По своему строю кинетическая речь — аморфно-синтетическая: части речи недостаточно отдифференцированы, формы словоизменения и словообразования отсутствуют. Решающее значение имеют контекст, конкретная ситуация разговора.
<…> Анализ кинетической речи приводит к понятиям: а) кинесинтагмы (кинетическое предложение); б) кинелексемы (кинемическое слово) и в) кинемы (простейший элемент кинетической речи), а также и к необходимости выработать систему графической записи (кинеграфемы), приложимой к любой форме кинетического языка. Учение о кинесинтагме составляет синтограмматику; учение о кинелексеме входит в лексикологию, учение о кинеме составляет кинетику (антропокинетику)» (Там же, с. 108–109). Еще раз отметим, что лингвистическая модель Бёрдвистла и антропокинетика во многом сходны, например названия исходных элементов алфавита движений «кин» и «кинема». Вместе с тем Соболевский распространяет свою схему на искусственно созданную кинетическую речь, в которой человек жестом заменяет слово, в то время как Бёрдвистл следует положению об исходно лингвистическом характере семиотической системы языка тела.
В русле интеракционистского подхода к коммуникации весьма популярны модель «социальных навыков» М. Аргайла и Л. Кендона (Argyle, Kendon, 1967) и модель «программ» А. Шефлена (Scheflen, 1968). В модели «социальных навыков» Аргайла коммуникация рассматривается как иерархическая последовательность возникших в процессе научения «шагов». По Шефлену, «программы» разного уровня сложности интернализуются участниками коммуникации и дают возможность организовать поведенческий материал в осмысленные интеракции.
Теория коммуникативной относительности, по существу, объявляет коммуникацию основным пространством жизни людей и опирается на общую теорию систем (Birdwhistell, 1952). Эта концепция находится пока на начальной стадии разработки.
При рассмотрении вопроса о связи различных концепций коммуникации с прикладными исследованиями «языка тела» складывается впечатление, что в этих исследованиях, например в популярных руководствах но невербальной коммуникации Дж. Фаста «Язык тела» (Fast, 1978) и Г. Вейнрайта «Язык тела» (Wainwright, 1987), при описании невербальных знаковых систем преобладает феноменографический подход. Так, при изложении классификаций жестов (а жест — наиболее выразительное средство невербальной коммуникации, используемое в общении более широко, чем контакт глазами, выражение лица, поза и движение головы) как рядоположные даются описания функций жестов М. Аргайла и П. Экмана. По Аргайлу, могут быть выделены пять функций жестов: иллюстрированные и другие связанные с речью знаки; ковенциальные жесты; движения, выражающие эмоции; движения, выражающие личность; жесты, используемые в различных ритуалах (Argyle, Kendon, 1967). П. Экман и В. Фрисен в свою очередь также предложили выделить пять, групп жестов, но по иным основаниям; «жесты-иллюстраторы», т. е. движения, поясняющие речь; «жесты-регуляторы», т. е. движения, сигнализирующие об изменениях активности субъекта в процессе коммуникации; «жесты-адапторы» различные движения вроде потирания рук, почесывания затылка, отражающие эмоциональные состояния субъекта в ситуации общения; жесты, непосредственно выражающие аффект (Еkтап, Friesen, 1975).
Классификация жестов Аргайла, как и классификация Экмана и Фрисена, не имеет прямой связи с концепциями коммуникации, развиваемыми этими исследователями. В некоторых случаях при характеристике тех или иных проявлений невербальной коммуникации усматривается слабое влияние психоаналитических концепций, особенно при интерпретации языка и репертуара поз, по-разному выражающих характер личности.
Различные позы и их вариации, будь то позы «стоя», «сидя» или «лежа», как и жесты, во многом зависят от культурного контекста. В позах человека проступают психогенные травмы и аффективные комплексы, отражающие перенесенные в прошлом жизненные кризисы. Например, человек, оправившийся после тяжелой депрессии, несет ее след в своей позе, продолжая сутулиться или вяло двигаться. Поза может выступить знаком уверенной или, напротив, настороженной установки личности в общении между людьми. Следует сказать, что в представлениях о «языке тела» мы сталкиваемся лишь с отголосками идей психоанализа или упомянутых выше теорий коммуникации. Несколько иным по сравнению с кинесикой является созданное антропологом Э. Холлом и развиваемое Р. Соммером направление, называемое «пространственной психологией», или «проксемикой» (термин Холла). В своих исследованиях Холл подверг доскональному анализу закономерности пространственной организации общения, влияние расстояния между людьми, их ориентации в пространстве на характер межличностных отношений. Если для кинесики исходным стало исследование Бёрдвистла «Введение в кинесику» (Birdwhistell, 1952), то отправной точкой появления проксемики считаются труды Холла «Молчаливый язык» (Hall, 1959) и «Скрытое измерение» (Hall, 1966), а также исследование Соммера «Личностное пространство» (Sommer, 1969).
Проксемика, как и кинесика, в своих истоках восходит к сравнительным исследованиям поведения животных и человека, прежде всего к фундаментальному груду Дарвина «Выражение эмоций у животных и человека» (Дарвин, 1953). Однако если для мимики, поз и жестов зоной поиска аналогий стали именно телесные выражения эмоций животных (см. об этом, например, Изард, 1980), то проксемика опиралась на этологические исследования территориального поведения животных (Hind, 1982). По мнению Р. Хайнда, в 1950 годах цикл работ по невербальной коммуникации был возрожден социальными психологами независимо от этологов. Этот факт важно выделить, так как потеря связи исследований невербальной коммуникации с психологией эмоций, разведение кинесики, проксемики и психологии эмоций по разным ведомствам привело в итоге к изоляции исследований невербальной коммуникации от историко-эволюционного подхода, которому они обязаны своим рождением в поведенческих и социальных науках.
Последствия игнорирования принципа развития и лингвоцентризм при изучении невербальных семиотических систем проявились в смешении филогенетических, социогенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, а также в том, что вопрос о генетических корнях вербальной и невербальной коммуникаций практически замалчивается в современной психологии. Более того, если «язык тела» строится по образу и подобию языка речи, то вопрос об их генезисе и перекрестах в истории природы, общества и человеческой личности в принципе не может быть поставлен. Выготский в 1934 г. писал: чтобы понять соотношение мышления и речи, необходимо не отождествлять их друг с другом в стиле Дж. Уотсона, а выделить их отличия и проследить траектории развития. Аналогичная задача встает и при изучении генетических и функциональных связей разных лингвистических и нелингвистических семиотических систем. Если эта задача будет оставлена без внимания, то исследования невербальной коммуникации могут пойти по пути поверхностных аналогий. Так, например, некоторые последователи К. Лоренца отстаивают положение: такие экспрессивные движения, как улыбка и плач, сходны во всех человеческих культурах и не зависят от культурных различий между людьми (см. об этом Hind, 1982).
Следующий шаг на этом пути — утверждение филогенетической древности и тем самым сходной природной детерминации мимической экспрессии у приматов и человека (Изард, 1980). В другую крайность впадает Бёрдвистл, утверждающий, что анализ поведения животных ничего не может внести в понимание человеческого общения. «Прогресс в этой запутанной области связан с кросскультурными исследованиями Экмана и Фриссена (см., например, Ekman, Friesen, 1975), которые тщательно классифицировали различные типы невербальных знаков и описали степень, в которой каждый из этих знаков является панкультурным, а также природу культурных различий там, где они имеют место. Тс знаки, которые имеют панкультурную основу, являются преимущественно выражением аффекта. Другие категории знаковых движений, такие как "символы", замещающие слова, и знаки, иллюстрирующие и регулирующие вербальное общение, обычно специфичны для культуры и нуждаются в индивидуальном обучении» (Hind, 1982, с.217).
Проблема соотношения филогенетических, социогенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, их связи с речью имеют значение как для общей психологии, так и для нейропсихологии и психотерапии. Встает вопрос о том, как связана филогенетическая древность тех пли иных форм невербальной коммуникации у человека с организацией функциональных психофизиологических систем, обеспечивающих реализацию этих форм» невербальной коммуникации в процессе межличностных отношений. Между тем немногочисленные клинические исследования невербальной коммуникации А. Шефлена (Scheflen, 1964, 1968), П. Вотчела (Watchel, 1967), описание попыток использования невербального поведения в психотерапии (Юнова, 1975) не ставят задачу изучения эволюционно-исторических аспектов нелингвистическнх семиотических систем.
Проблема соотношения филогенетических, социогенетических и онтогенетических аспектов невербальной коммуникации, их связи с речью имеют значение как для общей психологии, так и для нейропсихологии и психотерапии. Встает вопрос о том, как связана филогенетическая древность тех пли иных форм невербальной коммуникации у человека с организацией функциональных психофизиологических систем, обеспечивающих реализацию этих форм» невербальной коммуникации в процессе межличностных отношений. Между тем немногочисленные клинические исследования невербальной коммуникации А. Шефлена (Scheflen, 1964, 1968), П. Вотчела (Watchel, 1967), описание попыток использования невербального поведения в психотерапии (Юнова, 1975) не ставят задачу изучения эволюционно-исторических аспектов нелингвистическнх семиотических систем.
Распространенный в ряде клинических исследований невербальной коммуникации лингвоцентризм приводит к поиску прямых связей между нарушениями речи и невербального общения. Так, еще Хед (Head, 1926) видел причину ослабления способностей к перёдаче жестов и к опознанию пантомимы в общем дефекте символической активности. Даффи и Пирсон (Duffy, Pearson, 1975) также объясняют неспособность опознания пантомимы нарушением центральной символической активности. Идея Хеда (Head, 1926) получает свое подтверждение при изучении жестовой афазии у глухих. Вместе с тем Хелман, Роси и Валенстайн (Heilman, Rothi, Valenstein, 1982) описали пациентов с нарушенной речью и сохраненной способностью к опознанию пантомимы. При анализе нарушений опознания пантомимы у больных с афазией Варней (Varney, 1978, 1982) установил, что такие нарушения наблюдаются при алексии, которая далеко не всегда связана с расстройствами опознания пантомимы. Из данных исследований вытекает, но мнению Роси (Rothi, Mack, Heilman, 1986), что, хотя нарушения речи и опознания пантомимы могут коррелировать друг с другом, они представляют собой различные феномены.
Не укладывающиеся в представления о речевой природе невербальной коммуникации факты могут быть рассмотрены в контексте деятельностного подхода к анализу общения. С позиций этого подхода не может существовать прямой связи между нарушениями речи и невербального общения, так как невербальное общение — непосредственное выражение в поведении человека его смысловых установок; через речь прежде всего передаются значения (Леонтьев А. Н., Запорожец, 1945).
Невербальная коммуникация является преимущественно проявлением смысловой сферы личности. Она представляет непосредственный канал передачи личностных смыслов. Личностные смыслы — вот то, что передается посредством невербальной коммуникации. С помощью выдвигаемого представления о семантике невербальной коммуникации можно объяснить, почему многочисленные попытки, спровоцированные лингвоцентрической установкой и имеющие целью создать код, словарь, дискретный алфавит языка невербальной коммуникации, были безуспешны. Сложности, возникающие при воплощении симультанных динамических смысловых систем личности в дискретных равнодушных значениях, выразительно описанные Выготским, все особенности природы мотивационно-смысловых образований личности предрешают неудачу поиска дискретных формализованных «словарей» жестов и телодвижений (Асмолов, 1979, 1984).
Анализируя процесс понимания речи, его значение для психологической науки, А. Р. Лурия писал: «Несмотря на то, что учение о речевых нарушениях, возникающих при локальных поражениях мозга — афазиях, возникло более ста лет назад, психолингвистический анализ этих нарушений остается еще незавершенным, и можно с уверенностью сказать, что пройдены лишь первые этапы этого сложнейшего пути.
Однако нет сомнений в том, что этот путь позволит в конечном итоге понять строение и мозговые механизмы тех сложнейших процессов речевой коммуникации, которые отличают человека от животного и которые являются ключом к анализу наиболее сложных форм сознательной деятельности» (Лурия, 1979, с.306). Нет сомнений также и в том, что исследования невербальной коммуникации, преодолев позицию лингвоцентризма и уход от историко-культурного анализа генезиса разных семиотических систем, помогут продвинуться в исследовании высших форм человеческого общения, намеченном культурно-исторической психологией.
ЛитератураАсмолов А. Г. Деятельность и установки. М., 1979.
Асмолов А. Г. Личность как предмет психологического исследования. М., 1984.
Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974.
Бодалев А. А. Личность и общение // Избр груды. М., 1983.
Волконский С. Выразительный человек. Сценическое воспитание жеста (по Дельсарту). 1913.
Выготский Л. С. Мышление и речь // Собр. соч. В 6 т. М., 1981. Т. 2.
Горелов И. Н. Невербальные компоненты коммуникации, м., 1980.
Дарвин Ч. Выражение эмоций у животных и человека // Соч. М., 1953. Т. 5.
Добрович А. Б. Воспитателю о психологии и психогигиене общения М., 1987.
Изард К. Эмоции человека. М., 1980.
Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность М., 1987.
Лабунская В. А. Невербальное поведение. Ростов, 1986.
Леонтьев А. Н., Запорожец А.В, Восстановление движения М., 1945.
Лурия А. Р. Язык и сознание М., 1979.
Мантегацца П. Физиономия и выражение чувств. Киев, 1886.
Мелибруда Е. Я. Ты — мы. М., 1986.
Налимов В. В. Вероятностная модель языка М., 1979.
Панов Е. Н. Знаки, символы, языки. М., 1980.
Слобин Д., Грин Дж. Психолингвистика. М, 1976.
Соболевский И. А. Кинетическая речь на производстве // Семиотика пространства и пространство семиотики: Труды по знаковым системам. Тарту, 1986. Т. XIX.
Тернер Дж. Структура социологической теории. М., 1985.
Фейгенберг Е. И. Невербальная коммуникации как канал передачи личностных смыслов // Активизация личности в системе общественных отношений: Тез. докл. VII съезда Общества психологов СССР. М., 1989.
Шмелев А. Г. Введение в экспериментальную психосемантику. М., 1983.
Юнова Г. Невербальное поведение и его использование в психотерапии. Краков, 1975.
Argyle В. Bodily communication. Methuen, 1975.
Argyle M., Kendon A. The experimental analysis of social performance // Advances in experimental social psychology / Ed. L. Berkowitz. L., 1967.
Bertalanffy von L. Robots, men and minds: Psychology in the modern world. N.Y., 1967.
Birdwhistell R. L. Introduction to kinesics. Univ. of Louisville Press, 1952.
Duffy I-, Pearson K. Pantomime in aphasic patients // Speech Hear Res. 1975. V. 18.
Ekman P., Friesen W. V. Unmasking the face. New Jersey, 1975.
Fast I. Body language. London — Sydney, 1978.
Goffman E. The presentation of self in everyday life. L., 1974.
Hall E. The silent language. N. Y, 1959.
Halt E. The hidden dimension. N. Y., 1966
Harre R., Lamb R. (Eds) The encyclopedic dictionary of psychology. Oxford, 1983.
Head H, Aphasia and kindred disorders. L, 1926.
Heilman KM., Rothi L.J., Valenstein E. Two forms of ideomotor apraxia // Neurology. N. Y., 1982. V. 32.
Hind R. A. Ethology. Glasgow, 1982.
Rothi L. J., Mack L., Heilman K.M. Pantomime agnosia // J. Neurology, Neurosurgery and Psychiatry. 1986. V. 49.
Scheflen A. E. Significance of posture in communication system // Psychiatiy. 1964. V. 27. № 4.
Scheflen A. E. Quasi-courtship behavior in psychotherapy // Psychiatry. 1968. V. 28.
Scheflen A. E. Body language and social order. Prentice Hall, 1972.
Sommer R. Personal space. Prentice Hall, 1969.
Varney N. R. Linguistic correlates of pantomime recognition in aphasic patients//J. Neurology, Neurosurgery, and Psychiatiy. 1978. V. 41.
Varney N.R. Pantomime recognition defect in aphasia: implications for the concept of asymbolia // Brain and Language. 1982. V. 15.
Wachtel P. L. An approach to the study of body language in psychotherapy I I Psychotherapy. 1967. V. 4. № 3.
Wainwright G.R. Body language. Suffolk. 1987.
Раздел V. Как нерациональным объять рациональное
По ту сторону сознания: бессознательное, установка, деятельность[31]
Может ли анализ сферы бессознательного на основе такой категории советской психологии, как категория деятельности, углубить представления о природе неосознаваемых явлений? И есть ли вообще необходимость в привлечении к анализу сферы бессознательного этой категории?
Чтобы ответить на этот вопрос, попробуем провести мысленный эксперимент и взглянем глазами участников первого симпозиума по проблеме бессознательного (1910) на прошедший по этой же проблеме симпозиум в Тбилиси (1979). По-видимому, Г. Мюнстерберг, Т. Рибо, П. Жане, Б. Харт не почувствовали бы себя на этом симпозиуме чужими. Г. Мюнстерберг, как и в Бостоне (1910), разделил бы всех участников на три группы: широкую публику, врачей и психофизиологов. Представители первой группы говорят о космическом бессознательном и о сверхчувственных способах общения сознаний. Врачи обсуждают проблему роли бессознательного в патологии личности, прибегая к различным вариантам представлений о раздвоении сознания, расщеплении «я». Физиологи же утверждают, что бессознательное есть не что иное как продукт деятельности мозга. Лишь положения двух теорий оказались бы совершенно неожиданными для Г. Мюнстерберга и других представителей классической психологии. Это — теория установки Д. Н. Узнадзе и теория деятельности Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева и А. Р. Лурия. Принципиальная новизна состоит прежде всего в исходном положении этих концепций: для того, чтобы изучить мир психических явлений, нужно выйти за их пределы и найти такую единицу анализа психического, которая сама бы к сфере психического не принадлежала.