– А за-за-зачем надо приседать?
– Ради вашей же безопасности.
– Но вы же сказали…
– Вот поэтому и надо приседать.
– Света, – заныла я, – наверное, я не полечу.
– Как хотите, – Света пожала плечами, обиженно глядя перед собой, – советую подумать. Ехать полчаса. – Светин профиль посуровел, застыл и засеребрился, как абрис королевы на старинной монете, королевы строгой и неподкупной.
Водитель с интересом посмотрел в зеркало заднего вида. Я одними губами прошептала ему:
– Па-ма-ги-тииии…
Водитель отвел взгляд. Они там все были заодно. Они все хотели одного. Чтобы я переборола себя и бросила вызов этой трусихе, то есть себе, чтобы я доказала родным, друзьям, читателям своим, что я настоящий писатель. И если писатель пишет о Северном полюсе, он едет на Северный полюс, испытывает там лишения, холод и встречи с белыми медведями. Если он пишет о путешествии на воздушном шаре, значит, должен подняться в небо, а потом описать свои ощущения. Если не свалится там, наверху, в обморок и что-нибудь запомнит.
Когда мы подъехали к салатовому, по-весеннему нарядному лугу, как раз в специальной машине туда подвезли корзину в кузове и принялись ее сгружать. А на лугу развернули красно-черное полотно, включили промышленный ветродуй, как на киностудиях, и принялись надувать это вот полотно, которое впоследствии оказалось тем самым аэростатом, а в просторечии невероятно гигантским воздушным шаром.
– Света, я, наверное, не полечу… – опять заныла я.
Света опять пожала плечами и опять, не глядя мне в лицо, ответила:
– Как хотите.
Все эти ребята, что обслуживали шар, были невероятными красавцами. Поджарые, спортивные, под их одинаковыми футболками с названием аэроклуба мышцы так и играли. А вокруг девушки-пташки собрались стайками, пищат, ахают, взвизгивают, хихикают, глазки строят, такие хорошенькие все, а ребята эти, которые с шаром возятся, по сторонам не смотрят, а, сурово сцепив зубы, деловито растягивают тросы, цепляют их за колышки в земле и привязывают к автомобилю, чтобы шар не улетел раньше времени.
– Свет, Свет, – дергаю я за рукав Свету, мы обе любуемся, как эти аэронавты, эти штучные люди снаряжают шар необходимым: балластом, газовыми баллонами, – как они устанавливают на траву корзину, – Свет, откуда такие красавцы здесь? Они что, из кино?
– Ну… Один из них так точно в кино снимается. Эй, – Света позвала по имени крепкого, сбитого, ладного в бандане и темных очках (ой, где юность моя, где!), – ты кого играл в последнем кино? Бандита?
– Да. Полицейского, – не оглядываясь, ответил Ладный, изо всех сил сдерживая корзину, что под силой раздувающегося шара перевернулась вместе с двумя ребятами. Те ловко переступили в корзине, сгруппировались и не упали, а остались стоять.
Мимо со свистом, рычанием и гиканьем промчалась целая стая мотоциклистов, обдав нас выхлопными газами.
– Вот! – вдруг разволновалась Света и ткнула вслед им пальцем. – Их даже страховать не хотят! Я сама видела. В страховом агентстве. Мотоцикл? О нет! Или большую сумму берут. Меня тоже вот страховать не очень-то и хотели…
– Почему? – удивилась я.
– Ну из-за шаров, – Света подбородком кивнула на повисший перед нами в воздухе гигантский величественный фантастический по красоте шар.
– Ой… Я, наверное, не полечу. Что-то мне на земле побыть охота… Зелень. Солнышко, – запаниковала я третий раз, но по мне не было видно. Опять я стала искать Светин взгляд, а она на меня не смотрела и вот-вот должна была окончательно обидеться.
– Паспорт взяли с собой? – как бы между прочим спросил пилот. (Про пилота потом отдельно. Девушки! Пилот, девушки! Ой, девушки, какой пилот!)
Паспорт? Он сказал «паспорт»?! «Это зачем же паспорт?» – запаниковала я в который раз, но вслух вопрос не задала.
– А как туда забираться? – спросила я Свету. – Я ж думала, там дверца какая-нибудь.
– Ага. И лакей, – отозвалась Света. – Вон видите окошечко внизу корзины? Туда ставите одну ногу, вторую забрасываете на борт корзины и перепрыгиваете внутрь. Понятно?
– Так я лечу?
– А как иначе? Конечно, летите.
– А куда?
– В Кишинев. – И тут Света в первый раз за все время, что уговаривала меня, произнесла правильную фразу. То, что я должна была услышать с самого начала: – Если ветер не переменится.
Ключ. Знак. Привет из Великобритании. Из моей веселой Англии. Если ветер не переменится – машет мне английская няня, летящая в небе на зонтике, подмигивает с яркой обложки моей собственной книжки.
Как я могла еще ломаться и капризничать? Лететь. Конечно же, лететь! Даже если ветер переменится – все равно лететь.
Я ринулась к шару и первая кое-как забралась в корзину.
Вместе со мной в путешествие собралась милая пара влюбленных молодых людей, журналистов, Инна и Андрей. А четвертым в корзину влез совершенно отвязный беззаботный, обаятельный Ваня.
Так. Сейчас про пилота. А уже потом про Ваню, ладно?
Один из лучших пилотов Европы. Ему подошло бы и золото кружев розоватых брабантских манжет. И рыцарские доспехи. И шлем викинга. И плащ тамплиера, и тога римского военачальника. И элегантный костюм современного дипломата высокого ранга. Аристократичный, при этом открытый, дружелюбный, обаятельный… Не орал на нас четверых, ничего. Был терпелив, мягок и подчеркнуто вежлив.
Я сразу про себя стала звать его Капитаном S. Капитан – потому что выглядел он как капитан дальнего плавания, хоть и не по воде, а по воздуху. S. – потому что это была первая буква его имени. Но его я вам, девушки, не скажу. Ишь чего захотели!
– Господа, – он обратился к нам галантно, – вы должны слушаться моих указаний и спрашивать разрешения, что бы вы ни захотели предпринять.
Я представила себе, что спрашиваю его, такого интеллигентного молодого красавца, который на «ты» с небом и на короткой ноге с ветрами:
– А не позволите ли мне, господин капитан, свалиться тут у вас, в корзине, в обморок?
Но промолчала. Света выполняла свою задачу – она снимала меня, позеленевшую, на камеру. Для моей мамы и мужа. Для моих детей и внуков. Для читателей. Для меня.
– Когда будете подыматься, – велела Света, – перегнитесь через борт корзины и помашите рукой! Потомкам! Ладно? Только широко. Я буду вас снимать.
Забегая вперед, скажу: когда мы подымались, я не то чтобы перегнуться – я посмотреть вниз боялась, а на Светин крик снизу аккуратно выставила пальцы ладони и ими робко поводила. Помахала. Потомкам.
Нас, четверых пассажиров аэростата, поставили в корзине по сторонам света. И если бы мы хотели поменяться местами, мы должны были спрашивать разрешения у Капитана S.
Ну все, больше откладывать было некуда. Все эти кинозвезды-аэронавты дружно и ловко принялись отвязывать канаты, тросы, веревки. Капитан S. что-то повернул, вверх пыхнул столб огня, и шар свободно и радостно, помахивая оставшимся на земле своей корзиной, в которой находились мы, рванул вверх. Хотя нам всем показалось, что мы поднимались плавно, мягко, почти незаметно.
Скажу сразу: сильно паниковала я за это время минимум дважды. Первый раз – когда сверху увидела гигантскую тень нашего шара, что ползла по верхушкам деревьев, по полям и лугам, тень, от которой в испуге убегала ярко-рыжая молодая лиса. Второй раз – когда девушка Инна, невеста Андрея, попросила меня, намертво вцепившуюся в борт корзины, поменяться местами. И спросила у Капитана S. разрешения. Я рассчитывала, что он ответит: нельзя, а он ответил: можно. И вот, когда мы стали меняться местами, корзина на какое-то время заплясала под нами. Но заметьте, я не ныла, не скулила, не просилась назад. (А смысл? Шар опускается только тогда, когда в баллонах заканчивается газ.) Я молчала, поскольку обнаружила, что потеряла дар речи.
Итак, мы поднимались плавно, мягко, почти незаметно.
Влюбленные, которые были не только женихом и невестой, а еще и журналистами, без конца щелкали своими навороченными камерами, показывая друг другу фотографии на мониторах, и, кажется, забыли, что это путешествие запланировано как романтический подарок жениха невесте.
А четвертый пассажир Ваня – это был подарок для меня, для этой вот рукописи, для моих читателей, настоящий готовый мой персонаж. Сначала, не теряя времени, он принялся фотографироваться, беспечно перегибаясь через борт корзины то спиной, то одним боком, то другим, делая селфи айфоном своим и так и этак. От этой фотосессии у всех у нас закружилась голова, но Капитан S. приказал Ване прекратить это рискованное занятие. Тот подчинился и принялся звонить:
– Але! Наташа?! Наташка! Это я. Я улетаю. – Ваня, деловито нахмурив брови, распоряжался в телефон: – А ну посмотри наверх. Наверх, наверх, Наташа! Я же вижу тебя. Вон ты, у бассейна стоишь, красивая такая в платье розовом новеньком, что я подарил тебе к годовщи… Стоп! А это кто рядом, Наташа?! А, Наташа?! Наташа! Я кому сказал. Кто это там?! Мне сверху видно все, ты так и знай, Наташа! Кто? Ааа, кумнат, уффф. (Брат мужа или жены с молдавского.) Хм, не признал. Скажи ему, что еще богаче будет. Куда я лечу? Да так. Недалеко тут. Как-как… Так попал. Оформил все – страховку там, наследство… Машину и дом на тебя, Наташа, переоформил, да. А ты как думала? Все оформил, остался голый-босый, да и полетел. Сама ты клоун, Наташа! С кем лечу? Пилот тут летит с нами. Еще кто летит? Пара одна – у них романтическое путешествие. Он будет ей предложение делать, а она соглашаться. – Мои журналисты тут замотали головами отрицательно, мол, ты зачем, Ваня! – И еще один человек, – Ваня задумался, как представить меня Наташе, – человек в курточке белой. Ну не белой, а такой, как кофе американо с молоком. Или как его… Да, Наташа, женщина, женщина! Но, Наташа! Подожди, Наташа! Она… – Ване неудобно было вслух сказать о моем возрасте, о том, что я не в его вкусе, и прочее…
– У нее внук есть… – подсказала я.
– У нее внуков полно уже, Наташа! Сколько у вас внуков?
– Один… – растерянно отозвалась я.
– Четыре! – в трубку радостно объявил Ваня. – Взрослые внуки? – Это опять мне.
– Восемь лет, – отчиталась я.
– Восемнадцать, Наташа. Младшему. А ну-ка, сделайте лицо повзрослее, – приказал он мне, наведя на меня телефон. Но тут уж я повернулась к нему спиной.
Мы проплывали над виноградниками. И между рядами лоз петляла и не могла выбраться знакомая, испуганная тенью шара молодая лисичка. А может, это была другая лиса, кто там их разберет с такой-то высоты.
Капитан S. вел переговоры по рации, постоянно докладывая, на какой высоте мы находимся и в какую сторону плывем, указывая высоту в футах, которые называл почему-то фитами, что меня, вероятно, и сбило с толку.
Вот если я буду делать тест на IQ на земле, желательно утром и желательно употребив чашку хорошего крепкого кофе, – результат будет один, а вот если делать этот тест наверху, в корзине аэростата… А чем иначе объяснить, что я быстренько пересчитала футы в мили. Причем в морские! Мы же ведь плывем! – значит, морские. Сухопутные мили – mille passuum – тысяча двойных шагов римских солдат в полном облачении – это ерунда по сравнению с милей морской. Морская миля – это же почти два километра. И когда Капитан S. запросил разрешение подняться на 1700 футов, по-ихнему фитов, я тут же представила себе 1700 миль (морских) и сообразила, что воздух уже должен быть разреженный, что дышать уже нечем и пора уже как-то мне и проявиться в наихудшем своем качестве, например забиться в истерике, начать терять сознание от кислородного голодания. Однако я помнила твердо, что в это время моя Света ехала во внедорожнике, преследуя аэростат по GPS, чтобы встретить меня как триумфатора: со щитом, а не на щите. Раскисать нельзя было.
Я попыталась успокоиться и глубоко вдохнуть: дышалось хорошо. Отлично. Восхитительно дышалось. Воздух был пьянящий, свежий, прохладный. Весь согретый дневным солнцем весенний дивный аромат медовых лугов, цветущих садов, виноградников, истекающих слезами «плачущей лозы», орошающей землю для будущих винных гроздьев, поднимался сейчас в небо и был подан нам пятерым как изысканный коктейль, чуть приправленный легким запахом от газовой горелки, но это была ерунда. Дышим глубже. Плывем дальше. Живем веселей.
– А зачем запрашивать разрешение на подъем или на спуск? – полюбопытствовал кто-то из нашей лихой, уже спаянной четверки.
– А это чтобы ПВО нас по ошибке не сбило. Как неопознанное летательное средство.
– Аааа, – бесстрашно закивали мы все понятливо. Нас, закаленных, уже было не пронять такими мелочами, как угроза ПВО, да и Капитан S. умел вселить в нас уверенность своей непоколебимостью, спокойствием и чарующей улыбкой.
Мне почудилось, что прошло много времени. Я еще осторожно пилоту – мол, у меня на завтра билет на автобус, я успею? Но оказалось, что всего-то прошло минут сорок. И вот когда шар поплыл плавно, когда мы практически, как мне казалось, замерли в воздухе, вот тогда я вдруг услышала легкий стук, звон, будто перекатывались где-то маленькие стеклянные шарики. Это (уважаемый читатель, и не сомневайся!) в мою пластиковую банку, ту, что стояла в моем воображении у меня на подоконнике, в ту самую банку, откуда за последние два года знакомые и незнакомые люди вытащили сотни шариков моей собственной личной жизни, в ту банку, куда не лез за моим временем только ленивый, или разве только самые родные щадили меня… Вот в ту самую прозрачную банку с радостным нежным игривым звоном стали сыпаться новые стеклянные шарики. Небеса, покоренные Капитаном S. и его командой, снисходительно приняли мой вызов и добавляли мне сначала минуты, потом часы, потом дни моей жизни. Сыпались и сыпались, и гулко перекатывались, и тесно устраивались шарики радостного желто-зеленого цвета моих глаз.
– Господи, – прошептала я благодарно, оглядывая мир вокруг, лежащий прямо под нами. – Господи! – Ровные прямоугольники полей и ярких майских лугов, крохотных коров и овец, пряничные крыши домов, похожие на махровую густо-зеленую ткань, рощи и леса, искристый в закатном солнце Днестр. Мы летели над миром, созданным для тихой душевной радости, светлой печали и вечной любви. Мы летели, такие счастливые, временами серьезные, иногда комичные, веселые и грустные, болтливые и задумчивые, неуклюжие и трогательные, как дети, со своими страхами, восхищением, со своими планами, мыслями… Летели, блаженно восторгаясь заходом солнца. А в это время там, где-то внизу, в моей стране шла война. Нелепая, бессмысленная, жестокая. Гибли люди. С их уходом мелело, таяло, исчезало будущее этого мира.
– Господи… – шептала я еще и еще. И Небеса знали, за что я благодарю, о чем я думаю и чего прошу. О чем молю, молю, умоляю.
И да, спасибо, Света, что вы подарили мне такой шанс подняться в небо и шептать мои молитвы практически в ухо Всевышнему. Чтобы меня услышали.
– Будем репетировать посадку, – спокойно своим мягким баритоном объявил Капитан S. – Когда я скажу «Садимся», вы должны взяться за петли в корзине, – он показал, – и присесть. Внимание, репетируем:
– Садимся!
Мы четверо цапнули петли и дружно рухнули вниз, пятыми точками своими немалыми чуть не уронили нашего Капитана, крепко стиснув его ноги. Он по службе своей оставался стоять прямо и следил за полетом.
– Молодцы, – похвалил пилот.
И мы радостно опять повылезали, как любопытные щенки, смотреть, что там вокруг.
Шар опускался все ниже и ниже, вот корзина стала задевать верхушки деревьев (аэронавты называют это «собирать гербарий»). Запахло скошенной травой. Корзина одним боком коснулась земли и мягко заскакала, то чуть подымаясь вверх, то падая вниз, – шар боролся за свою свободу и стремился взлететь, но слабел, терял силу и живое тепло – мы расселись на дне, кряхтели и отчаянно крякали в такт скачкам корзины – два журналиста, писатель и бизнесмен:
– Эг! – эг! – эг! – эг!
Наконец движение прекратилось. Прекратилось. Все затихло. Я стояла в корзине – Капитан S. приказал оставаться внутри, не покидать ее, чтобы шар, наш аэростат, не взлетел обратно вверх. Нас окружила стая мальчишек – кто на велике, кто просто так. Прискакал даже один верхом на лихом скакуне, без седла! Всадник, босой пацан лет тринадцати с дикими глазами, орал на всю округу:
– Ааааааааааааа! С неба! Упало! Свалилось!
Приехало несколько машин с веселыми людьми в халатиках домашних, в шортах, в шлепанцах (было воскресенье, а тут бесплатное зрелище). Увядающий, засыпающий аэростат, под ним корзина, а из нее торчат, как в кукольном театре, неопознанные встрепанные головы с перевернутыми, очумелыми от впечатлений лицами.
И только потом я поняла, откуда в нашем Капитане S. его аристократичность, откуда в ребятах из его команды такая элегантная простота, искренняя обходительность и обаяние.
Поскольку после изобретения летающей сферы, наполненной горячим воздухом в 1783 году братьями Монгольфе, первыми в воздух в ивовой корзине на воздушном шаре поднялись французские дворяне, то по традиции, берущей свое начало в XVIII веке, всем, кто поднимается в воздух на аэростате, присваивают дворянский титул и даже вручают специальную грамоту, удостоверяющую сие, а также подтверждающую принадлежащие отныне новоявленному дворянину зе́мли.
К сожалению или к счастью, церемония посвящения считается тайной, секретной, и описывать тут ее я не имею права. Так что ищите капитана S. с его командой – а в самом Кишиневе его надо еще действительно поискать и найти, потому что плавает он на своем шаре по всей Европе, – ищите давайте и поднимайтесь сами. Переживите то, что пережили мы, поволнуйтесь с наше, получите такие же, а то и посильней и ярче впечатления, полюбуйтесь на наш мир с высоты 750 метров (а можно и выше), тогда и вы пройдете, пожалуй, такую же романтическую, как и сам полет на шаре, торжественную, но тайную церемонию посвящения.
Капитан S., добрый и романтичный, разрешил детям влезть в корзину, сфотографироваться рядом с понурившимся шаром, потрогать все не понарошку, а по-честному, чтобы потом хвастаться друзьям. В это время подъехала команда Капитана S., очень слаженно разобрала всю конструкцию, скатала совсем угомонившийся уснувший шар, погрузила корзину на специальный грузовик. И мы поехали. Света молчала, потому что понимала, что я, переполненная событиями, тоже хочу помолчать.
Когда мы приехали в отель, организаторы конференции нас встретили криком и скандалом:
– Где вы были?! Тут прошел слух, что вы уехали прыгать с парашютом!
– А неплохая идея для следующей встречи… – задумчиво пробормотала Света.
– Ой, нет, вот уже точно – нет!
– Вы что, – Света посмотрела на меня внимательно, остро и одновременно заботливо (она ведь инструмент Небес, я же говорила, у нее особая служба), – вы не хотите бросить себе вызов?! Я вас не узнаю!.. Ну?!