– Как хорошо, что среди нас есть образованный человек, – сказал Боровик, но Трам шепнул про себя: «Суп и сельдерей! Лучше бы наши вожди меньше думали о бабьих россказнях и больше – о провианте и боеприпасах!» Однако все одобрили предложение Корнелиуса и в ту же ночь, получасом позже, двинулись в путь. До рассвета они достигли холма Аслана.
Выглядел он и впрямь внушительно – круглый зелёный холм на вершине другого холма, давным-давно заросшего деревьями. Внутрь вёл маленький низкий вход. Туннели, вымощенные и облицованные гладкими камнями, составляли настоящий лабиринт. Вглядываясь в полумрак, Каспиан различил на камнях странные письмена, загадочные знаки и рисунки, в которых вновь и вновь повторялось изображение льва. Казалось, всё это принадлежит ещё более древней Нарнии, чем та, о которой ему рассказывала няня.
С того дня как они расположились вокруг и возле холма, удача от них отвернулась. Разведчики короля Мираза вскоре обнаружили их новое убежище, и тот со своей армией появился на опушке леса. Как часто случается, враг оказался сильнее, нежели предполагали. Каспиан с замиранием сердца следил, как приближается отряд за отрядом. Да, люди Мираза боялись деревьев, но Мираза они боялись ещё больше. Ведомые им, они прорывались глубоко в лес, временами почти на самый холм. Каспиан и другие военачальники, конечно, предпринимали вылазки на открытую равнину. Стычки происходили и днём, и даже ночью, но сторонники Каспиана по большей части проигрывали.
Наконец, наступила ночь, когда всё стало так плохо, что хуже некуда. Сильный дождь, шедший весь день, прекратился в сумерки лишь для того, чтобы смениться промозглым холодом. На следующее утро Каспиан готовился дать решающее сражение, на которое возлагал последние надежды. Сам он с большинством гномов должен был ударить на рассвете в правое крыло Миразовых войск, затем, в самый разгар битвы, великан Ветролом напал бы вместе с кентаврами и самыми сильными зверями с другой стороны, чтобы отрезать правый Миразовский фланг от остальной армии. Однако всё провалилось. Никто не предупредил Каспиана (потому что никто уже не помнил), что великаны не отличаются умом. Бедняга Ветролом, хоть и храбрый, как лев, был в этом смысле истинный великан. Он напал не тогда и не там, оба отряда (его и Каспиана) сильно пострадали, а врагу почти не нанесли ущерба. Лучший из медведей вышел из строя, один кентавр был страшно изранен, и мало кто в отряде Каспиана не потерял крови. Печальное общество собралось под каплющими деревьями за скудным ужином.
Печальнее всех был великан Ветролом. Он знал, что всё из-за него. Он сидел молча, роняя крупные слёзы, которые потихоньку скопились на кончике его носа, а потом с громким всплеском сорвались прямо на бивуак мышей, которые только-только согрелись и задремали. Мыши повскакали, принялись стряхивать воду с ушей, выжимать свои одеяльца и тонкими, но вполне громкими голосами спрашивать великана, не считает ли он, что они довольно промокли и без таких шуток. Затем и другие проснулись, стали говорить мышам, что их пригласили как разведчиков, а не как вокальную труппу, и вообще, нельзя ли чуть-чуть потише. Ветролом потопал прочь отыскивать местечко, где можно пострадать спокойно, и наступил кому-то на хвост, и кто-то (потом говорили, что лис) укусил его за ногу. И так все перессорились.
А в тайной магической комнате в самом сердце холма король Каспиан с Корнелиусом, барсуком, Никабриком и Трамом держали совет. Толстые колонны древней работы поддерживали потолок. В центре стоял Камень, Каменный Стол, расколотый посередине. Некогда его покрывали таинственные письмена, но за долгие столетия ветер, дождь и снег стёрли их почти окончательно – это было в те древние времена, когда Стол стоял на вершине холма и над ним ещё не возвели курган. Сели они не вокруг стола – он был слишком волшебный, чтобы обходиться с ним, как с обычным, – а на чурбаках немного в стороне, за неструганым деревянным столом, на котором горел грубый глиняный светильник. Пламя освещало их бледные лица и отбрасывало на стены длинные тени.
– Если ваше величество собирается протрубить в волшебный рог, – сказал Боровик, – думаю, сейчас самое время.
(Каспиан, конечно, рассказал о своём сокровище несколько дней назад.)
– Спору нет, мы в великой нужде, – ответил он. – Однако кто поручится, что не будет ещё хуже? Представьте себе, что придёт день ещё черней и ужасней, а мы уже употребили последнее средство?
– Если так рассуждать, – сказал Никабрик, – ваше величество не подует в рог, покуда не будет уже поздно.
– Согласен, – сказал доктор Корнелиус.
– А ты что думаешь, Трам? – спросил Каспиан.
– Что до меня, – отвечал рыжий гном, слушавший с полным безразличием, – ваше величество знает, что, по моему мнению, рог, да и этот кусок разбитого камня, и ваш великий король Питер, и ваш Аслан – бредни и чепуха. Мне всё равно, когда ваше величество протрубит в рог. Я требую только, чтобы войску ничего об этом не говорили. Не стоит возбуждать надежды на волшебную помощь, которым, уверен, не суждено сбыться.
– Тогда, во имя Аслана, мы подуем в рог королевы Сьюзен, – объявил Каспиан.
– Вот что ещё, государь, – сказал доктор Корнелиус, – может быть, стоит сделать сначала. Мы не знаем, какой будет эта помощь. Может быть, рог вызовет из-за моря самого Аслана. Однако мне кажется более правдоподобным, что он призовёт Питера, Верховного Короля, и его спутников из глубокого прошлого. В любом случае нет уверенности, что помощь прибудет на это самое место…
– Вернее не скажешь, – вставил Трам.
– Думаю, – продолжал учёный, – что они – или он – вернутся в одно из исторических мест Нарнии. Здесь, где мы сидим, древнейшее и священнейшее из всех, и сюда, полагаю, скорее всего придёт ответ. Однако есть ещё два. Одно – Фонарная Пустошь, в верховьях реки к западу от Бобровой Плотины, где, как повествуют летописи, впервые явились в Нарнию царственные дети. Второе – в устье реки, где некогда стоял их замок Кэр-Параваль. Если же Аслан придёт сам, его лучше встретить там же, раз во всех историях говорится, что он – Сын Великого Заморского Императора и приходит из-за моря. Я очень хотел бы послать гонцов и туда, и туда – на Фонарную Пустошь, и в устье реки, чтобы достойно принять их – или его – или что нам будет ниспослано.
– Как я понял, – пробормотал Трам, – ничего из этой глупости не выйдет, но для начала мы лишимся двух бойцов.
– Кого бы вы думали послать, доктор Корнелиус? – спросил Каспиан.
– Белки лучше других сумеют пробраться незамеченными сквозь вражескую страну, – сказал Боровик.
– Все наши белки (у нас их не так много), – заметил Никабрик, – слегка легкомысленны. Единственный, кому я доверил бы это дело, – Тараторка.
– Хорошо, пусть будет он, – сказал Каспиан. – А кто пойдёт вторым? Знаю, Боровик, ты бы пошёл, но ты не очень быстро ходишь. И вы, доктор Корнелиус, тоже.
– Я-то точно не пойду, – сказал Никабрик. – Тут столько людей и зверей, что гному просто необходимо остаться и присматривать, чтобы гномов не притесняли.
– Стаканы-ураганы! – вскричал Трам в ярости. – Вот как ты разговариваешь с королём? Пошлите меня, государь, я пойду.
– Я думал, ты не веришь в рог, – удивился Каспиан.
– Не верю, ваше величество. Но что поделаешь? Я мог погибнуть во время охоты на гусей, могу погибнуть здесь. Вы – мой король. Я знаю, что это большая разница – давать советы и получать приказы. Совет я вам дал, теперь время приказов.
– Я этого никогда не забуду, Трам, – сказал Каспиан. – Кто-нибудь, позовите Тараторку. А когда мне трубить в рог?
– Я бы подождал рассвета, ваше величество, – сказал доктор Корнелиус. – Это благоприятное время для Белой Магии.
Через несколько минут явился Тараторка и получил своё задание. Поскольку, как большинство белок, он был чрезвычайно храбр, порывист, полон энергии и озорства (не говоря уже о самодовольстве), то, не дослушав, загорелся тут же бежать. Ясно было, что он доберётся до Фонарной Пустоши за то же время, за которое Трам преодолеет более короткое расстояние до устья реки.
Наскоро перекусив, оба пустились в путь, сопровождаемые горячей благодарностью и добрыми пожеланиями короля Каспиана.
Глава восьмая Как покинули остров
– И вот, – сказал Трам (потому что, если вы помните, именно он поведал четверым детям эту историю, сидя на траве в разрушенном замке Кэр-Параваль), – и вот я сунул в карман пару горбушек, оставил друзьям всё оружие, кроме кинжала, и в предрассветной тьме отправился в леса. Я оттопал несколько часов, когда раздался звук, подобного которому я в жизни не слышал. Ух, этого я никогда не забуду. Он заполнил всё, оглушительный, как гром, но гораздо протяжнее, спокойный и нежный, как музыка над водой, но такой сильный, что лес заколебался. И я сказал себе: «Если это не рог, зовите меня кроликом». Чуть позже я удивился, почему он не прозвучал на рассвете…
– И вот, – сказал Трам (потому что, если вы помните, именно он поведал четверым детям эту историю, сидя на траве в разрушенном замке Кэр-Параваль), – и вот я сунул в карман пару горбушек, оставил друзьям всё оружие, кроме кинжала, и в предрассветной тьме отправился в леса. Я оттопал несколько часов, когда раздался звук, подобного которому я в жизни не слышал. Ух, этого я никогда не забуду. Он заполнил всё, оглушительный, как гром, но гораздо протяжнее, спокойный и нежный, как музыка над водой, но такой сильный, что лес заколебался. И я сказал себе: «Если это не рог, зовите меня кроликом». Чуть позже я удивился, почему он не прозвучал на рассвете…
– Сколько времени было? – спросил Эдмунд.
– Между девятью и десятью, – отвечал Трам.
– Как раз, когда мы были на станции! – воскликнули дети, глядя друг на друга горящими глазами.
– Пожалуйста, продолжайте, – сказала гному Люси.
– Ну, как я говорил, я удивился, но всё равно спешил, как только мог. Я шёл всю ночь, а когда наполовину рассвело, рискнул перебежать открытое место – словно я не умнее великана! Хотел срезать большую петлю реки, ну и попался. И даже не вражеской армии, а надутому старому дураку, охранявшему маленький замок, последний в ряду Миразовых укреплений со стороны берега. Не нужно говорить, что правды они от меня не узнали, я ведь гном, а этим всё сказано. Однако, креветки-конфетки, очень здорово, что сенешаль оказался надутый дурак. Любой другой прикончил бы меня на месте, но этому понадобилась самая страшная казнь – отправить меня к «призракам» со всеми подобающими церемониями. А тут эта юная леди (он кивнул в сторону Сьюзен) слегка постреляла из лука – и отлично постреляла, осмелюсь сказать, – так что вот я здесь.
Он выколотил пепел и вновь набил трубку.
– Обалдеть можно! – воскликнул Питер. – Так это твой рог – твой собственный рог, Сью, – сдёрнул нас вчера утром с платформы! Мне трудно поверить. Как-то всё это в голове не укладывается.
– А мне непонятно, почему ты удивляешься, раз ты вообще веришь в магию, – сказала Люси. – Мы же столько читали, как людей волшебством переносит из одного места в другое или даже из одного мира в другой. Я хочу сказать, когда волшебник в «Тысяче и одной ночи» вызывает джинна, джинн не выбирает, явиться ему или нет. Вот и с нами случилось что-то похожее.
– Да, – ответил Питер. – Наверное, всё кажется таким странным из-за того, что в сказках тот, кто вызывает, всегда из нашего мира. Никто никогда не думал, откуда приходит джинн.
– А теперь мы знаем, что этот джинн чувствует, – хохотнул Эдмунд. – Ничего себе! Не очень-то приятно знать, что тебе могут этак свистнуть. Это хуже, чем отец говорит: «жить по милости телефона».
– Но ведь мы рады, что оказались здесь, правда? – сказала Люси. – Если Аслан так хочет?
– Ладно, – произнёс гном, – что же нам всё-таки делать? Полагаю, мне стоит вернуться к Каспиану и сказать, чтобы он не рассчитывал на помощь.
– Как не рассчитывал? – удивилась Сьюзен. – Но ведь все получилось, мы здесь.
– М-м-м-да, конечно. Ясное дело, – сказал гном, у которого, кажется, засорилась трубка (во всяком случае, он очень старательно ее ковырял). – Да… но… мне кажется…
– Разве вы не видите, кто мы? – воскликнула Люси. – Какой глупый…
– Я полагаю, что вы – четверо детей из старой сказки, – отвечал Трам. – И я, конечно, счастлив вас видеть. Это всё, несомненно, очень интересно. Но… вы не обидитесь? – И он снова заколебался.
– Да скажите, наконец, что вы там мнётесь, – произнес Эдмунд.
– Ладно, только чтоб не обижаться, – сказал Трам. – Дело в том, что король, Боровик и доктор Корнелиус, они ожидали… ну, как бы это сказать… помощи. Другими словами, они, наверное, представляют вас великими воителями. Как бы это… мы, конечно, обожаем детей и всё такое, но сейчас, в разгар войны… ну, вы, конечно, понимаете…
– Вы считаете, что мы не годимся, – сказал Эдмунд, краснея.
– Прошу вас, не обижайтесь, – перебил гном. – Уверяю вас, мои дорогие маленькие друзья…
– Услышать от вас «маленькие» – это и правда немного слишком, – сказал Эдмунд, вскакивая. – Вы, значит, не верите, что мы выиграли битву при Беруне? Ну, обо мне можете говорить что хотите, потому что я знаю…
– Не злись, – сказал Питер. – Дадим ему вооружиться и вооружимся сами в нашей сокровищнице, тогда и поговорим.
– Не понимаю, чего ради… – начал Эдмунд, но Люси шепнула ему на ухо: – Не лучше ли сделать, как говорит Питер? В конце концов он – Верховный Король. И, по-моему, у него есть мысль.
Эдмунд согласился, и при свете фонарика все, включая Трама, снова спустились в тёмный холодный мрак и пыльное великолепие хранилища драгоценностей.
Глаза у гнома сверкнули, когда он увидел богатства, наваленные на полках (хотя для этого ему пришлось встать на цыпочки). «Этого ни в коем случае нельзя показывать Никабрику», – шепнул он про себя. Они легко нашли кольчугу для него, меч, шлем, щит, лук и колчан со стрелами. Шлем был медный, украшенный рубинами, на рукояти меча блестело золото; Трам в жизни не видел, тем более не носил таких ценностей. Дети также надели кольчуги и шлемы, сыскались меч и щит для Эдмунда, лук для Люси – Питер и Сьюзен, конечно, не расставались со своими дарами. Пока поднимались по лестнице, звеня кольчугами, всё больше ощущая себя нарнийцами и всё меньше школьниками, мальчики держались рядом, явно разрабатывая какой-то план. Люси слышала, как Эдмунд сказал:
– Нет, дай я. Для него будет полный провал, если я выиграю, а нам меньше стыда, если я проиграю.
– Хорошо, Эд, – сказал Питер.
Когда они вышли на дневной свет, Эдмунд очень вежливо обратился к гному и сказал:
– У меня к вам просьба. Детишкам вроде нас нечасто выпадает счастье встретить такого великого воина. Не согласились бы вы на коротенький фехтовальный поединок? Это было бы жутко любезно с вашей стороны.
– Но, парень, – отвечал Трам, – мечи-то острые.
– Знаю, – кивнул Эдмунд, – но я вряд ли смогу вас достать, а вы, конечно, легко меня обезоружите, не причинив иного вреда.
– Это опасная игра, – сказал Трам, – но, раз ты так настаиваешь, я могу сделать выпад-другой.
Оба меча сверкнули разом, Питер и девочки спрыгнули с помоста и остановились, наблюдая. А посмотреть стоило. Это было совсем не то дурацкое сражение широкими мечами, которое вы видите на сцене. Это было даже не фехтование на рапирах, которое, если вы видели, больше похоже на дело. Это была настоящая рубка. Главное при этом – рубить противника по ногам, потому что они не защищены. А когда бьёт противник, нужно подпрыгнуть, чтобы удар пришёлся под ногами. Это давало гному преимущество, потому что более высокий Эдмунд должен был всё время нагибаться. Я не думаю, что Эдмунд имел бы хоть малейший шанс, сражайся он с Трамом двадцать четыре часа назад. Однако нарнийский воздух действовал на него с их появления на острове, в нём проснулись все прежние битвы, рука и пальцы обрели прежнее искусство. Он снова был король Эдмунд. Сражающиеся проходили круг за кругом, наносили удар за ударом, и Сьюзен (так и не научившаяся любить ратную потеху) восклицала: «Ой, только осторожнее!» Внезапно, так быстро, что никто (если он не ожидал этого, как Питер) не понял, что случилось, Эдмунд резко повернул свой меч особым движением. Меч вылетел из крепко сжатых пальцев гнома, и Трам обхватил пустой кулак, как вы бы сделали после «финта» в крикете.
– Надеюсь, вам не больно, мой дорогой маленький друг? – сказал Эдмунд, вкладывая меч в ножны. Он слегка задыхался.
– Я понял, – сухо отвечал Трам. – Вы знаете приём, которому я никогда не учился.
– Совершенно верно, – вставил Питер. – Лучшего бойца в мире можно обезоружить незнакомым приёмом. Думаю, из учтивости надо дать Траму шанс в чём-то другом. Не угодно ли состязание в стрельбе с моей сестрой? Здесь, как вы знаете, приёмов нет.
– А вы-то, оказывается, шутники, как я погляжу, – сказал гном. – Будто я не знаю, как она стреляет, после утреннего-то. Все-таки попробую.
Он говорил грубовато, но глаза у него загорелись, потому что он был прославленный лучник среди своего народа. Все пятеро вышли во двор.
– Что будет мишенью? – спросил Питер.
– Думаю, сгодится яблоко на ветке за стеной, – сказала Сьюзен.
– Это будет славно, детка, – согласился Трам. – Может быть, вон то, жёлтое, почти посредине арки?
– Нет, не то, – отвечала Сьюзен. – Красное, там, повыше – над зубцом.
У гнома вытянулось лицо. «Больше похоже на вишню, чем на яблоко», – прошептал он, но вслух ничего не сказал.
Они разыграли первый выстрел (страшно заинтересовав Трама, который никогда раньше не видел, как бросают монетку), и Сьюзен проиграла. Стрелять должны были с верхней ступеньки лестницы, ведущей из зала во двор. Глядя, как гном занимает место и прицеливается, каждый сказал бы, что он своё дело знает.
«Тванг» – пропела тетива. Выстрел был превосходный. Крошечное яблочко вздрогнуло, едва не задетое стрелой, и листок, кружась, опустился на землю. Затем на верхнюю ступеньку поднялась Сьюзен и натянула лук. Она и вполовину так не радовалась состязанию, как Эдмунд, не потому, что сомневалась в своем искусстве, просто ей, по мягкосердечию, было стыдно побеждать того, кто и без того побеждён. Гном добродушно наблюдал, как она оттягивает стрелу до уха. В следующий миг яблоко, пронзённое стрелой Сьюзен, звонко шмякнулось о землю.