— В этом мире, — ответила она грустно, — кто сильнее, тот обычно и выше.
Глава 3
Я оглянулся еще раз, скала уже совершенно затерялась среди таких же, серых и неопрятных, зато в виски застучала совсем новая мысль.
— И что, многие вот так хапают этот чудесный меч, которым можно рубить всех и все, что попало?
Она ответила с грустной улыбкой:
— Все.
— Все? — не поверил я. — Но что-то я не видел толпы героев с такими мечами!
Она ответила тихо:
— Но это же было только испытание.
— А-а-а, — протянул я разочарованно, — меч был ненастоящим?
— Настоящий.
— Тогда… его не собирались отдавать?.. Понятно. А что с теми, кто не прошел испытание?
Она опустила голову и промолчала. Зайчик все еще идет галопом, но часто делает скачки в сторону, чтобы не столкнуться с летящими навстречу скалами, а у меня по телу пронеслась холодная дрожь. Однако, когда собрался начать допрос с пристрастием, очень уж не нравится, когда меня нечто такое испытывает, это я должен всех испытывать по своему выбору и произволу, она напряглась, я чувствовал, как все тело стало ригидным.
После паузы произнесла осевшим голосом:
— А вот отсюда вам нужно будет проехать… с завязанными глазами.
— Что? — переспросил я с подозрением. — Зачем?
— Так надо.
— Еще чего, — ответил я с достоинством. — Человеку, у которого завязаны глаза, так хорошо фиги тыкать под нос!.. Нет, мое рыцарское достоинство не позволяет позволить непозволенное и даже непозволяемое.
Она сказала торопливо:
— Остановите возле того камня! Дальше… опасно.
Я придержал Зайчика, Бобик и сам ощутил неладное, сел и уставился на обоих большими удивленными глазами вечного ребенка.
— Вы должны позволить мне завязать вам глаза, — проговорила она.
Я видел, что произносит это через силу, уже бледная и вздрагивающая.
Тревога поднялась откуда-то из сапог, взбиралась медленно, сперва охватывая холодом ноги, а когда добралась до сердца, в животе уже сформировалась льдина размером с айсберг.
— А если не дам завязать? — спросил я.
Она вздохнула.
— Тогда я зря проделала весь долгий путь. И… наши надежды на вас будут потеряны.
Я уставился на нее со злостью, даже не добавила к слову «путь» «опасный», но это отчетливо прозвучало в укоряющем взгляде и голосе.
— Да что вы все, — вырвалось у меня злое, — на гуманизьм берете?.. Как будто я в самом деле этот, как его… ага, либералист! Политик — он всегда политик! А вы мне позорные чуйствы шьете!.. Давайте мне вашу тряпку, я сам повяжу, ибо человек — хозяин своей судьбы!
Она сказала торопливо и с явным облегчением:
— Да-да, благородный конт, все на ваших условиях!.. Завязывайте, поплотнее завязывайте… Позвольте, я чуть поправлю.
Конечно, ее подправляние состояло в том, что проверила, не подгляну ли, но я стерпел, все равно сумею, слово не давал, к тому же я сейчас больше политик, заботящийся о себе и всяких прочих, чем благородный рыцарь, которого беспокоят только честь и достоинство.
Зайчик пошел ровно, но я чувствую, что сейчас его направляет Уулла, копыта привычно стучат по камню. Впереди гавкнул Бобик, но тоже без страха, просто напомнил арбогастру, что вот он, такой отважный, всегда впереди.
В какой-то момент я ощутил нечто иное, даже не опасность или просто неладное, а иное, чувство такое необычное, что я тихо поднял руку и, не привлекая внимание Ууллы, чуть-чуть сдвинул повязку…
У меня едва хватило сил вернуть ее на место. Мы едем мимо скальной гряды, я отчетливо различил каждый камешек и красные с желтым прожилки в нем, между скалами синее небо с белыми кучерявыми облачками, похожими на стадо овец, затем все оборвалось резко и неожиданно. Вместо скал возникло темное смутно клубящееся ничто, у меня кровь замерзла в жилах от ужаса, когда всем существом ощутил, что это первозданный хаос, в котором не только скал, нет облаков и даже неба, ничего нет, ничего…
Успел увидеть одинокую скалу, странно и дико зависшую в этом хаосе без всякой опоры, плотно зажмурился, несмотря на плотную повязку, и ехал так, вздрагивая в смертельном страхе, что угнездился в каждой клетке тела, пока не услышал мягкий голос:
— Все, здесь можно снять.
Я не двигался, чувствуя себя льдиной, она сама развязала узел, я увидел перед собой крупные глаза, полные сострадания.
— Вы, конечно… не послушались?
— Сползло чуть, — пробормотал я.
— Человек, — произнесла она со странной интонацией. — Мне говорили, что обязательно постараетесь взглянуть… Есть ли запреты, которые не нарушили бы люди?
— Есть, — ответил я все еще вздрагивающим голосом.
— Какие?
— Не знаю, — ответил я. — О которых мы еще не догадываемся. Но вообще-то мы боремся с собой и стараемся не нарушать запреты, по крайней мере — заповеди.
Меня передернуло, я стиснул челюсти, не давая зубам выбивать дробь.
— Не надо было, — произнесла она с укором.
— Что это было?
Она ответила слабым голосом:
— Говорят, Высший Бог отвлекся чем-то… и недоделал мир.
Я кивнул, принимая языческое объяснение, по их взглядам Бог делал мир вручную и каждую скалу отдельно, а не сразу мир целиком, но мне ближе вариант, что это родимые пятна чудовищной войны, когда уничтожалось само пространство…
Плечи мои снова передернулись сами по себе, я поспешно отогнал видение хаоса, на него в самом деле не может смотреть смертный, это настолько ужасающе и противоречащее даже не жизни, а вообще… даже слов таких нет…
Скалы давно остались позади, мы выехали на простор, и сразу из середины болота, по краю которого помчался Зайчик, без малейшего всплеска показались два острых кончика, похожих на широкие острия гигантских пик. Оба расширяются и расширяются по мере того, как понимаются из воды, затем между ними поднялся покрытый ряской купол, еще через минуту я с холодком в сердце увидел надбровные бугры и потрясенно понял, что это исполинская голова размером с большой сарай.
Она поднялась еще чуть, темная болотная вода колыхнулась и замерла на уровне широких скул. Массивные веки, похожие на щиты для тяжелой панцирной пехоты, поднялись.
На меня в упор взглянули мертвые глаза. Голова из позеленевшей меди или латуни, вся изъеденная коростой, на лбу тяжелые и глубокие складки, а над переносицей глубокая дыра, куда пролез бы мой кулак в булатной рукавице.
Я проговорил тихо, изо всех сил удавливая голос, чтобы не дрожал:
— Это кто?
Она ответила трепещущим, как огонек свечи на ветру, голосом:
— Н-не… знаю…
— Как, — спросил я почти мужественно, — разве это голова не высовывается всякий раз, когда мимо идут всякие?
Она пролепетала, вздрагивая всем телом и едва не плача:
— Н-н-нет… Это впервые…
Холод прокатился по мне, лучше бы этот металлический упырь провожал взглядом всех, но ответил я так же красиво и твердо:
— Слава Богу!.. А то умаление моего достоинства.
— Ваше… высочество?
— Я ж не всякий, — пояснил я высокомерно. — Я ж само его высочество! Пусть посмотрит, полюбуется. Я даже денег не возьму.
Обогнув болото, удалились, Зайчик из галопа перешел в карьер. Я держал спину прямой, чувствуя на ней сверлящий взгляд, и с тревогой думал, только ли голова там в болоте, или же к ней и туловище…
— Уже скоро, — сказала она, — видите дерево? Все наше племя живет в его кроне.
— Тогда вас маловато, — согласился я.
Дерево, породу которого я так и не определил, с каждым конским скоком вырастает в размерах, и когда приблизились достаточно, я потрясенно понял, что под сенью его ветвей может укрыться целая армия, а в кроне расположиться немалых размеров город, и никто снизу не заметит.
Целая гора, а не дерево, и трещины в коре смахивают на горные ущелья и овраги, а сам ствол, думаю, крепче камня, это ж какую махину держит на себе.
Из дупла на высоте в два человеческих роста падает сверкающий водопад, обрушивается с шумом в выбитый у корней бассейн, теперь заботливо выложенный камнями, это чтоб не расширялся и не вредил, а дальше бежит бурно и бодро, подпрыгивая на камешках и уносясь вдаль, где его заботливо укрывают от чужих высокая трава и камни.
Уулла сказала гордо:
— Вода целебная!
— А что целит?
— Все, — заверила она. — Ну, не до конца, конечно.
— Не до конца — это как?
— Не полностью, — объяснила она уже увереннее, то ли из-за моей тупости, то ли потому, что уже рядом с домом, и спрятавшиеся сородичи видят, как она умело выполнила невероятно трудное задание. — Но вполне хорошо…
Она улыбнулась и пропала из виду, только улыбка некоторое время чеширила в воздухе да пальцы мои ощущали ее хрупкое тело. Затем ладони мои сомкнулись в пустоте, а наверху вроде бы чуть сильнее шелестнули ветви, хотя такой мотылек не потревожит и листка, да еще привыкший маскироваться.
Бобик обежал дерево, это заняло некоторое время, вернулся с отчетливо выраженным недоумением на морде. Явно чует что-то неладное, но альвы при их идеальной маскировке могут обмануть, видимо, даже сверхчувствительного Адского Пса.
Я соскочил на землю, Зайчик посмотрел на меня с вопросом в теплых коричневых глазах. Я похлопал его по шее.
— Погуляй пока здесь. Если что найдешь лакомое, жри, не спрашивай разрешения. Все ценное альвы спрятали.
Он сразу же пошел к ручью и долго с удовольствием пил, как будто и в самом деле вода в чем-то непростая, хотя вообще-то она и есть непростая, это же не родник, пробившийся наверх благодаря пробурившим землю корням, а древесный сок…
И вообще, мелькнула мысль, какие же могучие корни, если добывают и поднимают из недр столько воды, что хватает и такой громадине, а излишки еще и сбрасывают вот так небрежно, не считая тех озер, что ежесекундно испаряются с поверхности листьев.
Глава 4
Уулла возникла передо мной так неожиданно, что я вздрогнул и рассердился на себя, я же непоколебимый утес, скала, меня никто не смеет вот так р-р-раз и врасплох, как хомяка на солнышке.
— Старейшины, — сказала она, — совещаются и сейчас спустятся.
— Прекрасно, — ответил я, — а то мне как-то лезть на дерево, хотя мои предки именно там и жили… Хорошее деревцо! Уверен, эта порода выведена специально для засушливых районов.
Она спросила растерянно:
— Зачем?
— Запускает корни в такие глубины, — объяснил я, — что в любой пустыне сумеет найти воду. А излишки выбрасывает наверх. Ну, примерно как корова постоянно отдает «излишки» молока.
Она возразила с неудовольствием:
— Это Священное Дерево!
— Священное, — согласился я. — Так и назовем этот вид: санта санпликатас вульгарис. Чем оно размножается?
Уулла на глазах превращалась из милого существа с рожицей вечной скорби в оскорбленного и рассерженного зверька.
— Так нельзя говорить о Священном Дереве!
— Почему? — изумился я. — Даже все боги размножались, Зевс вон оставив тысячи потомков, даже коров и тараканов не пропускал, а Посейдон, Аполлон, Арес?.. Или все эти одины и торы, они тоже о-го-го!
— Я не знаю, о чем ты говоришь!
Я проговорил задумчиво:
— Наверное, желудями? Надо будет нарыть, как свинья под дубом. А что, Эзопу можно, а мне почему-то низзя?
Она отрезала:
— Такие вопросы не обсуждают даже жрецы!
— У вас и жрецы есть, — сказал я, — значит, еще не все потеряно. Однако если желудями, то нужно собрать побольше. Для вашей же выгоды, не поняла?
Она ответила озадаченно:
— Нет.
— Если посадить такие деревья, — сказал я, — например, в Гандерсгейме, который срочно нужно превратить во избежание народных волнений из королевства третьего мира в высокоразвитое, то вы сможете жить и там в кронах. Ну, если вдруг очередной проповедник нового пути не убедит вас начать новую жизнь, скажем, в норах!
Она смотрела ошалело, за полетом человеческой мысли вообще проследить трудно, это у эльфов они подобны полету стрижей, у троллей — бегу кабанов, а у нас несутся, как бабочки, эти дуры сами не знают, в какую сторону порханут в следующий момент, из-за чего их ни одна даже хитроумная и быстрая птица не поймает.
— Какие норы? — пролепетала она умоляюще. — О чем ты?
Я отмахнулся.
— Не бери в головку. Хотя надо подумать и насчет отводков или вегетативного размножения, что, наверное, одно и то же?.. Гандерсгейм, как же я, сволочь, о тебе забочусь!
Она вытаращила и без того огромные глаза.
— Гандер… Гандер?
Я отмахнулся.
— Это у простого человека только одна голова на плечах, а у меня, отца народа, знаешь их сколько?..
Он прошептала в ужасе:
— Сколько?
— Обалдеешь! — сообщил я. — Потому вот одной головой смотрю на тебя, а другой думаю о благе всего человечества! Что, смешно?.. Почему не смешно?.. Я бы в этом месте заржал, а то бы и вовсе упал с лошади и валялся, как конь на траве, взбрыкивая и поржавывая… или поржевая? Поржувывая?.. Эх, не подберу точного слова, а политикам нужно с ними быть осторожнее, чем поэтам…
Я запнулся на полуслове, шагах в десяти от дерева возникла группа таких же низкорослых и вообще миниатюрных существ, как Уулла, все в темных невзрачных халатах, а серый цвет я определил как маскировочный.
Наверное, они уже некоторое время стоят там, прислушиваясь к разговору, но я и сам себя не всегда понимаю, для подданных вообще харизмат и загадочник, а что поймут эти вот с крылышками…
Уулла поглядывала то на меня, то на них, но я, не зная местных ритуалов, предпочел скромно и с достоинством оставаться на месте. Хотя это я к ним прибыл, но нуждаются во мне они, так что в намечающейся торговле у меня некоторое преимущество.
Очень медленно, словно они такие вот страшные и опасаются меня спугнуть, начали приближаться все той же тесной группой.
Я приосанился и ждал, выставив вперед правую ногу и чуть откинувшись назад всем корпусом. Бобик, перехватив мой строгий взгляд, сел, но в нетерпении повизгивал, все существа невысокого роста кажутся ему детьми, с которыми так хорошо играть.
Уулла произнесла почтительно:
— Это наш народ…
— Старейшины? — уточнил я.
Она покачала головой.
— Нет… это все альвы, что остались от всего великого племени.
Я присвистнул.
— Негусто. Хотя, с другой стороны, Адам и Ева вон сколько наплодили. Правда, Змей весьма так помог… Приветствую вас, могикане!
Они остановились на безопасном расстоянии да и чтоб не слишком задирать головы, кто знает, какое у них строение позвонков шейного отдела, а вперед на шаг выступил один, лицо сморщенное, как печеное яблоко, и такое же серо-желтое, остановился, всматриваясь в меня.
— Приветствуем и тебя, великий конт Астральмэль, — проговорил он тонким голоском. — Ты видишь остатки некогда могучего народа, но сейчас мы видим только наше медленное сползание в небытие. Нам нечего предложить тебе, конт, но от тебя зависит, исчезнем мы с лица земли или наша жизнь продлится!
Я кивнул, быстро перебирая в уме стратегию переговоров. Вообще переговоров не будет, если им предложить нечего, торговаться и обсуждать какие-то пункты не будем, это точно, они сразу выложили все карты на стол, признавшись, что козырей у них давно нет…
— Спасибо, — пробормотал я, — спасибо за доверие… И за, как бы, веру в мою эту… человечность, что сирых и убогих… гм… Это есть в нашем рыцарском кодексе, так что не вижу, почему в их число не включить и альвов, вы же давно сбиты с коней, растеряли боевой дух, измучены и ранены, а Господь велит таким помогать даже безвозмездно, а это вообще даром… из милосердия и как бы гуманизма. Во имя, так сказать.
Старейшина продолжал всматриваться в меня не по-мужски большими глазами.
— Ты берешь и нас под защиту?
— Беру, — ответил я. — Только я не Господь, мои возможности весьма как бы не, но зато это реально, грубо, зримо, как водопровод, сработанный еще рабами Рима… гм… ну неважно, это во мне поэтическое, как вон у Нерона, тот еще был поэт, за что и погиб так красиво… У вас есть какие-то особенные пожелания?
Старейшина покачал головой.
— Только чтобы нас не убивали. Мы устали прятаться потому, что у нас почти все силы уходят на то, чтобы укрываться. Это же такое счастье, когда вот так стоим и не напрягаем в себе все, чтобы удержать в себе тепло, запахи и даже зримость!.. Потому люди, которые ни от кого не прячутся, так могущественны!
— Хорошо, — сказал я, — это я обещаю. Хоть и не сразу.
— Конт?
— Людям недостаточно сообщить мою волю, — объяснил я. — Ее нужно чем-то еще и подкрепить, мы же люди! Хотя бы штрафами. Потому сперва продолжайте укрываться, но процесс, считайте, уже запущен. С церковью улажу. Из фанатиков я один остался, но я весьма прагматичный фанатик… Зайчик!
Арбогастр вскинул голову, а Бобик мигом оказался рядом, плюхнулся задом на землю и суетливо ерзал, требуя взглядом: ну прикажи что-нибудь, я же здесь, я рядом, я же почти Зайчик, только лучше, ну обрати на меня внимание!
Наконец подошел и арбогастр, я вставил ногу в стремя, Уулла так и стоит на прежнем месте, больше не проронив ни слова.
Я поинтересовался:
— Тебя куда-нибудь подбросить?
— Подбросить? — переспросила она в недоумении. — На дерево? Нет, я сама…
— Если появишься в моем дворце, — сказал я, — любом из, никто не тронет. С простым народом посложнее, но постепенно все уладим. Так что до встреч, люди! Обещаю, я подумаю, чтобы и простые люди стали к вам добрее.
Я вскинул руку в прощании, Бобик подпрыгнул и ринулся со всех ног вперед. Арбогастр пошел за ним, набирая скорость. Людьми я назвал не случайно, пусть видят мое отношение, а что все так коротко, так просьбу услышал, среагировал, пообещал, а дальше уже надо принимать некоторые меры.