Принесли шашлык и соус. Тарелки с шашлыком были странные: сверху смотреть — мелкие, а на самом деле высокие, сантиметров десять… Виктор Федорович продолжал говорить, я же пытался разобраться, что это за обман зрения такой. Наконец не выдержал:
— Простите, а почему тарелки такие? Чтобы есть было удобней?
— Что?
— Ну, высокие…
— А, — Виктор Федорович поморщился, отвлекаться на такую чепуху ему явно показалось обидным, — там кипяток. Чтобы баранина дольше не застывала.
— Ясно. Извините, что перебил.
— Да нет, я понимаю… Выпьем?
— Не против.
Мы ели очень вкусный и сытный шашлык из почек, печени, еще чего-то, иногда глотали водку, запивали теплым морсом, и фоном звучал голос Виктора Федоровича. Зная, что запомню из этих тысяч слов и десятков фактов ничтожно мало, но все же стараясь вбить в память хоть что-то, портя этим себе ужин, я ругался в душе, что не захватил из сумки диктофон… Включил бы и не парился…
Впрочем, как оказалось, в последующие дни мне повторили почти то же самое раз двадцать разные люди. И когда я делал материал в Москве, то к помощи диктофонных записей почти не прибегал.
А в тот первый вечер я как-то легко и незаметно запустил в себя граммов семьсот водки (Виктор Федорович подливал, а я не отказывался), объелся и стал подремывать.
— Вижу, вы устали с дороги, — скорее раздосадованно, чем сочувствующе произнес принимающий. — Что ж, отдыхайте. Завтра к половине десятого подъеду. Встретитесь с главой района, с другими еще…
— Н-да, извините. — Я тяжело поднялся. — Нужно рассчитаться. — Сделал движение достать деньги.
— Нет-нет, я заплачу! — Показалось, оскорбленный Виктор Федорович готов выхватить кинжал из-под свитера. — Вы же гость!
— Спасибо…
Зевая, порыгивая жиром, будто мультяшный Обеликс после пиршества, я побрел к себе в номер.
Улегся, но сонливость, как назло, прошла, и я долго бессмысленно смотрел документальный фильм про изобретателя радио Попова. Развлекательные каналы вроде СТС и ТНТ здесь не ловились…
Три дня мне пришлось работать одновременно и журналистом, и правозащитником, и человеком из Москвы.
Утром Виктор Федорович привез меня в редакцию районной газеты. Она размещалась в большой длинной избе, стоящей посреди некоего пространства, которое при тщательном изучении местности оказалось бульваром. То есть справа и слева находились проезжие части, разделенные полосой метров двадцать в ширину, на которой росли деревья, трава, была дорожка и стояло вот это здание…
Около часа я сидел над чашкой кофе и слушал жалобы главной редакторши — крупной женщины, уже пожилой, видимо давным-давно пребывающей в тягостном состоянии.
И вот она подробно объясняла такое свое состояние:
— Тяжело, очень тяжело, честно вам скажу, нам здесь живется. Выживают нас, выдавливают всяко. Боремся как можем, но что толку… Все к одному идет… Нет, толк есть, конечно, но все равно… Не жизнь это… Я сама из села Раздолье. Тут недалеко… Там родилась, выросла, всю жизнь отработала… Работала в совхозе “Первая пятилетка”. Больше тысячи коров и бычков было, овец семь тысяч. В советское время еще огромную свиноферму построили, но ее лет двадцать уж нет — до кирпичика уничтожили, с лица земли стерли прямо. Понятно, они свинину-то не едят, только не они одни здесь ведь. А нам каково… Ну это ладно. Главное, весь совхоз развалили, разграбили, а остатки без комиссионной оценки, без всего приватизировал последний директор — Магомедов. И совсем все в упадок пришло. Теперь у него там две сотни коров, не знаю, наберется или нет, овец гурта три от силы. Зато все его личное… А такой совхоз был — и виноградники, и зерно сеяли… Я боролась, так моего мужа так подставили, чуть не посадили. Подбросили две гранаты в багажник и тут же нашли. Дали четыре года условно, да и то потому, что были без запалов этих. “В следующий раз, — сказали, — с запалом найдем”. Пришлось нам сюда переехать. Вот повезло, место редактора как раз освободилось. У меня филологическое образование, стихи сочиняю и работаю, кое-что полезное делаю. А муж совсем скис… В пятьдесят три как старичок совсем…
Кроме редакторши и меня в избе были еще две девушки — сотрудницы газеты. Молодые и фигуристые. Русские, судя по виду. Время от времени заходили в кабинет, где мы сидели, спрашивали редакторшу что-то по поводу номера, та отвечала, объясняла, а я отдыхал взглядом, рассматривая их… Симпатичные.
Около двенадцати собрались, как я их назвал про себя, активисты движения за освобождение церковной территории от посторонней застройки. Пришел глава района Алексей Сергеевич Чепелов — мужчина за пятьдесят, крупный, крепкий, но с таким же скорбновато-решительным, что у Виктора Федоровича и редакторши, выражением на лице. (Впрочем, оно такое было почти у всех, с кем я общался в те дни.) Следом за главой (а может, чуть раньше, но какая, в сущности, разница) появились Надежда Николаевна, заведующая Управлением культуры района, миловидная, но далеко не молодая женщина, Ольга Петровна, депутат Народного собрания Дагестана (как я понял, статус мощный), председатель Совета ветеранов, еще несколько человек, которые не особо внятно представлялись.
Расселись, девушки налили чай, и снова стали выплескиваться слова о том, как сложно и неуютно здесь теперь стало жить русскому населению, как выдавливают его с этой земли, на руководящие посты сажают людей из других районов.
— Вот, например, — горячась и тут же гася горячение, приводила факты депутат Народного собрания, — взяли и вывели из Тарумовки межрайонный комитет по экологии и природопользованию. Комитет обслуживал наш район, Ногайский район и Южно-Сухокумск. Комитет возглавлял Михаил Никитович Мищенко, коренной житель района, казак. У него не было ни одного взыскания, и вдруг появляется постановление правительства, что офис переносят в Ногайский район. Руководителем назначен ногаец. Почему? Какие причины? Ничего этого не объяснили…
— А с этими мечетями беда какая, — принял эстафету от депутатши председатель Совета ветеранов. — Понастроили чуть не в каждом дворе, и на всех громкоговорители. И в половине пятого начинается: “Алла-а! Алла-а!”
— Про это не надо писать, — кивнул на мой лежащий по центру стола диктофон глава района Алексей Сергеевич, — а то и в религиозной розни обвинят.
— Да тут не рознь! — В голосе ветерана послышалось дрожание. — Тут право человека на покой нарушается. Сколько пожилых людей, больных… Уснут под утро только, а им по мозгам: “Алла-а!”
— М-да, — осторожно поддержал я, — это тоже проблема. Но давайте подробнее поговорим о том строительстве на церковной земле.
Ветеран по инерции, видимо, отозвался недоуменно:
— А что тут говорить? Все ясно — бандитизм самый настоящий!..
— Погодите, — перебил Алексей Сергеевич. — Это нам кажется, что все ясно. А судам, как мы видим, нет. — Он был очевидно утомлен, волновался и нервничал, но изо всех сил старался сдерживать эмоции. — Итак, постараюсь обрисовать ситуацию…
И я стал слушать почти то же самое, что слышал накануне из уст Виктора Федоровича. Но сейчас сведения записывались на диктофон, я был трезв и внимателен.
На первый взгляд все казалось абсолютно очевидным. Лет сто пятьдесят назад построили церковь. Вокруг церкви, естественно, находилась ее земля (мне даже план показали: почти правильный прямоугольник). На земле этой были церковные постройки, кладбище, где хоронили священников… В советское время, естественно, все перепуталось — церковь приспособили под склад, вокруг образовался рынок, а потом появились магазинчики. Потом советское время кончилось, церковь постепенно отреставрировали, церковную территорию вернули приходу, в том числе и те метры, на которых до сих пор стояло недостроенное здание.
— И в чем абсурд, — горько усмехнулся Алексей Сергеевич. — Суд признал землю, на которой ведется строительство, принадлежащей храму и в то же время владелицу здания — добросовестным покупателем, законным владельцем.
Тут у меня подвернулся повод спросить, и я с удовольствием это сделал (а то сидел молча, только кивал):
— А вы предлагали ей альтернативу?
Глава пожал плечами:
— Года два назад предлагали выкупить недострой, предоставить другие участки, но после того, как поняли, что она будет до конца стоять на своем, переговоры, конечно, прекратились.
— Понятно… — Но на языке вертелся еще один вопрос, правда, задать его я пока не решался. А хотелось узнать, почему только недавно началась борьба за метры. Все-таки на дворе не восемьдесят восьмой год и не девяносто второй…
Как я уловил, на месте нынешнего недостроя стоял магазин, который в начале девяностых приватизировали. Потом несколько раз перепродавали. Владельцами были влиятельные в селе люди, и с ними тягаться православные, по всей видимости, не решались. Решились лишь после того, как теперешняя владелица, жена очередного влиятельного человека, овдовела… Но, с другой стороны, упрекать в этом борцов за освобождение церковной земли не хотелось, — еще вчера Виктор Федорович мне рассказал, что лет пятнадцать назад был у них очень активный и принципиальный глава района — Иванов, — пер напропалую, и его убили. Угрожали и нынешнему…
Я подсобрался, выстроил в голове другой вопрос и обратился к депутатше Народного собрания:
— А возможно ли решить все-таки эту проблему на республиканском уровне? — Вопрос бессмысленный после всего, что мне уже сказали, но нужно было показывать заинтересованность. Не сидеть же пеньком.
Депутатша протяжно выдохнула, словно готовилась поднять тяжеленный груз:
— Я считаю, что на уровне Дагестана эту проблему уже не решить. Все органы, которые могли бы помочь нам в этом деле, были задействованы, но никто не помог, никто по существу не разобрался. Хотя на словах все за нас, все разделяют наше… гм… наше мнение… Теперь у нас нет другого выхода, кроме как обратиться в Москву, в федеральные структуры. Ни у меня как у депутата, ни у простых жителей села нет никакой надежды на то, что удастся отстоять территорию, исторически принадлежащую храму.
— А по каким причинам власти республики не хотят разобраться в этом вопросе? — Я почувствовал себя журналистом, ведущим расследование, азарт появился.
— Причины… — Депутатша снова протяжно, как-то именно по-тарумовски, выдохнула. — Причины в том, что здесь задействованы родственные связи. Высокопоставленные чиновники, находящиеся во власти, конечно, помогают своим родственникам. И в этом смысле никакой закон, даже деньги не имеют значения. Родственные отношения стоят надо всем. И это особенно ярко проявилось в вопросе строительства магазина на территории храма.
Мне понравился ответ — вполне депутатский хотя бы по форме… И тут взвился Виктор Федорович:
— Да что говорить! Этим магазином до Асият владел муж председательницы нашего районного суда. А сама Асият — родственница председателя суда республиканского! Тут стена непрошибаемая, понимаете?!
Сидели долго, собравшимся нужно было выговориться, и они говорили, говорили. Периоды интереса и сочувствия сменялись у меня усталостью и раздражением, затем какой-нибудь факт вызывал удивление, и я снова со вниманием слушал, увлекался, кивал, издавал междометия, но затем срабатывал инстинкт самосохранения, мозг почти полностью отключался, и я погружался в тупое ожидание окончания этого сидения.
— Ого! — вдруг удивился глава, взглянув на часы. — Уже половина четвертого! Нужно в Новодмитриевку еще успеть смотаться… — Он поднялся, протянул мне руку: — Извините… В общем, надеюсь, проблему нашу почувствовали.
— Да-да… — Я тоже встал, всунул свою руку в его большую, напоминающую вратарскую ловушку, ладонь; произошло крепкое пожатие.
— Мы еще увидимся, а пока вот обращайтесь, если что, к Виктору Федоровичу. Он у нас, кстати, депутат на постоянной основе, — глава выделил “постоянной”, — заместитель председателя Приходского совета. Полностью в курсе всех деталей… И Надежда Николаевна в вашем неполном, — попытался пошутить, — но все же распоряжении.
Заведующая Управлением культуры с готовностью отозвалась:
— Окажем полное содействие! Вы — наша последняя надежда…
— Ну уж не надо так драматически, — поморщился глава. — Но!.. Но действительно мы очень рассчитываем на вашу помощь.
Он ушел, и вслед за ним ушли все, кто собрался на эту встречу. Так вереницей утекли… Я даже растерялся, оставшись в кабинете один… И что? Мне-то куда?.. Резко почувствовался голод — вспомнил, что, кроме кофе и нескольких печенек, ничего не ел. (Виктор Федорович предлагал позавтракать, но я, побаливая с похмелья, отказался.)
Прошел туда-сюда, листанул подшивку газеты. Какие-то фотки улыбающихся школьников, пляшущих казачек…
— Так, — появилась редакторша, — вам уже и пообедать давно пора… Заговорились.
— Да всем пора бы, — отозвался я дипломатично. — Кафе здесь есть где-нибудь?
— А зачем нам кафе? Тут покушаем хорошо. Девочки сейчас принесут.
…Довольно долго я не мог понять (хотя и старался), почему меня поселили на краю села в мотельчике, а не в гостинице, которая находилась на центральной площади; почему мы едим в редакции, а не в одном из, так сказать, пунктов общепита, которых в Тарумовке немало. Догадался лишь вечером второго дня: оказывается, и гостиница, и большинство пунктов питания, магазинов, парикмахерская принадлежали той бизнесменше, Асият, что не отдавала кусок церковной земли. Естественно, что борцы за этот кусок не хотели, чтоб я жил и ел в ее владениях…
Впрочем, в мотеле мне было относительно удобно, кормили тоже неплохо. На тот обед в редакции девушки принесли горячий и сочный пирог с мясом, салаты; редакторша поставила на стол бутылку кизлярского коньяка. Предложила выпить, я не отказался.
— Вы родом из Москвы? — спросила, дождавшись, когда закушу.
Я сказал — откуда.
— Да, знаю, — кивнула она, — это на Волге… А женаты?
— Сейчас нет.
— М-м… а то вот у нас видите невесты какие.
Я глянул на сидящих за столом девушек.
— Да, — сказал по возможности игриво, — красавицы.
— Так вот женились бы! — Редакторша сказала это вроде бы в шутку, но за шутливым тоном чувствовалась серьезность. — Скромные, работящие. У нас девушки золотые просто.
Одна из них при этих словах густо покраснела. Краснота пошла от шеи и постепенно залила лицо… Склонилась над тарелкой… Я тоже почувствовал неловкость и в то же время представил, как она, такая стеснительная, входит в мою спальню и начинает раздеваться. Платье, кофточка, трусики… И пресловутый внутренний голос заверил: “Такая не будет такие истерики закатывать, как Полиночка. Она явно жизнь умеет ценить”. — “Ну да, — осадил я его. — Это сейчас она такая, краснеет. А привези в Москву…”
В середине трапезы к нам присоединились Виктор Федорович и Надежда Николаевна (как я предположил, они уходили на некое совещание с главой района, вернулись смурные; после предложения поесть депутат на постоянной основе как-то потерянно сжевал кусок пирога, Надежда Николаевна к еде не притронулась вовсе, лишь выпила кофе).
— Сегодня поздновато уже, — с усилием заговорил Виктор Федорович, — а завтра надо бы с кем-нибудь из мусульман встретиться, к Татьяне Петровне съездить. Ее мнение тоже важно.
— А кто это? — Я разомлел от двух рюмок коньяка, сытного пирога и в то же время был готов к новым подвигам.
— Заслуженная артистка республики, — тоже, как и Виктор Федорович, словно бы через силу отозвалась завуправлением культуры, — очень уважаемый у нас человек.
— Да, конечно. И… — Я сделал паузу, сомневаясь, стоит ли говорить, но все же решился. — И, для хотя бы внешней объективности, наверное, стоит с этой встретиться…
Виктор Федорович напружинился:
— С кем?
— Ну как ее… Кто здание строит.
— С Асият?! Зачем?
Я кашлянул, ругнул себя: “Полез с инициативой, кретин!” Тем более гендиректор еще намекал, для чего именно меня сюда отправляют… Но здравый смысл и какая-то до того дремавшая журналистская жилка убеждали, что услышать мнение второй стороны нужно…
— Понимаете, — стал объяснять, — вот выйдет материал, и если не будет в нем голоса того, с кем вы конфликтуете, его все воспримут как заказуху. А к заказухе и отношение соответствующее — отмахнутся, и всё. А так…
— Да ведь и так ясно, за кем правда! — перебил возмущенно депутат на постоянной основе. — Ведь…
— Подождите, — в свою очередь перебила Надежда Николаевна. — Это действительно разумно. Эффект будет не тот, если только одно мнение.
— Тем более, — получив поддержку, стал развивать мысль я, — при помощи ее же слов… Ну, Асият… Ее можно представить в таком свете, что любой поймет, кто прав, а кто нет.
— Ну да, — неохотно кивнул Виктор Федорович, — я понял. Только я к ней не пойду. Сами тогда уж как-нибудь. Покажу, где сидит…
До вечера я торчал в газете. Слушал продолжение горькой истории жизни редакторши, новые подробности тяжбы со стройкой, которые вспоминал Виктор Федорович. (Надежда Николаевна вскоре после обеда попрощалась и ушла.)
Это продолжалось долго; в итоге мне пришлось выказывать признаки утомления — тер глаза, вздыхал, возился на стуле, и депутат на постоянной основе отвез меня в мотель.
— Вы ужинайте, не стесняйтесь, — сказал на прощание, — и спиртное берите. Я утром расплачусь.
Особо роскошествовать я не стал — заказал шашлык “как вчера”, триста граммов водки, морса, салат из помидоров. Но ел и пил без аппетита — хотелось скорее лечь и уснуть.
И только стал плавно, как в лифте, погружаться в сон, заиграл мобильник. Это была Полина.
— Ты забыл обо мне? — без приветствия с сухой обидой спросила.
— Нет, не забыл… Привет.
— А почему не звонишь?
— Извини, дел полно. Весь день слушал о проблемах…
— Ты пьян?
— Да нет. Устал просто.
— Я же слышу, что ты пьяный. Значит, пить можно, а мне позвонить и уделить две минуты…
— Слушай! — Наверное, действительно из-за усталости, я прямо взбесился. — Я хочу спать. Я перегружен чужим дерьмом, которое в меня весь день вбивали! Завтра утром я позвоню.
Ткнул пальцем в кнопку с красной трубкой, а потом и вовсе выключил телефон.