— Джоанн! Джоанн! Подожди!
— Кого мне ждать, Маллик Никол? Тебя?
— Кого же еще? Разве за тобой бежит еще кто-нибудь?
— А зачем за мной бежишь ты? Ну-ка, отвечай.
— Ты красивая, Джоанн. Поэтому я и побежал.
— Лгун!
— Я никогда не вру.
— Ты действительно считаешь меня красивой?
— Разве ты никогда не смотрелась в зеркало? Еще какая красивая! Умом, может, и не блещешь, но красотой — точно.
— Я не дурочка!
— А разве не глупость — спрашивать, считаю ли я тебя красивой?
…В тот вечер, глядя на себя в зеркало, она увидела совершенно другого человека: незнакомую красивую девушку.
…Теперь она обуглилась и ослепла. Слепая!
День проходил за днем, но она не могла вести им счета. Ей мешала собственная сонливость, желудок, даже рутинные шумы в ковахе. Пустое время стало еще более опасным врагом, чем смерть.
Она лежала на спине, слыша только стук собственного сердца, слепо шарила пальцами по краям койки, по губчатому постельному белью, по собственному нагому телу.
Она была в палате одна; замерев, можно было расслышать, как бежит в трубках жидкость. Откуда-то — скорее всего, из коридора — доносились шорох одежд, шепот, шаги.
Она открыла для себя, что наяву нет ничего ужаснее, чем мир собственного воображения. Джоанн был предоставлен выбор: размышлять или слушать. Она предпочла слушать.
Она научилась различать походки: у каждого была своя, такая же неповторимая, как отпечатки пальцев. Мицак перемещался медленно, ровными шажками. У Пура Сонаана походка была потяжелее. Был еще один обладатель легких шагов — Вунзелех Хет, регулярно впрыскивавший ей лекарства и снимавший показания мониторов.
Некто, приносивший еду, появлялся и исчезал стремительно и не имел имени.
Уборщик волочил ноги и распространял цветочный аромат.
Еще кто-то выносил ночной горшок: этот передвигался тяжело и имел соответствующий запах…
Медленные, ровные шажки.
— Мицак?
— Слушаю вас.
Он подошел к ее койке и уселся на возвышение рядом.
— Пришло время пообщаться, Никол. О чем вам хочется поговорить?
— Кем вы были, Мицак? До того, как напялили синие одежды.
Мицак, помолчав, откашлялся.
— До войны я проживал на Аккуйя. Когда началась война, я предложил свои услуги Флоту драков.
— Почему?
— Разве так трудно понять, почему человек защищает свой дом? — Стук пальцев по чему-то твердому. Потом стук прекратился. — Я состоял в совете христианской миссии…
— Вы священник?
— Католический. Наша миссия прибыла на Аккуйя по приглашению тамошних джетахов. Обмен философскими концепциями… Мы обучали джетахов, а сами получили за это доступ в талман-ковах на Аккуйе. Я пробыл там три года, прежде чем вспыхнули события на Амадине, а потом — война. Этого времени нам хватило, чтобы прочесть и понять Талман. Изучив диаграммы, большая часть миссии перешла на сторону драков.
Диаграммы… В пылающей библиотеке коваха в Ве-Бутаане стены были испещрены сложными диаграммами, логическими кругами, графиками…
— Выходит, ради этого вы отказались от своей религии?
— Это упрощенный подход. Но в целом — да. — Он помолчал и вдруг засмеялся: — А вы бы от своей отказались?
— У меня нет религии.
Он встретил ее ответ смехом.
…Стрельба на мгновение стихла, и до ее ушей донесся разговор Тайзейдо с сержантом Бенбо:
— Слыхали: «В окопах не бывает атеистов»? А ведь верно!
Бенбо отвлекся от мушки своей винтовки и глянул на Тайзейдо, приподняв одну бровь. Но смотрел он на него недолго: ему нужно было выискивать драков и убивать их.
— В окопах… чего?
— Вы в Бога верите?
— Я верю в эту винтовку, в то, что вон там маячат желторожие дьяволы, и в Эмоса Бенбо.
Кроме Мицака, с нею разговаривали только Пур и Вунзелех, но на единственную тему — о ее здоровье. Через некоторое время Пур перестал ее навещать. Постепенно боль сменилась пощипыванием лица и рук.
Тишина, темнота, пощипывание делали свое дело: ее сознание начало давать трещины.
В голосе Мицака не было сарказма, хотя тирада имела иронический смысл.
— Священник призвал бы вас сейчас молиться об обретении здоровья и думать о тех, кто пострадал сильнее вас. Возможно, он прибег бы к образу распятого Христа, живописал мучения Спасителя, а потом спросил бы: и вы еще жалуетесь?
— У драков есть лучшие предложения?
— У них есть талма.
— Что такое талма?
Желчный смех.
— Талма для человека — все равно, что теория относительности для таракана. Даже если бы вы сумели ее понять, сомневаюсь, чтобы она вам пригодилась.
Она тысячи раз мысленно переиграла во все игры, которые только сумела припомнить. Она ковырялась в собственной памяти, выискивая все, что только могло быть в ней запрятано, однако самые яркие воспоминания — труп Маллика, обгоревшие дети-драки, сокрушительное поражение гарнизона «Сторм Маунтейн» — заставляли ее отворачиваться от прошлого.
Она проваливалась в бездонный колодец жалости к себе самой, но очень скоро выпрыгивала из него наружу с тошнотворной злобой на себя же. Все это лишало ее сил, и она отключалась.
— Что такое талма, Мицак?
— У меня ушли месяцы на то, чтобы понять это.
— Попробуйте объяснить.
— Вы находитесь сейчас в определенном месте. Существует место, в которое вам бы хотелось попасть. Ваша задача — перебраться отсюда туда.
— Как?
— Необходимо знать, где вы находитесь и где вам хочется находиться; необходимо знать, чем ограничены пути перехода между этими точками…
Когда стихли шаги уборщика, появился Вунзелех.
— Вам дали негодную еду, Джоанн Никол?
— Почему?
— Ваш пищеварительный тракт ее отверг.
— Лучше скажите, Вунзелех, почему те, кто здесь убирает, приносят еду, выносят ночной горшок, не разговаривая со мной.
— Разговаривать?.. Дело в том, что им это запрещено.
— Думаете, я передам секреты ответственного за ночной горшок своему командованию?
Вунзелех не ответил; Джоанн слышала, как он теребит одежду.
— Я вас не понимаю. Они не разговаривают ни с кем из пациентов. Пациентам противопоказано говорить, противопоказаны любые звуки. Выздоравливание — результат спокойной медитации.
— Медитация?
— Джоанн Никол, то, что мы называем лечением, протекает, в основном, в голове.
— Я уже домедитировалась до тошноты, драк! — Она впервые села в койке, чувствуя бульканье в отвыкшем от движений желудке. — Я хочу говорить! Мне необходимы звуки! — Левой рукой она вцепилась в край койки, чтобы не упасть, правой натягивала губчатую простыню, пытаясь прикрыть грудь. Какие вообще требования имеет право выдвигать подопечная Торы Соама? Отчаяние боролось в ней со стыдливостью. — Я желаю встать, Вунзелех.
— Встать? Ходить?
— Да. Ноги-то у меня пока что есть. Вот я и хочу встать, пройтись. Если я еще немного полежу, то превращусь в растение.
— Это шутка? Конечно! — Вунзелех издал булькающий звук. — К другим пациентам я вас допустить не могу, но я все скажу джетаху. Потребуется разрешение Пура Сонаана.
— Вот и получите его!
Вунзелех поспешно ретировался.
Джоанн сидела до тех пор, пока не перестал колыхаться желудок. Стянув с кровати губчатую простыню, она накинула ее себе на плечи и передвинула ноги на край кровати, кряхтя от напряжения. Сколько же времени она провела в лежачем положении?
Она спустила ноги, нащупав ступнями гладкий прохладный пол. Кровать оказалась очень низкой. Она оттолкнулась и встала.
Голова кружилась, ноги подгибались, желудок посылал тревожные сигналы. Но она стояла прямо, улавливая незажившей спиной движение воздуха.
В палате раздались тяжелые шаги Пура Сонаана.
— Что вы делаете, Джоанн Никол?
— Стою.
— Вам нельзя. Вы еще нездоровы.
— Если я и дальше буду валяться в койке, как кусок мяса на прилавке у мясника, то вообще никогда не выздоровею, а скорее подохну.
Возмущенное молчание, после которого Пур Сонаан проговорил:
— Вунзелех передал мне ваши пожелания. Расхаживать по коридорам вам запрещается: я должен заботиться и о других пациентах. Для вас это тоже было бы небезопасно. Вы же ничего не видите! К тому же вы — человек.
— Подумаешь, пару раз куда-нибудь врежусь. Велика важность — синяк.
— Вы — человек, Джоанн Никол. Некоторые наши пациенты и члены персонала готовы напасть на вас по одной этой причине. Здесь вы находитесь под охраной, и все отделение знает, что вас защищает сам Тора Соам. Придется вам оставаться в палате.
Она была готова упасть на койку, но силой воли удержалась на ногах.
— Я могу перемещаться по палате?
— Да. Но только по палате.
— Еще мне нужны звуки. Любые. Можно мне… — Ей не хватало знания драке кого языка. — Хотелось бы узнавать новости. Скажем, по радио.
— Исключено! Пациентам это не положено. — Пур Сонаан подошел к ней ближе. — Ваши требования вот-вот выйдут за рамки влияния Торы Соама.
— Я хочу слушать новости, хоть какие-нибудь!
— Джоанн Никол… Я подумаю, что можно сделать. — Задумчивое молчание. — О приемнике и не мечтайте, но я попрошу Леонида Мицака тихо обсуждать с вами текущие события. Он вам почитает, еще как-нибудь поможет…
— Ваше имя?
— Джоанн Никол.
— Имя отца?
— Маллик Никол.
— Где он проживает?
— Он умер.
— Вы вступали в брак?
— Да.
— По каким законам?
— Планеты Байна Я. Соединенные Штаты Земли.
— Понятно.
Мутные глаза пристально смотрели на экраны, толстые пальцы чертили что-то на стекле.
— Я обязан объяснить вам, каковы, согласно закону, последствия аборта. В этом случае…
— Я не прошу сделать мне аборт. Я хочу, чтобы ребенок родился. Просто я не желаю его видеть. Никогда! Пускай его немедленно усыновят.
— Понятно. Вы собираетесь отказаться от прав на своего ребенка? — Да.
— Что бы сказал по этому поводу ваш муж?
— Он умер.
— А если бы был жив?
— Он умер…
…Мицак читал ей вслух новости, время от времени посмеиваясь.
— Что вы там вычитали смешного?
— Комитет планирования Федерации Девятого Сектора скоро проведет голосование по поводу предложения Палате драков и Соединенным Штатам Земли присоединиться к Федерации — как будто те и другие способны ответить согласием! Здесь говорится, что предложение все равно не будет одобрено большинством голосов. Каково? — Он усмехнулся.
Джоанн села в койке и потянулась.
— А вдруг войны можно бы было избежать, если бы мы входили в Сектор? — Она уронила руки на колени.
— Вот именно — если бы! — И Мицак продолжил чтение.
…Она чувствовала себя освободившейся от непосильного груза. Наверное, так же чувствуют себя люди, у которых вырезали опухоль или ампутировали конечность, пораженную гангреной.
Она сидела на траве студенческого городка и смотрела на однокурсниц. Выглядела она точно так же, как они. Однако их манера говорить, темы разговоров, слепая самоуверенность, выдающая смехотворную неопытность, — все это, как непреодолимая пропасть, отделяло ее от них.
Она рискнула, рассказав одной из подруг о том, что пережила.
— Нет, я бы не выдержала! Не знать, кто родился, что будет с ним дальше…
— Ты бы сама удивилась, если бы узнала, что способна это выдержать.
— Иногда ты кажешься такой бессердечной, Джоанн…
Бессердечность? Лично ей казалось, что сердце у нее на месте, чего не скажешь об отваге…
Проснувшись, Джоанн по привычке села и долго возила в кровати ногами, прежде чем спустить их на пол.
Темнота, черт бы ее побрал! Она встала, мужественно поборов тошноту, вытянула вперед левую руку и робко шагнула. Под ногами были все те же знакомые гладкость и прохлада, рука не встретила преграды. Первый шаг — прочь от койки, второй… Слева от себя она нащупала металлический столик.
Джоанн подошла к столику — шажок, поворот налево, еще шажок — и принялась исследовать предметы на нем. Это были маленькие цилиндрики с крышечками. Она открывала все по очереди и нюхала содержимое. Распознать по запаху она сумела только два медикамента: мазь, которой ее лечили после визита Токийской Розы, и хорошо знакомый цветочный запах.
Поворот направо с вытянутыми вперед руками, три шага… Перед ней выросла губчатая, похожая на соты, стена. Такая стена отлично поглощала шумы — неудивительно, что ее слух и мозги так истосковались по звукам.
По-прежнему ощупывая стену, она двинулась вправо; стена постепенно приблизилась к ней — свидетельство того, что у палаты нет углов. Еще дальше она нашарила вертикальный ряд торчащих из стены ручек.
Она потянула за первую ручку и выдвинула ящик, пошарила внутри. Ящик был пуст. Пустовали и два следующих ящика. Она с трудом присела и выдвинула последний ящик.
Этот запах!
Она тотчас распознала вонь и за один миг пережила, как наяву, кошмары, преследующие ее во сне. В нижнем ящике хранилась ее военная форма.
Она дотронулась до знакомой ткани и задохнулась от вихря чувств. Ее обдало запахом ее собственного давно не мытого тела, грязью Кетвишну, дымом спаленной школы, дракской мазью от ожогов, сделавшей ее слепой.
Ей опять стало до одури жаль саму себя; она села на пол и стала раскачиваться. Слезы катились по щекам и падали на колени. Она дотронулась до того места, куда падали слезы, и спохватилась: она совершенно голая! В ту же секунду выяснилось, что ей нет никакого дела до собственной наготы.
Справа от нее послышались шаги Пура Сонаана и Вунзелеха Хета, вошедших в палату. Голос Пура Сонаана, обращавшегося к Вунзелеху, был резок.
— Найди для нее халат, пустая голова!
— Слушаюсь, джетах.
Вунзелех выбежал из палаты. Пур Сонаан какое-то время стоял молча, потом направился к Джоанн. Она почувствовала, как кусок материи, который он держит в руке, скользит по ее коленям, а потом по лицу, утирая слезы.
— Зачем вы сохранили мою форму? Зачем?
— Она принадлежит вам. Для того чтобы ее уничтожить, нам требуется ваше разрешение.
— Выбросьте ее! Выбросьте!
Джоанн резко задвинула нижний ящик и уронила руку на колени.
— Вы ведь драк, Пур Сонаан. Вы должны ненавидеть людей, не так ли?
В следующее мгновение с уст сорвались слова, так и не сложившиеся у нее в голове в связную фразу, ибо она запрещала себе додумывать эту мысль до конца.
— Дайте мне что-нибудь!
— Что именно, Джоанн Никол?
— Что угодно, что убило бы меня!
Она уловила, что джетах резко выпрямился. Он долго ничего не говорил, а только тяжело дышал. Наконец прозвучал его ответ:
— Вы полагаете, что просите о незначительной услуге? А ведь вы просите, чтобы я совершил грязный поступок. Никогда больше не произносите подобных вещей.
Она почувствовала, как он легко приподнимает ее под мышки и ведет к койке. Джоанн села на нее, не переставая плакать.
— Пур Сонаан!
— Да?
— Если я так важна для этого Торы Соама, почему он никогда ко мне не заглядывает?
Пур Сонаан усмехнулся.
— Тора Соам — овьетах талман-коваха. Ему трудно выкроить свободную минутку, особенно в военное время. Но он часто о вас спрашивает, как и Син Видак, тот ребенок, которого вы спасли. Знаете ли вы, что Син Видак уже проходит подготовку как новобранец тзиен денведах?
От удивления Джоанн перестала плакать.
— Он уже в армии? Такой малыш? — Выходит, она вытащила эту желтую задницу из огня только ради того, чтобы подбросить еще мясца в военную мясорубку драков? Теперь и он будет ползать по грязи в красном мундире и убивать людей… — Син Видак для этого слишком мал.
— Вам следует знать, Джоанн Никол, что драки достигают зрелого возраста примерно в пять раз быстрее, чем люди.
— Знаю, и тем не менее…
— Син Видак успел повзрослеть. — Пур Сонаан помолчал. — После Ве-Бутаана прошло много времени. Очень много.
— Сколько? По человеческому счету?
Гораздо позже Мицак ответил ей на этот вопрос. Двадцать месяцев. Двадцать!
Как же она умудрилась проболтаться здесь без малого два года?..
Ей в руки сунули большой ком материи.
— Вот халат. Помочь вам одеться?
— Нет.
Мицак вышел. Его сменил Пур Сонаан. Джоанн стерла правой ладонью влагу с лица.
— Я должен вам кое-что сообщить, — начал драк. — Ваша жизнь принадлежит вам одной, Джоанн Никол, и закончить ее — ваше право и дело вашего выбора. Но если вы решитесь на это, то знайте, что осуществление этого права — задача, которую вам придется решать только самостоятельно. Никогда никого не просите сделать это за вас.
Пур Сонаан тяжело заковылял к двери. Джоанн упала лицом на койку.
Она проклинала себя за плаксивость. Однако желтокожий ребенок, получивший право гордо носить красный мундир тзиен денведах, стоил слез.
7
Проклинайте ошибки, жалуйтесь на них, сожалейте о них, учитесь на них. Только не уповайте, что наступит время совершенства, когда придет конец любым ошибкам, ибо это мы зовем смертью.
Предание о Кохнерете, Кода Тармеда, Талман.
На следующий день Джоанн расхаживала по палате и даже пыталась делать зарядку, а Мицак зачитывал ей новости.
— Вот странно!
— Что странно, Мицак?
— Комитет планирования Федерации Девятого Сектора отклонил при голосовании приглашение дракам и землянам вступить в Федерацию.