– Я хочу, чтобы ты всегда была неподалеку, – сказала я, – пока мне не удастся привыкнуть к этим людям.
– Не беспокойтесь, – ответила она. – Я всегда буду рядом.
Экипаж короля ждал нас, и Карл подал мне руку, помогая сесть в карету. Я устроилась на подушках, и Мами села рядом со мной. Король уставился на нее, как громом пораженный. – Мадам, – промолвил он, – пожалуйста, покиньте королевский экипаж.
Мами побледнела, а я не могла поверить своим ушам. Дома старшая фрейлина всегда ездила с моей матерью, а главный камергер – с королем.
Мами неуверенно привстала, но я закричала:
– Она поедет со мной!
– Ей не место в моем экипаже, – возразил король.
Мами бросила на меня умоляющий взгляд и приготовилась выйти из экипажа, но я вцепилась ей в юбку и не выпускала из кареты. Я никогда не умела обуздывать свой нрав и сейчас готова была вспылить. Для меня было отчаянно важно, чтобы Мами ехала в экипаже. Карл должен понять, что она значит для меня. Нет, я не позволю оскорблять ее подобным образом!
Бедная Мами! На этот раз она не знала, что делать. Король свирепо смотрел на нее, веля ей выйти, а я крепко держала ее за юбки и приказывала остаться.
Я твердо посмотрела на моего мужа, и, должно быть, в моих глазах читалось презрение – и даже более того, ненависть. Он ответил мне холодным взглядом, в котором, однако, заметно было некоторое смущение.
– Если моя фрейлина не поедет со мной, – дерзко заявила я, – то я тоже никуда не поеду.
– Она отправится с вашей свитой, – возразил король.
– Она – мой близкий друг. Она всегда ездила со мной в моей карете и поедет теперь, а ежели нет, то я останусь в этом грязном старом замке, пока не смогу вернуться в свою страну.
Это был дикий вздор. Будто бы я могла вернуться! Будто такое было допустимо! Я целиком и полностью принадлежала этому мужчине с ледяными глазами, и в тот момент я ненавидела его. Но в гневе я никогда не грешила особой логикой. Мами не раз укоряла меня за это.
Король побелел от гнева. И это в первый день нашей встречи! Я знала, что подобный инцидент не предвещает ничего хорошего в будущем. В карете воцарилась глубокая тишина. Граф Голланд в растерянности наблюдал за нами, в то время как на губах герцога Бэкингема играла еле заметная усмешка. У меня появилось ощущение, что он наслаждается моим первым конфликтом с мужем.
Я свирепо уставилась на короля. Позже Мами утверждала, что я напоминала дикую кошку и готова была вцепиться мужу в волосы. Глаза мои горели, а слова сыпались с такой скоростью, что многие англичане не поняли, о чем я говорю, и это, возможно, было к лучшему.
Думаю, со мной случилась небольшая истерика. У меня бывало такое при приступах ярости, хотя внешне проявлялось слабо. Я и сама пугалась, когда позволяла гневу овладевать собой.
Карл вышел из кареты. Я подумала, что он собирается вытащить оттуда Мами, поэтому изо всех сил вцепилась ей в юбки. Мами умоляюще посмотрела на меня и еле слышно прошептала:
– Пустите меня. Мы должны прекратить эту сцену…
Но я ее не отпустила. Я чувствовала, как горячие злые слезы наворачиваются мне на глаза, однако не хотела, чтобы слезы эти потекли по щекам. Я дрожала, но была полна решимости настоять на своем. Если Мами покинет экипаж, горячо убеждала я ее, то и я выйду вместе с ней.
К королю приблизилось несколько его министров. Они окружили Карла, и послышался бесконечный шепот. Мне казалось, что прошел уже целый час, хотя на самом деле все это длилось минуты две-три – не больше.
Затем окружавшие короля люди расступились, и Карл шагнул в карету. Несколько секунд я с тревогой ждала, что же за этим последует. Он сел рядом со мной и знаком указал Мами на противоположное сиденье, куда она и перебралась. Затем карета, наконец, тронулась с места.
Минут пять я ликовала. Я победила! Но затем я заметила, каким взглядом король смерил Мами, и у меня появилось дурное предчувствие. На лице у короля была написана непримиримая ненависть.
По дороге в Кентербери мы остановились в местечке под названием Бахам Даунз. Там были разбиты шатры, и нас ждал обед. Среди приветствовавших нас людей находилось несколько женщин, которых король представил мне в качестве моих будущих придворных дам.
Я отнеслась к ним несколько надменно, поскольку привезла с собой своих фрейлин и не понимала, зачем мне еще и другие. Но, слава Богу, я была уже достаточно опытной и поняла, что для вопросов пока не время. Для одного дня вполне достаточно ссоры из-за Мами. Поэтому я заулыбалась и стала изображать из себя любезную королеву; лицо моего мужа сразу стало менее напряженным. Я была голодна и отдала должное тем блюдам, которыми нас потчевали. Я и правда чувствовала себя хорошо, сидя в чистом поле и наблюдая за трепещущими на легком ветерке флагами. Я думала о том, что и флаги, и шатры на зеленой траве – все это ради меня!
И вот показался старинный город Кентербери. Мое настроение улучшалось с каждой минутой, так как город с возвышавшейся над крышами домов башней собора был издали очень красив.
Мы приехали в сумерках, и нас ожидал роскошный пир. Король, казалось, снова обрел хорошее настроение. Он улыбался и милостиво беседовал со мной, собственноручно отрезав мне кусок мяса, что являлось великой честью.
Отец Санси, мой духовник, наблюдал за мной. Я знала, что в постный день не должна есть мяса, – но я была голодна и в душе моей зрел бунт против всех и вся. К тому же я ликовала после одержанной в карете победы и, с аппетитом поедая мясо, что, по-видимому, нравилось королю, старательно избегала взгляда своего духовника. У меня уже были готовы извинения; когда он сделает мне выговор – а он его, несомненно, сделает, – я объясню отцу Санси, что раз я приехала жить в эту страну, то должна уважать ее обычаи. Я надеялась, что мой духовник не слышал про историю с каретой.
После пира король сообщил мне, что устроит небольшую церемонию венчания. Мы были женаты, это правда, но только по доверенности, а он хотел лично присутствовать на собственной свадьбе. Церемония будет скромной и недолгой… но все равно это будет свадьба.
Нас обвенчали в огромном здании, и все могли убедиться, что мы лично связали себя брачными узами.
Я была в ужасе от состояния своей комнаты, и кровать в ней определенно была не лучше той, на которой я спала прошлой ночью. Казалось странным, что это – мое брачное ложе, которое я разделю с королем. Неужели англичане – и впрямь дикари? Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть жить в таких условиях?
Мами помогла мне раздеться и отпустила остальных женщин, так что мы смогли ненадолго остаться одни. Я видела, что ее все еще трясет после инцидента в экипаже.
– Вы поступили неправильно, – сказала она. – Вам не следовало настаивать…
– Я настаиваю и буду продолжать настаивать, чтобы ты ездила со мной в карете, как во Франции, – решительно заявила я.
– Мы сейчас не во Франции, – напомнила Мами. – Вы должны приспособиться к обычаям той страны, в которой живете… Особенно если вы королева.
– Я не собираюсь ни к чему приспосабливаться… и буду вести себя так, как мне нравится, – упрямилась я. – Я тебе скажу, почему в Англии все так странно. Ведь все эти люди – еретики… и, значит, они немногим лучше дикарей.
– Будьте осторожны, – покачала головой Мами.
– Королева я или нет?! – негодовала я.
– Вы – супруга короля, что делает вас королевой, но титулом своим вы обязаны мужу, – проговорила Мами.
– Слушая тебя, можно подумать, будто ты на их стороне, – обиделась я.
– Я всегда на вашей стороне. И вы это прекрасно знаете, – ответила Мами.
Тут мы бросились друг к другу и крепко обнялись.
Мами была очень серьезна.
– Нынче ночью вы разделите ложе с королем, – напомнила она. – Вам известно, что от вас требуется?
Я кивнула.
Я заметила беспокойство в ее глазах.
– Вам придется любить вашего мужа, – сказала Мами.
– Не уверена, что собираюсь это делать. Сегодня днем, в экипаже, я ненавидела его, – ответила я.
– О, моя маленькая королева, если не научитесь обуздывать гнев и сдерживать свою ярость, то вам придется плохо! – встревожилась Мами.
– Но ведь сегодня моя ярость принесла нам победу, не так ли? Я настояла на своем, и ты поехала в карете, – возгордилась я.
– Думаю, было бы куда лучше, если бы я тихонечко вышла из экипажа и извинилась за незнание английских обычаев. Король бы все понял, и на том дело бы закончилось, – сказала Мами.
– Дело закончилось моим триумфом! – возразила я.
– Будем надеяться, что оно действительно закончилось, – прошептала Мами.
– Что с тобой? Почему ты сегодня какая-то не такая? В прежние времена ты всегда смеялась, – упрекнула я свою любимую фрейлину.
– Прежние времена кончились, – грустно проговорила она. – Попытайтесь не забывать, что мы с вами в другой стране… и что теперь страна эта стала нашей.
– Я изменю ее, – уверенно заявила я.
– Вы говорите, как дитя, – сказала Мами.
Я прищурила глаза.
– Разве? Моя мать и сам папа сказали, что я должна ее изменить. Они что, тоже дети? – съязвила я.
– О, будьте осторожны, девочка моя, будьте осторожны! – предостерегла меня Мами.
Я так и не смогла рассеять тревог Мами, столь для нее необычных. Я бы рассердилась, если бы не понимала, что такая перемена в настроении Мами вызвана лишь заботой обо мне.
Но Мами не могла отнять у меня моего триумфа. Ведь в карете я победила! Этого нельзя было отрицать. Хотя я отлично помнила, что моя собственная мать относилась к моим выходкам – вроде сегодняшней – отнюдь не так снисходительно, как Карл. Если бы такое произошло во Франции, меня бы отчитали, наказали и не подумали бы обращать внимания на мои капризы.
Но сейчас меня волновала предстоящая ночь.
Как все это отличалось от королевского отхода ко сну в Лувре! Здесь монарха раздевали лишь двое дворян, и по французским меркам такой образ жизни казался весьма странным и совсем не королевским.
Потом король вошел в ту жалкую, безобразную комнату, где я ждала его, и огляделся. Я было подумала, что он собирается сказать что-то о ее убогости – и, возможно, извиниться, – но, по-видимому, он лишь хотел убедиться, что мы остались одни.
Затем он подошел к двери и запер ее на ключ.
В своем ночном одеянии Карл выглядел совсем другим – он потерял ту внушительность, которая так напугала меня в карете. Впрочем, он, кажется, забыл про всю эту историю. Да и днем он разозлился не на меня, а на Мами, что поразило меня своей чудовищной несправедливостью.
Карл лег на кровать и уложил меня рядом с собой; затем обнял меня и стал говорить, как он счастлив моему приезду, как я ему нравлюсь… И еще он напомнил мне, что наша обязанность – иметь детей.
Я слушала и ждала.
Я была покорной в его объятиях. Помня о своем долге, я решила, что, собравшись с духом, смогу выдержать все…
А потом я лежала, сбитая с толку, и удивлялась, почему люди вроде мадам де Шеврез, герцога Бэкингема и графа Голланда в таком восторге от подобных сцен.
Король же казался вполне довольным. А я… Утомленная всеми переживаниями минувшего дня, я быстро уснула.
Утром, когда я открыла глаза, дверь нашей опочивальни была отперта, а короля на ложе не было. Мои дамы вошли, чтобы помочь мне с туалетом, а Мами вопросительно посмотрела на меня.
Я кивнула.
– Да. Это случилось.
– И вы?..
Я пожала плечами.
– Могло быть хуже…
– Я знаю, король добр, – сказала Мами.
Но она все еще держалась как-то неловко, и я решила, что она никак не может забыть об истории с каретой.
– Не нравится мне эта Англия, – сердито завила я. – И король мне не нравится. Я хочу домой!
– Тш-ш, – прошипела Мами. – Не дай Бог кто-нибудь услышит!..
Я бросилась к ней и уткнулась лицом ей в грудь, а Мами укачивала меня, как ребенка. Мне хотелось поведать Мами, что только благодаря ей я способна находиться в этой ужасной стране, что я устала быть королевой Англии и хочу снова стать просто французской принцессой.
– Хочу домой, – плакала я.
– Тш-ш, – успокаивала она. – Не будьте ребенком.
Мы провели в Кентербери еще одну ночь, похожую на первую, и я была рада покинуть грязные обшарпанные комнаты и оказаться на свежем воздухе, среди лесов и полей. Мы проезжали мимо зеленых лугов и величественных деревьев – и надо признать, места эти были очень красивы. Когда Кентербери остался позади, я почувствовала себя лучше. Мне не очень нравился мой муж, но я надеялась, что буду видеться с ним не слишком часто. Днем я буду проводить время с Мами и моими придворными дамами; мы сможем вместе танцевать, петь, шутить и презирать нашу новую страну, тоскуя по далекой родине. И тогда я смогу вынести жизнь с английским монархом.
Мы прибыли в Грейвсенд, где должны были остановиться в гостях у графини Леннокс. Она дожидалась нас – и приветствовала короля с величайшим почтением. Затем повернулась ко мне и низко склонилась передо мной. Она сказала, что для нее великая честь принимать нас, и добавила, что у нее есть важные новости, которые она должна немедленно сообщить государю.
Графиня очень серьезно посмотрела на нас и продолжила:
– Чума, Ваше Величество. Вам и королеве очень опасно проезжать по улицам Лондона.
– Но народ ждет нас, – возразил мой муж. – Люди хотят увидеть королевский кортеж и насладиться великолепными зрелищами, которые мы намеревались устроить в честь приезда моей супруги.
– Однако дела обстоят так, что в Лондоне вам появляться нельзя, милорд. Вам еще многие скажут об этом, но я сочла своим долгом доложить вам о чуме без промедления.
Как серьезен был король! Казалось, он вообще никогда не смеется. Может, именно поэтому мне было так трудно полюбить его.
И вот, вместо того чтобы устроить нам радушный прием, на который я надеялась, озабоченные люди сгрудились вокруг короля, решая, как поступить.
Меня проводили в покои, где я могла отдохнуть, и Мами пошла вместе со мной. Не успели мы присесть, как явился отец Санси и сказал, что хочет со мной поговорить. Мами ушла и оставила меня наедине с духовником, чего мне сейчас хотелось меньше всего на свете.
Отец Санси начал упрекать меня за то, что я ела мясо в Кентербери, а я ответила заготовленной фразой: я, дескать, всего лишь следовала обычаям своей новой страны.
– Следовать обычаям еретиков! – загремел отец Санси. – Прекрасное начало! И что же вы собираетесь делать дальше? Отречься от истинной веры, потому что таков обычай дикарей, среди которых вы живете?
– Есть мясо и отречься от веры – это разные вещи, отец мой! – возразила я.
– Вы согрешили!.. Вы выказали неуважение к святой церкви! – негодовал он. – Больше этого не повторится, отец мой! – смиренно пообещала я.
Он, казалось, немного успокоился, однако глаза у него по-прежнему горели и весь он был исполнен религиозного рвения. Оглядевшись вокруг, он презрительно изругал комнату, хотя она была намного лучше, чем в Дувре или в Кентербери.
– А сейчас, – продолжил отец Санси, – они боятся провезти вас по улицам Лондона. Чума, говорят они. Позвольте заметить, миледи, что в этой проклятой стране всегда свирепствует чума, и так будет до тех пор, пока сей заблудший народ не встанет на путь истинный! Чума – это кара Божья! Будь проклят тот день, когда мы ступили на эту землю!
– Моя мать так не считала. Как и Его Святейшество, – напомнила я.
Отец Санси погрозил мне пальцем.
– Папа с большой неохотой выдал разрешение на этот брак, но у Его Святейшества были свои соображения. – Он приблизил свое лицо к моему. – Нужно начинать без промедления. Вы избраны для великой цели, миледи, – вернуть этот народ в лоно святой католической церкви!
Я старалась выглядеть серьезной, но жаждала, чтобы отец Санси ушел. Мне так много нужно было рассказать Мами! Я опустила глаза и скромно сложила руки. «В каком же платье мне лучше всего въехать в Лондон?» – спрашивала я себя, глядя в пол.
– Но, – продолжил отец Санси, возвышая голос, – вы ничего не достигнете, если будете есть мясо в постный день.
Самым простым способом отделаться от него было не спорить, хотя удержаться было ужасно трудно! Я прочла вместе с духовником молитву, и наконец он ушел.
В комнату вбежала Мами.
– Я слышала, что мы отправимся в Лондон на барке, чтобы не ехать по зачумленным улицам города, – поторопилась сообщить она. – И вы наденете зеленое платье. Король тоже будет в зеленом наряде. Полагаю, это должно символизировать весну.
Затем я оделась. Мы посмеялись над моим рассказом про отца Санси, и я добавила:
– Я хочу есть мясо и буду есть мясо. Мами, я никому не позволю собой командовать – ни священнику, ни мужу.
– Вы дикое, мятежное создание, – сказала Мами. – И, – добавила она, – всегда такой были.
– И всегда буду, – заверила я ее.
– Поживем – увидим, – подытожила Мами. Мы засмеялись, поскольку она часто говаривала это, когда я была еще совсем крошкой.
На следующее утро я вместе с мужем и придворными поднялась на великолепную барку. Река, казалось, была запружена судами всех форм и размеров, поскольку многие знатные дворяне присоединились к нашему эскорту. Когда мы ступили на палубу, раздался залп из орудий, чуть не оглушивший нас.
Я наслаждалась плаванием по реке. Король, стоя рядом со мной, казался очень ласковым, хотя и серьезным. Интересно, слышал ли кто-нибудь когда-нибудь его смех? Мне следовало бы научить Карла смеяться, однако эта задача казалась столь же трудновыполнимой, как и превращение протестантской Англии в католическую страну.
Мне понравились большие морские военные корабли, на которые мне с гордостью указывал король. Я никогда не видела таких судов во Франции, и когда мы проплывали мимо них, а они отсалютовывали нам из своих пушек, это был самый волнующий момент со времени моего прибытия в Англию.