Сама же земля Саксония-Анхальт имеет богатое культурное наследие. В нём одновремённо представлены три направления: неоготика, классицизм, а также культура английского садоводства. Самым наглядным примером этой культуры садоводства может служить Верлицкий парк (находящийся не в Стендале), который раскинулся на площади 112 гектаров под городом Дессау (~ в 18 км юго-восточнее Цербста) с дворцом Леопольда III-го, был построен ещё в 1773-м году и считается одним из красивейших английских парков в Европе. Облик парка постоянно меняется в зависимости от времени года и даже суток. Здесь растёт много экзотических цветов и сезонных растений — отцветают одни, зацветают другие. Этот парк внесен ЮНЕСКО в списки памятников мировой культуры.
Наконец, Андрей с Григорием вышли из автобуса, и Кирзонян начал показывать своему коллеге местные достопримечательности.
— Сначала мы пройдём к городской ратуше, — начал он своё повествование.
Они прошли не так уж и далеко, и подошли к старинному жёлтому двухэтажному зданию с красивыми в виде шпилей ещё и двухэтажными "мансардами". Сзади к нему примыкали две возвышавшиеся башни-шпили из красного кирпича с часами на одной из них. Возле правого угла ратуши стоял какой-то памятник.
— Что это за памятник? — спросил Андрей.
— Это памятник рыцарю. Да и сама эта площадь называется "площадь Рыцаря", — показал рукой Георгий.
— И что это за рыцарь? Он безымянный или как-то называется?
— Вообще-то имя у него есть, вот только я не могу его вспомнить. Да и какое это имеет значение, — махнул он рукой. — Рыцарь, да и всё — все его так называют.
Рыцаря, как узнал позже Андрей, звали Роланд. Одет он был в старинные доспехи, в правой руке у него был длинный меч или сабля, а в левой, как показалось сначала Андрею — слишком уж маленький щит. Но, приглядевшись, он понял, что тот держит вроде бы некое подобие родового или городского герба.
— Неужели это такой примитивный герб города? — подумал он про себя при первой встрече с Рональдом.
Однако, гораздо позже, Андрей увидел настоящий герб города Стендаль. Тот был выполнен тоже в виде щита, разделённого вертикально на две части. В левой из них красовался тёмно-красный орёл (точнее половина его) — на узком туловище располагалась хищная жёлтая голова орла с мощным клювом и длинным языком, а внизу жёлтая лапа с четырьмя острыми когтями и завитушки хвоста. В правой же части щита (герба) находились четыре жёлто-красных (четвертинками по диагонали) ромба, которые были расположены в виде того же ромба. Не точен был Кирзонян и в названии площади, на тротуаре которой возвышался памятник. На самом деле она называлась Базарной (Marktplatz) или Рыночной и на ней часто происходила торговля с машин, проводились ярмарки. Площадью Рыцаря, правда, её называли все приезжие.
Они обошли ратушу, и Григорий вывел его к стоящему слева старинному зданию какой-то
церкви и, чуть далее, более совремённому четырёхэтажному зданию.
— Что это за церковь? — спросил у него Андрей.
— Не знаю, не интересовался. А вот здание справа — это универмаг. Вот мы и пойдём к нему — посмотришь на немецкие товары.
Старинное здание было церковью Святой Марии. В универмаге удивлению Андрея, конечно, не было границ. Он часто, работая в Калуге, ездил в Москву, но даже там, в ГУМе или других крупных магазинах он ничего подобного не видел. Такого разнообразия товаров он не видел вообще нигде. Покупать в универмаге они ничего не стали, да и планов у них таких не было. Выйдя из него, они ещё побродили по уютным улочкам города с его магазинами, магазинчиками, мелкими лавочками и гасштеттами. При этом, как понял Андрей, после универмага они направились в сторону противоположную, пройдя назад мимо городской ратуши. Они шли по улице, название которой, как уяснил по указателям на домах Андрей, было Широкая (Breite Straße). Вскоре Кирзонян привёл его ещё на какую-то небольшую площадь, посреди которой стояла какая-то композиция в виде фонтана.
— Это площадь Мадонны, — пояснил Григорий. — И она же сама на площади.
Подойдя поближе, Андрей разглядел в композиции женщину, которая держала в руках какую-то птицу. Позже Андрей установил, что площадь Кирзонян назвал правильно, да и композицию все, действительно, называли Мадонной, но на самом деле статуя-фонтан имела название "Ида-воробей" или "Ида с воробьём" (Sperlings-Ida), хотя птица совсем не была похожа на воробья, размерами она скорее смахивала на голубя или ворону.
На площади было много различных магазинчиков.
— Давай зайдём в один из них, — предложил Андрей.
— Ты что-то собираешься покупать?
— Пока что нет. Просто после универмага хотелось посмотреть и небольшие магазинчики.
— Тогда я не советую заходить, — ухмыльнулся Григорий.
— Почему это? — удивился Морозевич.
— Понимаешь, эти небольшие магазинчики частные. У них есть хозяева-продавцы, которые очень не любят, да что там не любят — терпеть не могут, когда к ним заходят в магазин просто так. Если ты зашёл в магазин, то ты обязательно должен что-нибудь купить. Что зря то беспокоить хозяина. Ты знаешь, — рассмеялся он, — это подобно тому, если бы ты позвонил кому-нибудь в дверь и сказал: "Извините, я просто зашёл посмотреть". Если уж зашёл, то будь гостем с вытекающими отсюда последствиями. А так — чего зря то смотреть.
— Во как! — подумал Андрей. — Для нас это как-то странно. Мы привыкли ходить в магазины, как на выставки — больше смотреть, чем покупать. Для женщин это вообще стало приятным времяпрепровождением — походить по магазинам, а затем хвастаться подружкам о том, что в них увидела.
Но после такого заявления Кирзоняна заходить в подобные магазинчики он не рискнул. Позже в справедливости информации Григория он убедился и сам. Тот же универмаг — это большой магазин и товаров в нём много самых разнообразных, поэтому там ещё нужно разыскать нужный тебе товар. А эти магазинчики в большинстве своём специализированные. Продают, например или обувь, или же одежду и т. п. И ты чётко должен знать, зачем ты в него зашёл — за обувью или за одеждой, и за какой именно. Поехав как-то, значительно позже, в Стендаль за покупкой себе нового костюма, он зашёл в пару таких магазинчиков. Когда он, зайдя в магазин, прикрывал входную дверь, то услышал звон закреплённого сверху колокольчика. На его трель сразу же откликнулась хозяйка магазина, которая подошла к Андрею и сказала:
— Guten Tag. Hineingehen, bitte. Das ihr belieben, zu kaufen? (Здравствуйте. Проходите, пожалуйста. Что вы хотите купить?).
И когда Андрей на ломаном немецком языке попытался ей объяснить, что он хочет сначала сам посмотреть костюмы, та разозлилась и, как он понял, начала его ругать по-немецки. Вот такие были порядки в немецких магазинах, и советским людям они были непривычны. Хотя в целом к советским людям отношение со стороны хозяев было очень неплохое, многие из них хорошо понимали русский язык, а некоторые и неплохо на нём говорили.
Нагулявшись, коллеги зашли в один из гасштеттов и пообедали с хорошим немецким пивом и даже парой дупельков. К тому времени Андрей уже изучил эту немецкую посуду для водки. Стандартная немецкая рюмочка (точнее стопочка) для крепких напитков обычно вмещает 2 центилитра. Это в переводе на миллилитры составляло 20 мл. Эти же стопочки вмещали 4 центилитра, вдвое больше водки (40 мл), что и означает "дупель", "дубль" — двойной. Однако и эта маленькая стопочка делилась тонкой тёмной кольцевой риской пополам. Немцы обычно пили половину рюмочки (20 мл), ну а русские (так немцы называли всех приезжих из СССР), естественно, полную и чаще всего не одну. Из еды же самая распространённая немецкая пища — это сосиски варёные или жареные, свиная ножка, а также гороховый суп с копчёными рёбрышками. Всё это, обычно, запивается большим количеством пива.
Сидя в гасштетте Андрей спросил своего коллегу:
— А где в Стендале находится наша КЭЧ?
— Понятия не имею, — улыбнулся тот.
— Как? Ты же сколько раз в неё ездил.
— Так и ты по-моему тоже уже ездил.
Андрею пришлось умолкнуть — Григорий был прав, один раз начальник теплохозяйства уже ездил в КЭЧ, правда, не сам, а с Лукичом. Но он ничего не запомнил.
— Я думал, что это я в первый раз ничего не запомнил, — оправдывался он.
— Вот и я не запомнил. Если бы я ездил автобусом — тогда другое дело. А на грузовой машине…, - махнул он рукой. — Она же через центр города не идёт. Как она к КЭЧи проезжает, я не знаю. Сама КЭЧ вроде бы находится где-то в стороне вокзала. Это и понятно — ближе к железнодорожной ветке. На вокзал отсюда с площади Мадонны попасть, в общем-то не сложно — почти по прямой. Это вон в ту сторону, — показал он рукой. — А вот насчёт КЭЧ не знаю. Да я много чего в Стендале не знаю, но некоторых мест и не собираюсь знать. Вот, например, в нём есть наша комендатура, но она то мне для чего нужна? Упаси Бог, лучше туда не попадать. Есть наша школа, но мне уже поздно в неё ходить, а детьми я не обзавёлся. — Григорий уже откровенно насмехался над любопытством Андрея. — Я её, правда, один раз издали видел — она находится не так уж далеко от универмага, чуть в стороне — по направлению к озеру.
Нагулявшись, подкрепившись и наговорившись, Андрей с Григорием отправились в обратный путь. Подойдя к остановке нужного им автобуса, Андрей увидел человек 10–15, как бы стоявших в очереди. Но нигде ничего не продавалось.
— Что это они так выстроились? — удивлённо спросил Андрей.
— Как что? Автобуса ждут, — расхохотался Григорий.
— В очереди?
— Да, немецкий порядок. Только так.
Вновь необычное явление для советского человека. В Борстеле Морозевич не видел ничего подобного, поскольку они подошли к автобусу, когда тот уже стоял на конечной остановке. В Союзе же они привыкли, что на автобусных, троллейбусных и прочих остановках столпотворение, а по приходу нужного маршрутного средства передвижения его отворившиеся двери берутся штурмом. Здесь ничего подобного не было. Когда пришёл автобус, все чинно, не спеша, пропустив редких выходящих пассажиров, по очереди начали подниматься в автобус, тут же на входе оплачивая у водителя проезд и получая билет. Однако следует отметить, что к такому порядку Андрей привык очень быстро, как впрочем, и остальные "русские". Автобус на Борстель был не полон, и они даже сели в конце его салона.
Уже в автобусе Андрей вспомнил один вопрос, который он не успел задать Кирзоняну, и он обратился к нему:
— Слушай Григорий, я всё хотел спросить — известный французский писатель Стендаль взял себе псевдоним нашего города или же город назван в честь писателя?
— Не знаю, не интересовался этим. Наверное, писатель взял псевдоним, потому что город старый. А писатель когда жил то?
— Да я не знаю этого. Тоже давно. Но, если же он взял себе псевдоним Стендаль, то как его настоящая фамилия? — спросил Андрей.
— Что ты забиваешь себе голову ерундой, — усмехнувшись и похлопав его по плечу, ответил Григорий. — Оно тебе надо? Не загружай себя лишней информацией.
Однако Андрей решил как-нибудь при случае выяснить для себя и этот вопрос. Неудобно всё же жить в каком-то городе и не знать хоть кратко его историю, тем более, если тот как-то связан с именами выдающихся личностей. Правда, за делами, он вскоре забыл о своём похвальном намерении и вернулся к нему гораздо позже.
ГЛАВА 14. Удачи и проблемы
Тем временем в городке продолжались ремонты на теплотрассах, в котельных и самих помещений котельных. Солдаты, которых выделил Лукшин, работали нормально, и было видно, что кое-какой опыт штукатурных работ у них есть. Они, конечно, не перетруживались и не особо спешили, но и не волынили. Морозевич их не особенно подгонял — пусть работают как могут, без спешки, время у него было — отопительный сезон начинался, как и везде, 15 октября. Подходил к концу июнь месяц, и он за это время уже довольно неплохо ознакомился со своим хозяйством. Не было проблем и со строительными материалами и с материалами для ремонта непосредственно систем теплохозяйства. Для газосварщиков регулярно привозились металлические бочонки с карбидом, сварочная проволока и баллоны кислорода. Трубы, запорная арматура и комплектующие котлов тоже всегда были в наличии в КЭЧ. Андрей уже в этом хорошо убедился — если первые пару раз он поехал вместе с Грицюком, то теперь он начал всё чаще ездить на склады для получения материалов самостоятельно. Нет, конечно же, он ездил и с Лукичом и с Кирзоняном тоже — не будут же для каждого отдельно выделять машину. Кстати, как он понял, с машиной тоже никогда проблем не было, за их хозяйствами была закреплена машина — иногда, конечно, майор Лукшин посылал её и в другие места для иных неотложных нужд, но это было нечасто. Теперь Андрей ещё больше убедился в целесообразности проведения планёрок после рабочего дня. В течение дня порой возникали какие-нибудь горящие вопросы, и необходимо было решать вопрос привоза тех или иных материалов и комплектующих. Поэтому сразу же можно было заказать на завтра машину. Поездки в КЭЧ планировались обычно заранее, в большинстве случаев объединяя заявки всех служб. Но для таких экстренных случаев машина выделялась безоговорочно.
Чаще всех ездил на склады Грицюк. У теплотехников, сантехников и электриков всегда имелся запас материалов, которые расходовались, конечно, не так быстро как строительные материалы для ремонта помещений. Андрей хорошо познакомился с Лукичом и тот ему всё больше нравился. Да, он был хитроват, но только в своём деле (на такой должности), наверное, без этого не обойтись. А в быту это был очень хороший человек, прямой, открытый, без лукавства, всегда готовый помочь другому. И часто помогал. Вот только, через год у него уже заканчивался срок и он должен был уезжать. Правда, он уже как раз отработал в ГСВГ свои три года, но остался на четвёртый. Существовало такое положение: если за три года ты себя хорошо проявил, то по согласованию с руководством части (и по твоему, естественно, желанию) тебе могут продлить срок пребывания на этой же должности ещё на год. Но это был уже предел пребывания за границей — для служащих 4 года, а для военнослужащих — 5 лет. Морозевич сожалел, что Грицюк уедет так скоро, ведь у него самого после этого останется ещё около двух лет работы здесь. А кто его знает, кого пришлют на замену Лукичу. С ним то, как раз, работать было хорошо. Андрей вспомнил подобные вздохи Николая из Цербста на эту тему.
С материалами, кстати, у Андрея ещё в самом начале его работы возникла довольно интересная ситуация. Как уже говорилось, запасы материала в хозяйствах были, но периодически начальники служб составляли заявки и получали новые того же сортамента. В одну из первых недель Лукич, планируя поездку на склады, обратился к Андрею:
— А ты, почему ничего не пишешь? Где твоя заявка?
— Так у меня пока всё есть. Зачем мне ещё?
— Вот именно пока, — возразил тот. — Откуда ты знаешь, что может произойти через пару дней. Как у нас во Львове говорят "запас біди не чинить". И пусть этот запас у тебя будет. Так что пиши.
Андрей нехотя написал заявку на несколько видов труб и уголка. На следующий день перед обедом Лукич подогнал к каптёрке теплотехников машину с материалами и солдаты (на склады всегда в роли грузчиков ездили солдаты) приступили к их разгрузке.
— Михаил Лукич, — обратился Андрей к начальнику КЭС. — Вот вы мне скажите: и что же я теперь должен делать? У меня подобных труб и уголка в моей складской коморке и так много. Как я их все списывать буду?
— А они уже списаны, — простодушно улыбнувшись, ответил Лукич.
— Неужели? Я что-то не видел оставшихся после Неретина актов списания.
Улыбка Лукича стала ещё шире:
— Те твои материалы уже полгода или год как списаны. Я не о них говорю, а об этих — новых.
— Что за ерунда. Когда вы их успели списать? Они ещё не полностью и с машины то сгружены.
— И, тем не менее, они уже списаны, — уже просто смеялся Грицюк. — Как только я их в КЭЧ получил, они уже считаются списанными.
— Вы что, это серьёзно? — изумился Морозевич. — Или вы подшучиваете надо мной? Как это они могут быть уже списанными?
— Ты на дальнейшее запомни, — уже более серьёзно поучал его начальник КЭС. — Как только ты получил какой-либо материал, он уже считается списанным. Такие здесь правила. И не я их устанавливал. Инструмента это, конечно, не касается.
— И что, мне абсолютно не нужно писать отчёты о том, куда и сколько я потратил того или иного материала? — продолжал удивляться Андрей.
— Абсолютно, ничего писать не нужно. Именно поэтому мы и получаем его с запасом. Пригодится.
— И что я с ним буду делать?
— Со временем найдёшь ему применение. Многие делают разные там кровати, шкафчики, тумбочки и прочее. Вот привезёшь ты жену — и что будете спать на солдатских койках? А других то у нас здесь нет. Или будешь в Стендале мебельный гарнитур покупать? Что-то может пригодиться и в самом твоём хозяйстве. Ты посмотри, каптёрка ваша, как вы её называете, имеет неприглядный вид. Подвал, да и всё. Котельные ты начал приводить в порядок и молодец. А своё рабочее место?
И Лукич был прав. Их каптёрка, действительно, была просто подвалом, довольно просторным, неплохо освещённым (и полуподвальные окна и лампочки), но всё же подвалом. Никакого уюта здесь не чувствовалось. И Андрей задумался над этим.
— Хорошо, Лукич, спасибо, — поблагодарил он Грицюка. — И за материал спасибо, и за разъяснения и за подсказку.
— Спасибо в стакан не нальёшь, — ухмыльнулся тот.
— За этим дело не станет, — улыбнулся Андрей.
— Да это я так, просто к слову, — отмахнулся Лукич.
Хорошо понимал это и Андрей. Грицюк никогда за свою помощь ничего не требовал, не был он и пьяницей. В компании он, как и все, выпивал, был весёлым, разговорчивым, часто рассказывал какие-нибудь байки или истории из своей службы в ГСВГ — но не более того.
Итак, с материалами, как выяснилось, проблем не было. Лукич в разговоре с ним обмолвился, что такое положение дел не касается инструментов. Но, оказалось, что не было никаких проблем и с инструментом, чему в Союзе немало бы, наверное, удивились. Инструмент был любой и выписывался он абсолютно без проблем. Конечно, в КЭЧ следили, чтобы хозяйства не получали инструмент сверх всяких мер. Но, во-первых, эти нормы были немалые, а во-вторых, срок использования инструмента казался Андрею удивительно малым. И после этого срока можно было получать новый инструмент, хотя в наличии оставался и старый. Старый инструмент, конечно же, списывали — составляли акты на списание, и члены комиссии по списанию инструмента, их практически не глядя, подписывали. И всё! Никто никогда списанный инструмент не уничтожал, он по-прежнему оставался в хозяйствах. Для тех, кто работал на руководящих должностях на гражданке в Союзе, это было вообще чем-то невообразимым. Такие руководители прекрасно помнили, как разбивали и ломали инвентарь, инструмент и даже приборы, которые подлежали списанию, несмотря на то, что те были ещё абсолютно работоспособным. Таким положением дел здесь, конечно, пользовались — работали старым инструментом, а новый, часто ещё в упаковке, берегли — будут уезжать и заберут его с собой. Конечно же, руководство всех уровней об этом знало, но закрывало на это глаза. А, возможно, и само пользовалось такой свободой.