамам, не так ли?..
* * *Казалось, следующий день равнялся году!
Гюлизар-ханым исчезла с самого утра. Лиза догадывалась – почему, но она никак не предполагала, что искать баню в таком невеликом городке, как Эски-Кырым, долго.
Настал вечер, дворец погрузился в тишину, отходя ко сну. К этому времени Лиза настолько изнемогла от беспокойства, что еле нашла в себе силы повернуть голову на звук открывшейся двери. Появились Гюлизар-ханым и Баграм.
– Ну что?! – воскликнула она.
Гюлизар-ханым знаком призвала к молчанию. Проворно облачила Лизу в полосатую татарскую рубаху, шальвары, сапожки, торопливо заплела косу и накинула на голову покрывало, потом потянула за собою к двери, ведущей в мыльню.
– Мало ли кто может в коридорах подслушивать! А если донесут султану?!
– Но ведь за стеною покои Чечек, – возразила Лиза.
– Эта глупая курица давно спит, – ничуть не понижая голоса, отмахнулась Гюлизар-ханым. – Теперь слушай, Рюкийе. Я все устроила. Сама понимаешь, нелегко это было, но, думаю, все обойдется.
– Дождемся полуночи, когда все уж наверняка уснут, и выскользнем…
– Ждать некогда, – покачала головою Гюлизар-ханым. – Иначе не успеем обернуться до утра: идти далеко. Да и не верится, что нам втроем удастся проскочить через посты. Сама посуди, ведь у каждой двери стерегут!
– Как же быть? – В голосе Лизы зазвенело отчаяние.
Баграм приобнял ее за плечи.
– Не забыла еще, как блуждала в подземелье? Придется снова там пройти. Но теперь, можешь мне поверить, сколопендра будет самой малою опасностью из тех, что могут нас подстеречь!
Внизу Баграм вынул из светца один из факелов и двинулся впереди. Гюлизар-ханым и Лиза, держась за руки, следовали за ним.
Шагов через пятьсот Баграм вдруг исчез. Лиза не сразу поняла, что он резко повернул, но тут же вспомнила, что мельком видела этот новый ход в прошлый раз. Не зря еще тогда взволновалось ее сердце!
Здесь, наверное, ходили не часто: было темно, душно, пахло гнилью.
Баграм шел теперь медленнее, внимательно присматриваясь к стенам, словно опасаясь пропустить новый поворот.
Лиза почувствовала, что Гюлизар-ханым все крепче стискивала ее руку. Похоже, армянка боялась чего-то. Наверное, в подземелье таилась какая-то неведомая опасность, о которой брат и сестра не сказали ей.
Внезапно Баграм ускорил шаги, почти побежал; клочья пламени слетали с его факела. Следом устремилась Гюлизар-ханым, волоча за собою Лизу, и та даже не увидела, а скорее ощутила, как слева мелькнуло какое-то туманное пятно.
– Подождите! – воскликнула Лиза. – Кажется, мы прошли мимо. Я видела какой-то ход.
Баграм замедлил бег, но Гюлизар-ханым так спешила, что, даже налетев на него, не пожелала остановиться.
– Пошли, пошли, – бормотала она.
– Погоди, Гоар, – сказал Баграм. – Пусть Рюкийе посмотрит… Одному Богу ведомо, вдруг это ей пригодится когда-нибудь!
Гюлизар-ханым неохотно приостановилась, и Лиза явственно расслышала, как постукивают ее зубы.
– Делай как знаешь, – прошептала армянка. – Только, ради Господа Бога нашего, поскорее, молю тебя!
Она выпустила руку Лизы, и та почувствовала ободряющее пожатие Баграма.
– Иди со мною, Рюкийе. Только молчи. Просто смотри и молчи.
Баграм передал факел сестре, а сам отвел Лизу на десяток шагов назад.
Тьма сразу сгустилась вокруг. Они постояли, ожидая, пока свыкнутся с мраком глаза, и Лиза различила, что за туманное пятно маячит перед нею. Это был широкий рукав, ответвление подземного хода.
– Куда?.. – произнесла было Лиза, но осеклась. Она хотела спросить: «Куда он ведет?» – но Баграм с такой силою сжал ее руку, что она чуть не вскрикнула.
Белесые, чуть видные, жидкие волны тумана или дыма сонно перемещались в глубине хода: смешивались, сплетались, перетекая одна в другую, точно седые пряди, колеблемые ветром. В этом зрелище было какое-то странное, губительное, отвратительное очарование!..
Лиза отшатнулась и чуть не вскрикнула, натолкнувшись на стоявшего позади Баграма. Он обнял ее плечи, пытаясь успокоить, но она почувствовала, как холодны его руки, и, на миг обезумев от слепого нерассуждающего ужаса, метнулась туда, где их нетерпеливо ждала освещенная факелом Гюлизар-ханым.
Все трое молча и быстро пошли, но Лиза смогла заговорить не прежде, чем они отыскали нужный поворот.
– Что это было? – наконец решилась выговорить она.
– Это древний зиндан Гиреев, – чуть слышно ответила Гюлизар-ханым. – Сначала он служил для неверных и других пленных, а потом туда начали бросать всех осужденных на голодную смерть. Темницы эти известны в народе под именем могил. Тот, кто попадал сюда, никогда более не показывался на свет божий. Ходят такие слухи: тайные норы ведут оттуда в недра Агармыша, где блуждают души всех загубленных в темницах, ибо не могут найти выхода наверх, к небесам. Не знаю!.. Так говорят.
Лиза перекрестилась:
– Спаси их Господь!
Баграм, внимательно вглядываясь во тьму, сказал:
– Оставь факел здесь, Гоар. Мы уже пришли.
* * *На самой дальней окраине Эски-Кырыма, почти в лесу, стояла полуразвалившаяся сакля; крыша и стены порушены, а к ней была пристроена чудом уцелевшая каморка с небрежно сложенной каменкой и вмазанным в нее котлом. Здесь когда-то жил небогатый татарин Давлет, женатый на русской женщине, купленной им задешево на рынке в Кафе, и она-то упросила его сложить подобие русской мыльни. Весь день у Гюлизар ушел, чтобы найти эту баньку и нанять придурковатого татарина, который бы наносил воды, собрал в лесу дров и поддерживал жар.
Лиза думала, что Гюлизар-ханым пойдет с нею – поможет, но та, покачав головою, осталась ожидать во дворе вместе с братом. А Баграм, перекрестив Лизу, дал ей маленький, очень узкий, тонкий кинжальчик с фигурной рукоятью.
– Тебе мало будет только попариться, Рюкийе. Женщина, не желающая иметь детей, должна отправиться в баню и на раскаленные камни уронить несколько капель крови из своей левой руки. При этом она услышит звуки… услышит их восемь раз, и вскорости плод изойдет из чрева ее после восьми схваток.
– Что это за звуки? – обеспокоенно спросила Лиза, от которой не укрылось, как дрогнул голос Баграма.
– Прости меня, Рюкийе-ханым, но я не отвечу, – сказал он глухо. – Ты должна услышать их сама… сама должна решить, как быть потом!
Лиза скоро притерпелась к влажной духоте, от которой сперва занялось сердце, и долго плескалась в большом чане. Отжав и разобрав волосы, натуго заплела их в косу и только тогда решилась наконец подойти к каменке.
Она понимала, что время стремительно уходит, близится утро, а воротиться в Хатырша-Сарай непременно нужно до света, Баграм и Гюлизар-ханым места себе не находят от беспокойства, но все стояла и стояла, нерешительно глядя на мокрые камни печурки, над которыми слабо курился парок. Было так страшно, что рука, сжимавшая кинжал, мелко дрожала, и понадобилось собрать все силы, чтобы заставить себя поднять ее и ткнуть в безымянный палец левой руки.
Сморщившись от боли, нажимала и нажимала на подушечку, выдавливая темно-алые капельки и роняя их на каменку. Сунув палец в рот и зализывая ранку, Лиза зачарованно смотрела, как они испаряются, шипя. Кроме этого, она пока больше ничего не слышала. Кажется, страхи были напрасны. Или Баграм ошибся, или она сделала что-нибудь не так. Спросить его разве? В то же мгновение ей вдруг почудилось какое-то движение за спиною.
Резко обернулась – никого. Впрямь почудилось. И тут что-то словно ударило в сердце!
Да, да, сначала была эта внезапная боль. И только потом, через какое-то мгновение, ее слух пронзил короткий вопль.
Это был детский крик. Жалобный голос ребенка, терпевшего страшные мучения!
Ноги у Лизы внезапно подкосились, она навалилась на стену, силясь не упасть. И тут же раздался новый стон. Еще жальче, еще сильнее рвущий душу.
Так вот о чем умолчал Баграм! Она сама должна была решить, слушать ли их до конца. Все восемь! Пока только два…
О господи, уже три!
Ребенок кричал так, словно был вот здесь, совсем рядом, на руках Лизы. И казалось, что это она терзает, мучает его, причиняет нестерпимую боль, от которой крошечное горлышко трепещет и сжимается, крик переходит в сдавленный хрип, полный предсмертного ужаса…
Лиза рывком поднялась, отбросила кинжальчик и, не чуя под собою ног, выскочила из баньки.
Нет, нет, это невозможно! У нее нет сил слышать, переносить эту муку умирающего дитяти! Уж лучше выпить котел черного отвара спорыньи, лучше прыгнуть с вершины Агармыша, лучше отдаться в руки бабки-повитухи, которая железным крючком изорвет ей матку, изуродует, может, и до смерти доведет, – что угодно готова была сейчас стерпеть Лиза, только бы не слышать хоть раз еще тот голосок, который, она знала, ей никогда не забыть.