Период, который переживала американская психология в послевоенные годы, ассоциируется с периодом Возрождения. Напомним еще раз, что бихевиористская революция привела к коренному пересмотру языка психологии. Дж. Уотсон провозгласил, что «необходимо изучать человека аналогично тому, как химик изучает органические соединения. Психологически человек все еще является комком непроанализированной протоплазмы» (Уотсон, 1926, с.6). С точки зрения Уотсона, при таком прдходе психология сумела бы изжить затянувшийся период знахарства, через который в своем развитии проходят все естественные науки, и ответить на любое «почему», касающееся человеческого поведения.
Большинство американских психологов стали под знамена бихевиоризма, предложившего для объяснения поведения лаконичную схему S — R, и начали крестовый поход против «менталистской» психологии, безжалостно выбросив на свалку истории такие «мистические» категории, как «образ», «внимание» и «сознание». Подобно средневековым рыцарям, уотсоновцы предали огню и мечу внешние атрибуты старой религии, не разрушив при этом основания храма. В роли такого основания выступал постулат «непосредственности», молчаливо признаваемый психологами разных школ, который был позаимствован у классической физики. Смысл постулата «непосредственности» заключается в том, что внешние воздействия полностью определяют ответные реакции субъекта поведения. Радикальный бихевиоризм не преодолел этого постулата, а, предложив схему S — R, возвел его в принцип, которому должно подчиняться объяснение поведения.
Интересно, что в то время, когда бихевиористы старательно приспосабливали принцип механистического детерминизма к описанию поведения человека, зоопсихологи отвоевывали у представителей этого принципа поведение простейших. Русский зоопсихолог В. Вагнер, анализируя спор между Лёбом и Дженкинсом, писал, что внешний раздражитель связан с реакцией «Не так непосредственно, как это полагает Лёб. Более того <…> на первом плане стоят не столько внешние, сколько внутренние факторы, и так как эти последние бывают различными, в зависимости от различных "физиологических состояний", то <…> и реакции их на один и тот же раздражитель могут быть различными» (Вагнер, 1915, с.225).
Первые факты, заставившие бихевиористов усомниться в непогрешимости схемы S — R, были получены в экспериментах В. Хантера (1915), обнаружившего, что животные способны реагировать на раздражитель спустя некоторое время после его предъявления. Такая реакция была названа «отсроченной» реакцией. Под напором фактов, не умещавшихся в прокрустово ложе схемы S — R, в 1930 годах в США начинается период реставрации: на свет извлекаются старые категории в новой одежде. Э. Толмен, положивший начало этому периоду, «счел нужным обратить специальное внимание на те "промежуточные переменные", которые лежат между стимулом и реакцией и которые играют решающую роль в организации поведения» (см. Леонтьев А. Н., Лурия, 1965, с.6).
Представители позднего необихевиоризма, воодушевленные идеями Толмена и ряда других психологов, вновь обратились к категориям «значение», «образ» и…«установка». О том, что исследователи восприятия внезапно обнаружили исчезновение из их поля зрения субъекта, свидетельствуют резко прозвучавшие в те годы вопросы: где воспринимающий? Почему мы видим мир вещей, а не мир краев и контрастов? Как мир буквального восприятия трансформируется в мир значимого «предполагаемого восприятия»? Восприятие перестало считаться умозрительной сферой психической реальности. «Образы» постепенно начали «возвращаться из изгнания». Психологи вспомнили, что человек живет не только в мире физических объектов, айв мире вещей, обладающих значениями. «Незначимый мир подобен миру, который Твидлду описал Алисе, странствующей в Зазеркалье. Он объяснил Алисе, что ее существование просто одна из фантазий Красного Короля. "Если Король проснется — порыв ветра — и ты угаснешь как свеча". Все люди мотивированы отыскивать значение, хотя лишь немногие, как Алиса, отваживаются пройти через Зазеркалье» (Solley, Murphy, 1960). В положении Алисы оказался и отряд психологов, полагавших, что скудных сенсорных данных недостаточно для формирования образа и необходимо еще что-то, а именно «бессознательные допущения», «гипотезы» и «установки», «вероятностные ожидания», связывающие прошлый опыт с поступающей сенсорной информацией и выступающие в роли фактора, лежащего в основе избирательности и организованности поведения. В каком же направлении шли поиски этой группы психологов и какое место отводилось в их концепциях проблеме установки?
«Новый взгляд» в Новом свете
«Новый взгляд» появился в середине прошлого столетия в Новом Свете. Как теория он оформился в конце 1950 годов. «New Look» объединял большую группу психологов, намеривающихся постигнуть личность через восприятие. Основателями «Нового взгляда» признают Дж. Брунера и Л. Постмана, а крестным отцом — Р. Креча. Экспериментальные работы в стиле «Нового взгляда» проводились и до возникновения этого направления (Ansbacher, 1937; Stephens, 1936). Однако до Брунера и Постмана они оставались на периферии психологии, если не считать нашумевшего эксперимента М. Шерифа о влиянии суждений группы на восприятие автокинетического эффекта. Последний состоит в иллюзорном перемещении светового пятна на гомогенном фоне. Впечатление о движении пятна у совместно наблюдающих его людей зависит от суждений группы. Анализируя результаты эксперимента, Шериф пришел к выводу, что в ходе опыта у испытуемого формируется «групповая норма» (Sherif, 1935). «Групповая норма», по предположению Шерифа, трансформирует сенсорные данные, т. е. оказывает непосредственное влияние на восприятие объекта. Если сам Шериф осторожно замечал, что результаты экспериментов приложимы лишь к теории суждений и различения, то некоторые дальновидные психологи усматривали в экспериментах Шерифа зарождение общей теории восприятия. На наш взгляд, весьма опрометчиво истолковывать эти экспериментальные факты как свидетельство прямого влияния группы на восприятие. Скорее, эти эксперименты подтверждают гётевскую формулу: «А ты куда? Туда, куда и люди». Эта формула емко отражает смысл конформизма.
Спустя десять лет Дж. Брунер и К. Гудмен оживили потухший было интерес к социальным проблемам восприятия, проведя известные опыты с оценкой размеров монет и картонных кружков детьми бедных и богатых родителей (Bruner, Goodman, 1947). Эти опыты вызвали целый каскад подобных экспериментов, в которых наблюдалось искажение или более быстрое опознание предъявляемых объектов под влиянием ценностей, потребностей, мотивов, отношений. Особой популярностью пользовались эксперименты на «перцептивную защиту» и «бдительность». Выдвигалась гипотеза, что люди «отталкивают» от себя неприятные события, буквально стараются «закрывать глаза» на то, что «не хотят видеть. Восприятие стало рассматриваться как своего рода защитный процесс.
В этих идеях просматриваются отголоски фрейдовского «сверх-Я», «цензуры», не допускающей демонов подсознательного в сознание. «Бдительность» — это противоположный «перцептивной защите» процесс, облегчающий восприятие человека (Deese, 1955). В экспериментах на «перцептивмую защиту» тахистоскопически в качестве стимульного материала предъявлялись, например, нецензурные и нейтральные слова. Порог опознания нецензурных слов был выше, чем нейтральных. Нам кажется, что, по сути дела, в США под именем «перцептивной защиты» в гиперболизованной форме всплыла проблема «значения» в поведении человека, влияния культуры на поведение.
Основу программы «Нового взгляда» составлял тезис: теория восприятия не может претендовать на то, чтобы ее именовали общей теорией восприятия, если она не учитывает творческой роли перципиента. Установка же рассматривалась как функция ценностей, потребностей, мотивов… — динамических компонентов поведения. Функционирование восприятия осуществлялось на фоне и под воздействием превалирующего состояния (установки личности), которое, согласно Брунеру и Постману, составлено потребностями организма, его ценностями, его надеждами, его опытом — короче, его прошлой историей, которая делает его тем, что он есть (Bruner, Postman, 1948).
Из одной крайности, выражавшейся в изучении только двигательных компонентов поведения, исследователи впали в другую, увлекшись изучением так называемых динамических компонентов поведения. Установка — преобладающее состояние индивида — стала рассматриваться как панацея от всех бед, сама оставаясь необъясненной. Тем не менее первый шаг был сделан. И этот шаг способствовал возрождению интереса психологов к проблеме установки. Эксперименты «Нового взгляда» побудили критиков взяться за перо и, проанализировав основные положения этой школы, высказать к ним свое отношение или по крайней мере напомнить представителям «Нового взгляда» о тех близких к установке категориях, которые вводились представителями других направлений.
«Вероятностное ожидание» Эгона Брунсвика
Это понятие было введено в психологию Э. Брунсвиком (Brunswik, 1939). С точки зрения Брунсвика, описание законов поведения должно носить вероятностный характер, так как между явлениями внешнего мира, безусловно, существует вероятностная связь. Во внешней стимуляции Э. Брунсвик выделяет три параметра.
1. Вероятность появления стимула.
2. Вероятностное распределение стимулов.
3. Значимость стимулов для организма.
Под значимостью Брунсвик понимает «экологический вес» стимула. Разные животные в соответствии с особенностями образа жизни отбирают различные виды стимульной информации. Условия образа жизни животных определяют «экологический вес» стимула. Брунсвик полагает, что научение сводится к развитию отношений вероятностного ожидания «между возможной формой стимуляции и возможной формой активности». В прошлом опыте организма отражена вероятностная структура среды: «…сигналы и средства выстроены в некоторую иерархию в соответствии со степенью вероятности, которой они связаны» (Brunswik, 1943, с.257).
Оценка будущего в самом примитивном случае происходит, по-видимому, по формуле: «Если произошло событие А, то увеличивается вероятность появления события В, на которое нужно прореагировать способом С». Нет нужды оговариваться, что такая схема чересчур проста, а оценка будущего идет по какой-то неизмеримо более сложной формуле. Важно то, что эта оценка носит вероятностный характер. Чем выше ступень организма на лестнице эволюции, тем выше чувствительность к вероятностной структуре среды, тем точнее он оценивает будущее. Крысы, например, не могут отличить вероятностное отношение 75: 25 от равновероятного 50: 50 (Brunswik, 1939). По сравнению с крысами маленькие дети могут считаться «пророками».
С. Мессик и К. Соллей исследовали развитие вероятностного ожидания у детей от 3 до 8 лет. Детям предъявляли карточки с изображениями больших и маленьких животных и просили отгадывать, с какой очередностью большие изображения будут появляться в серии. Допустим, если первым показалось изображение большого кенгуру, то каким будет следующее изображение? Вероятности появления больших картинок варьировались от 0,90 до 0,60 в разных сериях. К 8 пробе начинали верно угадывать дети всех возрастов. Однако экспериментаторы были удивлены, узнав, что маленькие дети часто «понарошку» давали неверные ответы, так как все время правильно угадывать было просто скучно (Messick, Solley, 1957). Дети способны уловить вероятностную связь между событиями, но является ли вероятность единственной детерминантой «ожидания»? Если согласиться с этим, то ожидание должно полностью опираться на закономерность: чем больше частота появления события, тем больше ожидание этого события. Это не так. Поэтому Брунсвик и вводит поправочный коэффициент на «экологический вес» события. К тому же человек склонен отыскивать зависимости между событиями, даже если они независимы.
Ошибочность представлений о прямой связи между частотой появления события и ожиданием была экспериментально доказана в работах М. Ярвика (Jarvik, 1951). В качестве испытуемых использовались студенты. Испытуемых предупреждали, что им покажут математические символы («+» и «√»), и просили после каждого предъявления сообщить, какой символ будет следующим, т. е. перед ними ставилась задача двухальтернативного выбора, причем оговаривалось, что стимулы будут предъявляться в случайном порядке. Тем не менее если испытуемым несколько раз подряд показывали «плюс», то они начинали упорно предсказывать «корень». С нашей точки зрения, и эксперименты Мессика и Соллея, и эксперименты Ярвика убедительно показывают, что человек в реальной обстановке часто действует не по вероятностным законам, а вдет против них, хотя оценка на основе учета вероятностной структуры среды и, следовательно, вероятностное научение, бесспорно, имеют место. Наш тезис можно было бы сформулировать так: человек, усваивая вероятностную структуру среды, борется с прогнозом, основанным только на вероятности появления событий. Итак, в концепции Э. Брунсвика придается большое значение «вероятностному ожиданию», детерминирующему до некоторой степени поведение субъекта.
Однако исчерпывается ли активность перципиента односторонними заглядываниями в будущее? Возьмем пример из обычной жизни. Вы приходите в библиотеку, зная, что срок сдачи книги Божович давно истек. Библиотекарь показывает вам бланк, укоризненно поучая: «Стыдно так долго держать книгу». Вы, скользнув взглядом по бланку, раскаиваетесь: «Да, я задержал книгу Божович». Библиотекарь недоуменно смотрит на бланк: «При чем туг Божович?». На бланке черным по белому написано «Бжалава». Таким образом, нескольких схожих букв оказалось достаточно, чтобы ваше ложное, но сильно мотивированное укорами совести ожидание «подкрепилось». «Предвидение» сослужило плохую услугу. Теперь спросим: что происходит, когда вы во второй раз смотрите на бланк? как перестраивается ложный образ объекта? Ответ на этот вопрос дает Вудворте: «Когда же совершается новый перцептивный акт — например, когда расшифровывается неясный стимульный комплекс или раскрывается значение признака или знака, — наблюдается элементарный двухфазный процесс: проба и контроль, проба и контроль. Фаза проб есть попытка прочесть сигнал, распутать неясное, попытка характеризовать объект, фаза же контроля есть принятие или отказ, позитивное или негативное подкрепление восприятия» (Woodworth, 1947, с. 123–124)[13]. В восприятии подкрепляется ожидание, именно подкрепление ожидания — функция ориентировочных реакций. Но если ожидание оказалось ложным, то оно перестраивается посредством описанного Вудвортсом процесса «проб и контроля». Н. А. Бернштейн подчеркивал принципиальную важность этого процесса: «Каждая проба уточняет <…> оптимальное направление, по которому может быть добыта наибольшая и самая ценная информация» (Бернштейн, 1966, с.292).
До сих пор мы касались фазы «ожидания», наблюдаемой до начала перцептивного акта. Брунсвик обрисовал именно эту первую фазу восприятия: ожидание будущего, основанное на учете вероятностной структуры среды, т. е. еще до встречи с объектом выдвигается «предположение» о вероятности появления объекта. Но если предположение оказалось ложным, то вновь разворачивается процесс проб и контроля, который столь долго игнорировался психологами как из-за трудности экспериментального исследования, так и из-за представлений о восприятии как пассивном процессе.
Как экспериментально исследовать фазу «проб и контроля предвидения»? Для этого — без преувеличения — нужно остановить мгновение. И не только остановить мгновение, но и развернуть его во времени, проследить динамику процесса «проб и контроля». По сути, исследователи «установки» столкнулись с проблемой, которая казалась по силам лишь писателям-фантастам. С этой сложной задачей справилась группа трансакционалистов. Трансакционалистов не случайно называют «племянниками» вероятностного функционализма Э. Брунсвика. Их теория восприятия стоит на двух китах: функционализме ВДжемса и доктрине о «бессознательных умозаключениях» Г. Гельмгольца. Правда, трансакционалисты используют термин «бессознательные предположения», но вкладывают в него почти тот же смысл, что и Гельмгольц. Функция «бессознательных предположений» — осуществление связи между сенсорными данными и прошлым опытом. Устройства, созданные трансакционалистами для исследования восприятия (трапециевидное окно и комната Эймса, комната Кильпатрика), позволяют создавать при помощи различной по своим физическим характеристикам стимуляции идентичные изображения на сетчатке.
Примером может послужить комната Кильпатрика. Испытуемого сажают перед миниатюрной комнатой, представляющей перевернутую усеченную пирамиду. Когда испытуемый заглядывает одним глазом в окошко, то комната воспринимается как куб в полном соответствии с законом линейной перспективы. Испытуемый, основываясь на своем опыте, твердо убежден, что перед ним самая обычная комната. Но если испытуемый пытается попасть мячиком в пятно света, перемещаемое по комнате экспериментатором, он промахивается. После такой тренировки комната постепенно начинает трансформироваться под влиянием процесса «проб и контроля». Когда испытуемый осваивается и точно попадает в пятно света его переводят в миниатюрную кубическую комнату. Теперь уже испытуемый ожидает увидеть комнату в виде усеченной пирамиды. Он бросает мячик, исходя из этого предположения, и, конечно, опять не попадает в цель, т. е. в экспериментах трансакционалистов наблюдается перенос установки (ожидания). Их эксперименты позволили доказать наличие процесса «проб и контроля». Отсюда трансакционалисты делают вывод, что восприятие в большей степени детерминируется опытом, чем сенсорными данными. Ф. Кильпатрик пишет: «В нашем раннем определении, предложенном совместно с Альбертом Эймсом, утверждалось, что “образ” (перцепт) — это прогностическая директива для целенаправленной активности <…>. Мы убеждены, что перцептивная организация момента не может быть абсолютным обнаружением того, что есть, а, скорее, является чем-то вроде “наилучшей ставки”, основанной на прошлом опыте Эта “наилучшая ставка”, основанная на выводах из прошлых взаимоотношений со средой, выражается в осознанности воспринимаемого и служит в качестве директивы для дальнейших взаимоотношений “со средой”» (Kilpatrick, 1953, с.155).