Какой путь следовало выбрать Черчиллю? Отказаться от Олдема, а затем на дополнительных выборах снова войти в парламент как юнионист? Или покинуть ряды консерваторов и присоединиться к либералам? «Сложность политической ситуации угнетает меня, – пишет он Сесилу 1 января 1904 г. – Мне кажется, вне зависимости от того, как мы поступим на следующих выборах, партия тори станет окончательно капиталистической и протекционистской, а Либеральную партию раздавят организованный капитал с одной стороны и организованный труд – с другой».
Но пока казалось, что юнионисты после выборов могут сохраниться как независимая парламентская группа. 5 января Твидмаус сообщил Черчиллю, что Асквит и Герберт Гладстон, сын бывшего премьер-министра, «уполномочены обсудить с двумя членами вашей партии возможные условия». Но первым условием, предупредил Твидмаус, должно стать голосование группы Черчилля за поправки к свободе торговли.
Черчилль согласился с условиями либералов и уговорил коллег поступить так же. Однако консерваторов уже стало всерьез раздражать его усиливающееся влияние. Один парламентарий от консерваторов заявил: «Черчилль опустился до самого дна политического бесчестья». Близкие друзья-консерваторы понимали силу его убеждений. «Очень сожалею, что у тебя такие взгляды на этот вопрос, – написал ему лорд Дадли, – но, отстаивая их настолько твердо, ты, разумеется, имеешь право идти до конца».
2 марта в своем первом выступлении на новой сессии парламента Черчилль раскритиковал присоединение правительства к Брюссельской сахарной конвенции, которая устанавливала защитные цены на сахар из Индии, в отличие от поставок из других стран. Поздравив его с блестящей речью, лидер либералов Кэмпбелл-Баннерман написал, что в ее первой части звучала «такая ирония, какой мне еще не доводилось слышать в палате общин». Консервативная же партия уже не собиралась ничего прощать ему и забывать. Черчилль в своем выступлении говорил, в частности: «Когда страной начинали править в чьих-то конкретных интересах – будь то двор, церковь, армия, торговое сословие или рабочий класс, – это неизменно оборачивалось для нее несчастьем. Любой страной нужно управлять с некой срединной позиции, в которой пропорционально представлены все классы и все интересы. Рискну предположить, что даже и теперь этот принцип в известной степени имеет отношение и к нашему парламенту. Что же касается сахарной конвенции, мы получили дорогое продовольствие – и это не угроза, а свершившийся факт, которым гордятся как достижением законодательства, которое нас сейчас просят принять».
Через неделю после выступления Черчилля против протекционизма его коллеги предложили поправку, выражающую несогласие с протекционистскими мерами правительства. Изначально, в стремлении избежать конфликта, Бальфур одобрил поправку, но, когда консерваторы возразили, отозвал ее, и она была отклонена. «По-моему, правительство окончательно прогнило, – написал Черчилль Сэмюэлу Смитхерсту. – Они постоянно цапаются между собой и не способны ни к каким решительным действиям. Ужасное падение авторитета Консервативной партии».
Черчилль начал регулярно голосовать против консерваторов. В марте он поддержал протест либералов против одобренного правительством кабального труда китайцев в Южной Африке. Он также голосовал за либеральные законопроекты по восстановлению прав профсоюзов и за налог на продажу земель в тех случаях, когда земля покупается со спекулятивными целями под застройку.
Либеральная ассоциация Северо-Западного Манчестера поинтересовалась у Черчилля, не согласится ли он стать их кандидатом на ближайших выборах. Причем он мог бы выступить, если пожелает, не как либерал, а как «отдельный кандидат» от Лиги дешевого продовольствия. Искушение, рассказывал он Сесилу, было велико: «Округу нужен был кандидат, который мог бы в ходе предвыборной гонки ежедневно реагировать на все выступления Бальфура. Если учесть, что в Ланкашире не было ни одного мало-мальски влиятельного либерала, можно понять, какие возможности открывало это предложение». Он поведал Сесилу и о манчестерских либералах: «Они убеждены, что эффект от моей кампании повлияет на выбор всех девяти кандидатов от Манчестера и еще в дюжине прилегающих к нему избирательных округов».
Теперь Черчилль собирался выступить самостоятельно против Бальфура в палате общин и задать ему ряд неприятных вопросов о фискальной политике. Он также намеревался высмеять последние экономические предложения Бальфура. «Не будь слишком агрессивен во вторник, – предостерегал его Сесил. – Займи взвешенную позицию и основательно ее аргументируй».
Вторничные дебаты состоялись 29 марта. Когда в начале своего выступления Черчилль заявил, что общество имеет право знать мнение парламентариев, Бальфур покинул палату. Черчилль немедленно подал протест спикеру, заявив, что уход Бальфура – это «неуважение к палате». После этого все министры с передней скамьи тоже поднялись и вышли, а за ними потянулись и консерваторы-«заднескамеечники». Некоторые задерживались в дверях, чтобы бросить какую-нибудь колкость в адрес Черчилля, который остался почти в одиночестве. Тем не менее он продолжил свою речь, хотя в основном она была построена как ряд вопросов отсутствующему Бальфуру.
«Я внял твоему совету по поводу выступления, – написал Черчилль Сесилу на следующий день, – и сформулировал все вполне умеренно, но, как ты, вероятно, мог заметить, я стал объектом крайне неприятной демонстрации. Я бы скорее предпочел, чтобы меня грубо прерывали или даже, в худшем случае, высмеяли. Но ощущение, когда аудитория разошлась и я оказался перед скамьями либералов с абсолютно пустой правительственной частью, оказалось самым трудным, и мне стоило значительных усилий заставить себя произнести все до конца».
Когда Черчилль закончил говорить, либералы бурно приветствовали его. Некоторые писали ему позже, что их потрясла такого рода демонстрация. Сэр Джон Горст, некогда один из политических союзников лорда Рэндольфа, охарактеризовал поступок своих однопартийцев-консерваторов так: «Самая откровенная грубость, с какой мне приходилось сталкиваться».
В день демонстративного ухода консерваторов из зала заседаний в другой части света произошло событие, которое вызвало негодование Черчилля. В тибетской деревне Гуру произошло убийство шестисот тибетцев. «Жалкие и ничтожные крестьяне, – как охарактеризовал их командир британцев полковник Янгхазбенд, – были сметены огнем наших винтовок и «максимов». «Это самая настоящая подлость, – написал Черчилль Сесилу, – абсолютное презрение к правам тех, кто ведет себя иначе. Много ли найдется в мире людей настолько малодушных, чтобы не оказать сопротивление в таких условиях, в которых оказались эти несчастные тибетцы. Они веками владели этой землей, и, хотя они всего лишь азиаты, понятия «свободы» и «родины» для них тоже не пустой звук. А то, что поражение тибетцев будет встречено в прессе и в партии дикими торжествующими воплями, очень плохой знак».
18 апреля Черчилль принял предложение либералов Северо-Западного Манчестера баллотироваться в их округе при поддержке Либеральной партии. В благодарственном письме он писал: «Британии сейчас требуется решительный переход от дорогостоящих захватнических военных амбиций к более трезвой политике и возвращение к основополагающим принципам: строгого соблюдения прав человека, твердой опоры на нравственные принципы свободы и справедливости, которыми она всегда славилась». Фактически он стал либералом. 22 апреля он три четверти часа выступал в прениях по биллю о профсоюзах и трудовых конфликтах, отстаивая права профсоюзов и призывая к конструктивному диалогу с ними. Консервативная Daily Mail охарактеризовала его выступление как «радикализм с ярко-красным отливом».
Ближе к концу выступления Черчилль начал фразу: «На правительстве лежит ответственность за удовлетворение запросов трудящихся, и нет оправдания…» В этот момент он запнулся, как бы подыскивая слово. Затем замолчал, явно сконфуженный, начал перебирать свои листки и сел. Закрыв лицо руками, он пробормотал: «Благодарю многоуважаемых членов парламента за внимание». Несколько молодых парламентариев-консерваторов попробовали острить в связи с провалом своего оппонента. Но в зале присутствовало довольно много более зрелых парламентариев, которые еще помнили последние мучительные, а под конец и бессвязные выступления лорда Рэндольфа. Они пришли в ужас при мысли о том, что сын начал страдать тем же заболеванием.
Но приступ оказался несерьезным. «Полагаю, он просто перегрузил нервную систему, – объявил врач. – Потеря памяти возникла в результате нарушения мозговой деятельности. Временами это происходит и с самыми здоровыми людьми. К счастью, это обычно не повторяется». С Черчиллем действительно такого больше не повторилось. Но в дальнейшем он не станет заучивать речи и полагаться только на свою замечательную память, а будет подстраховываться, делая подробные записи.
Но приступ оказался несерьезным. «Полагаю, он просто перегрузил нервную систему, – объявил врач. – Потеря памяти возникла в результате нарушения мозговой деятельности. Временами это происходит и с самыми здоровыми людьми. К счастью, это обычно не повторяется». С Черчиллем действительно такого больше не повторилось. Но в дальнейшем он не станет заучивать речи и полагаться только на свою замечательную память, а будет подстраховываться, делая подробные записи.
Формально Черчилль еще не стал членом Либеральной партии. 2 мая он написал одному приятелю: «Это событие еще не произошло. Произойдет оно или нет, зависит от будущего политического курса». Через одиннадцать дней он произвел самую яростную атаку на протекционизм. Выступая на съезде либералов в Манчестере в присутствии Морли, он рассказал, чего нужно ожидать, если Консервативная партия вернется к власти под новым знаменем протекционизма: «Это будет партия, объединенная в гигантскую федерацию; коррупция в стране, агрессия за рубежом, мошенничество с тарифами, тирания партийной машины; сантиментов – ведро, патриотизма – пинта, огромная дыра в бюджете, распахнутые двери пабов и рабочая сила для миллионеров – за бесценок». В заключение Черчилль заявил о своей преданности идеям либерализма: «Наш курс приведет к лучшему, более справедливому общественному устройству. Мы глубоко убеждены, что обязательно придет время, – и наши усилия приблизят его, – когда серые облака, под которыми миллионы наших соотечественников заняты тяжелым трудом за гроши, рассеются и навсегда исчезнут под солнцем новой прекрасной эпохи».
Оставалось лишь одно препятствие на пути Черчилля в ряды Либеральной партии – его негативное отношение к ирландскому гомрулю. Это отношение он унаследовал от отца. Оно было неотъемлемой частью мышления и политики как консерваторов, так и юнионистов. В середине января он получил несколько «заметок об Ирландии» сэра Фрэнсиса Моуэтта. В третью неделю мая, после разговора с одним из членов парламента, ирландским националистом, он решил убрать последнее, что отделяло его от либералов, и предложил конкретный план по предоставлению Ирландии большей самостоятельности.
Черчилль изложил этот план в письме Морли. По его мнению, отдельного ирландского парламента быть не должно. Политическое руководство – за Вестминстером. Но следовало сформировать местные советы, которым можно поручить заниматься образованием, лицензированием, налогообложением, коммунальным хозяйством и железными дорогами. Эти сферы должны быть отданы «самим ирландцам, которые будут – или не будут – заниматься ими по собственному усмотрению. Новый курс может быть смело назван «административным самоуправлением». Его будут отстаивать как юнионисты, так и сами ирландцы». Таков был первый шаг Черчилля на пути к гомрулю.
Две недели спустя в письме к руководителям еврейской общины Северо-Западного Манчестера он раскритиковал самый одиозный из всех новых законопроектов, внесенных в парламент, – правительственный билль об иностранцах. Этот проект, представленный в парламент два месяца назад, был направлен на резкое сокращение иммиграции евреев из России в Британию. В письме Черчилль заявил, что будет активно выступать против этого законопроекта. Он против отказа от «старой толерантной и великодушной практики свободного въезда и предоставления убежища, которой так долго придерживалась наша страна и от которой получила огромную выгоду». Он понимал опасность передачи этого законопроекта министру внутренних дел, известному своим антисемитизмом. Его беспокоит, писал он, «влияние билля на простых иммигрантов, политических беженцев, беспомощных и неимущих, которые в случае его принятия не будут иметь возможности апеллировать к известному своей справедливостью английскому правосудию».
Нападая на лидеров партии, к которой он формально принадлежал, Черчилль охарактеризовал билль об иностранцах как «попытку правительства удовлетворить небольшую, но горластую группу своих сторонников и приобрести лишнюю популярность в избирательных округах жестоким отношением к небольшому количеству несчастных чужаков, не имеющих права голоса. Билль адресован тем, кто любит патриотизм за чужой счет и восхищается русской моделью империализма. Он рассчитан на тех, кто испытывает типичную для островитян подозрительность по отношению к иностранцам, расовую неприязнь к евреям и предубежденность против конкурентов».
Атака Черчилля на билль об иностранцах была напечатана в Manchester Guardian 31 мая. Это был первый день работы парламента после Духова дня. Двадцатидевятилетний парламентарий вошел в зал палаты общин, постоял у барьера, бегло оглядел скамьи правительства и оппозиции, быстро прошел по проходу, поклонился спикеру, после чего резко и демонстративно повернул направо к скамьям либералов и сел рядом с Ллойд Джорджем. Он присоединился к либералам. Он выбрал то самое место, на котором сидел его отец в годы пребывания в оппозиции и с которого он стоя размахивал платком, приветствуя падение Гладстона. «Инакомыслящий» сын лорда Рэндольфа теперь встал плечом к плечу с наследниками Гладстона, полный решимости усилить их ряды и помочь одержать победу на выборах.
Глава 9 Мятеж и ответственность
С того самого момента, когда 31 мая 1904 г. Черчилль пересел на скамьи либеральной оппозиции в палате общин, он оказался на переднем крае борьбы с консерватизмом. Нападки на правительство отдаляли Черчилля от консервативного мира его семьи и класса. «Не мог не задуматься прошлой ночью, – писал он Хью Сесилу 2 июня, – каким мучением для меня оказался разрыв со всей этой иерархией и насколько тщательно человек должен все обдумать, чтобы быть полностью независимым от нее. Самое неприятное, что, когда тема свободы торговли отойдет на второй план, могут обнажиться мои личные амбиции. Впрочем, это может стать и преимуществом, если возникнет новое крупное дело».
Через четыре дня после формального перехода в лагерь либералов Черчилль раскритиковал протекционистскую политику Бальфура в публичном выступлении в Манчестере. Еще через четыре дня, уже в палате общин, он оказался одним из трех либералов, осудивших билль об иностранцах. Двумя другими были лидер Либеральной партии Кэмпбелл-Баннерман и Асквит. Это стало первым выступлением Черчилля из лагеря оппозиции. В следующем месяце он продолжал критиковать билль статью за статьей. «Вы заразили оппозиционным духом молодежь – последний вечер тому свидетельство!» – написал ему 1 июля Элибэнк, член парламента от Либеральной партии.
Билль об иностранцах столь эффективно задушили поправками, по каждой из которых Черчилль выступал с критикой правительства, что 7 июля его отозвали. Глава общины манчестерских евреев Натан Ласки письменно поблагодарил Черчилля – «за великолепную победу, которую вы одержали во имя свободы и религиозной терпимости. Я более двадцати лет занимаюсь выборами в Манчестере, – писал он, – и скажу откровенно, без лести, ни один кандидат не вызывал такого интереса, как вы, и я уверен в вашем будущем успехе». Другие лидеры местных либералов разделяли подобные чувства. «Люди хотят видеть в вас не только противника протекционизма, – написал один из них ему этим летом, – но и ведущую фигуру партии и одного из лидеров либералов в ближайшем будущем».
В конце июля Черчилль рассказал лорду Твидмаусу о своих беседах с Ллойд Джорджем и о необходимости активизировать Либеральную партию. «Будь энергичен, – посоветовал тот, – но избегай резкостей и сарказма в отношении наших моллюсков на передней скамье. Подбадривай их, но пользуйся больше шпорами, чем хлыстом». Еще один совет дала тетушка, леди Твидмаус, сестра отца, которая была при смерти. Она просила его не быть слишком агрессивным и следовать старому принципу suaviter in modo, fortiter in re[16].
Черчилль был готов сесть на переднюю скамью либералов, но это не устраивало тори. 2 августа, продолжая натиск на правительство Бальфура, Черчилль заявил: «Мы можем поздравить премьер-министра только с одним: конец сессии уже близок, а он еще с нами. Процедурами пренебрегли. Огромные суммы денег потратили. Подумаешь! Ни одного сколько-нибудь важного законопроекта не приняли. Подумаешь! Но зато премьер-министр на месте, и это гораздо больше того, чего многие ожидали и на что надеялись. Совершенно искренне приношу этому уважаемому джентльмену мои скромные поздравления с таким достижением».
Колкий стиль Черчилля продолжал наживать ему врагов, но сам он страдал от недружелюбия семьи, так как перешел в стан либералов. «Если бы все вели себя терпимо, – писал он кузине леди Лондондерри, – нынешняя ситуация была бы существенно иной. Еще больше ценю твое отношение, поскольку до меня доходили слухи, что ты в последние месяцы комментировала мои поступки более сурово, чем я мог бы ожидать от той, кто знает меня всю жизнь».