Я собирался ответить очередной остроумной и язвительной репликой, вне зависимости от сказанного им, но слова Худа застали меня врасплох. «Под вопросом» на языке полицейских значит: «Мы считаем, ты виновен, и докажем это». В немом ужасе глядя на детектива, я оказался не в силах подобрать остроумный ответ на фразу, которая намекала, будто меня подозревают в убийстве. Особенно если ты его еще даже не совершил. Я несколько раз открыл и закрыл рот, и со стороны, наверное, это выглядело как неплохое подражание вынутому из воды окуню, но не издал ни звука. К счастью, вступилась Дебора.
— Какого хрена ты тут гонишь, Ричард? — поинтересовалась она. — Нельзя отстранять Декстера только за то, что он знает, какой ты урод.
— Ну, об этом не беспокойся, — ответил Худ. — У меня есть веская причина.
Детектив произнес это тоном счастливейшего человека на свете… но вы бы видели того, кто вошел в мой кабинет в следующую секунду.
Он словно всю жизнь ждал нужной реплики, предвещающей его появление на сцене. Я услышал ритмическое постукивание в коридоре, когда последние слова Худа еще не отзвучали в воздухе, и передо мной предстал по-настоящему счастливый человек.
Я сказал «человек», хотя на самом деле увидел лишь три четверти homo sapiens. Странное постукивание на ходу свидетельствовало об отсутствии ног, а вместо рук поблескивали одинаковые металлические клешни. Но зубы были чисто человеческие, и все они обнажились в улыбке, когда сержант Доукс, войдя, протянул Худу огромный коричневый конверт.
— Спасибо, — поблагодарил Худ. Сержант Доукс кивнул, не сводя с меня глаз. Его неестественно счастливая улыбка растянулась до ушей, и я исполнился ужаса.
— Это что такое? — спросила Дебора, но Худ просто покачал головой и открыл конверт. Он вытащил глянцевую фотографию, примерно восемь дюймов на десять, и швырнул на стол.
— Лучше ты мне скажи, что это такое, — предложил он.
Я взял снимок. Сначала я не узнал изображенного на
нем человека, потом на мгновение решил, что сошел с ума, так как подумал: «Да этот мужик похож на меня!» Я сделал вдох, чтобы успокоиться, посмотрел еще раз и утвердился во мнении: «Это я». Впрочем, картина не стала яснее.
На фотографии действительно оказался я. Декстер, полуголый, вполоборота к камере, в двух шагах от распростертого на тротуаре трупа. Я немедленно подумал: «Не помню, чтобы я оставлял там тело…» Конечно, это не делает мне чести, но, разглядывая свой обнаженный торс, я решил, что неплохо выгляжу. Прекрасный загар, пресс в отличной форме, никаких признаков жировых отложений, которые в последнее время начали возникать на талии. Значит, снимок сделали год или два назад, но, впрочем, я так и не понял, отчего Доукс так радовался.
Я пресек самолюбование и попытался сосредоточиться на самой фотографии, которая, несомненно, представляла для меня угрозу. Я не обнаружил никаких намеков на то, где и когда ее сделали, и посмотрел на Худа.
— Откуда она у тебя? — поинтересовался я.
— Узнаешь? — спросил тот.
— Никогда раньше не видел. Но, думаю, это я.
Доукс издал бульканье — должно быть, смех, — и Худ
кивнул, точно в его непрошибаемом черепе возникла какая-то мысль.
— Ты так думаешь, — повторил он.
— Да, — сказал я. — Думать — это не больно, можешь и сам попробовать.
Худ вытащил из конверта еще одну фотографию и бросил на стол.
— А как насчет вот этого? Что ты думаешь теперь?
Я посмотрел на снимок. То же место действия, что и на предыдущем, но теперь я стоял чуть дальше от тела и натягивал рубашку. В объектив попал какой-то посторонний объект, и после недолгого изучения я догадался, что это затылок Эйнджела Батисты. Он наклонялся над лежащим на земле трупом. И тут наконец у меня в голове зажегся свет.
— А! — с облегчением вздохнул я. На фотографии был не Декстер в момент бегства от чьей-то бренной оболочки, а Декстер, выполняющий свой долг, обычные будничные пустяки. Я с легкостью мог объяснить и даже доказать происходящее. Крючок сорвался. — Я помню. Два года назад, убийство в Либерти-Сити. Стреляли из автомобиля, на ходу, три трупа, было очень грязно. Я запачкал кровью рубашку.
— Ага, — подтвердил Худ, и Доукс закивал, продолжая радостно улыбаться.
— Ну что ж, бывает, — объяснил я. — Именно на такой случай я держу в сумке чистую рубашку.
Худ продолжал глазеть на меня, а я пожал плечами.
— Вот я ее и надел, — закончил я, надеясь, что он наконец поймет.
— Прекрасно, — сказал он и кивнул, точно признавая мой несомненный здравый смысл, а потом достал третью фотографию.
Я взял ее. Опять я, бесспорно я. Мое лицо в профиль. Я смотрел вдаль с выражением благородной тоски, которое, возможно, возникало незадолго до обеда. На лице виднелась легкая тень щетины, которой не было на первых снимках, а значит, третью фотографию сделали в другое время. Но поскольку все пространство снимка занимало преимущественно мое лицо, я не мог почерпнуть больше никакой информации. С другой стороны, фотографию никоим образом нельзя было использовать против меня.
Поэтому я покачал головой и положил фотографию обратно на стол.
— Красивая фотка. Скажи, детектив, ты считаешь, что некоторые бывают слишком красивы?
— Ага, — ответил Худ. — Я считаю, что некоторые бывают слишком остроумны.
И он бросил на стол последнюю фотографию.
— Ну-ка посмейся вот над этим, шутник.
Я взял снимок. Снова я, но на сей раз рядом с Камиллой Фигг. На ее лице застыло такое выражение испуганного обожания, нежности и тоски, что даже дурак вроде Худа разгадал бы его без посторонней помощи. Я рассматривал фотографию в поисках подсказок и наконец определил место действия. Снимок сделали возле Факела, где мы нашли офицера Гюнтера. Ну и что? Зачем этот тупой верзила показывает мне мои же фотографии, как бы хороши они ни были?
Я вернул снимок на стол.
— Ая и не знал, что такой фотогеничный. Можно взять их на память?
— Нет, — сказал Худ. Он склонился над столом, и от запаха немытого детектива и дешевого одеколона меня чуть не стошнило. Худ сгреб фотографии и засунул в конверт.
Когда он отстранился на несколько шагов, я снова вздохнул. Поскольку мое любопытство дошло до точки кипения, я употребил дыхание на то, чтобы заговорить.
— Красивые снимки, — подтвердил я. — Ну и что дальше?
— И что? — повторил Худ, и Доукс вновь издал нечленораздельный, но радостный звук. Слов я не разобрал, но искаженные слоги, в которых отчетливо слышалось «я тебя поймал», отнюдь не подняли мне настроение.
— И это все, что ты можешь сказать про коллекцию, которую собрала твоя подружка?
— Я женат, — возразил я. — У меня нет подружки.
— Да, теперь нет, — согласился Худ. — Она мертва. Точно кто-то подключил их с Доуксом к одной сети и
щелкнул рычажком за сценой, оба оскалились в унисон, являя собой блистательное воплощение кровожадной радости.
— Фотографии нашли в квартире Камиллы Фигг, — пояснил Худ. — И их там сотни.
Он наставил толстый, как банан, палец мне прямо между глаз.
— И на всех — ты.
Глава 20
Вполне возможно, где-то в мире дети смеются без забот, и в играх их радость ничем не омрачена. Где-то легкие ветерки колышут траву на лугах, а невинные юные парочки, держась за руки, прогуливаются в лучах солнца. Где-то на нашем грязном маленьком шарике существует хотя бы отдаленная вероятность мира, любви и счастья, обитающая в сердцах и умах добродетельных людей. Но прямо здесь и сейчас Декстер увяз в Дерьме, и любая разновидность счастья кажется издевательской небылицей, если только тебя не зовут Худ или Доукс — тогда ты живешь в лучшем из возможных миров. Посмотри, какой смешной этот Декстер. Посмотри, как он корчится, как на лбу выступает пот. Ха-ха-ха, как смешно. Посмотри, посмотри, губы у него движутся, но он ничего не может произнести, кроме нескольких бессмысленных гласных. Дрожи, Декстер. Бойся и дрожи. Ха-ха-ха, Декстер, ты такой забавный.
Я все еще пытался вспомнить хоть какой-нибудь согласный звук, но тут заговорила сестра.
— Чего ты гонишь, дубина? — спросила она, и я осознал: именно эти слова я искал. Я закрыл рот и кивнул.
Худ поднял брови, но лоб у него оказался таким низким, что они почти слились с волосами.
— Гоню? — с преувеличенным простодушием спросил он. — Я не гоню. Я расследую убийство.
— С помощью двух дурацких фотографий? — с очаровательной насмешкой уточнила Дебора.
Худ подался к ней и переспросил:
— Двух? — Он фыркнул. — Я уже сказал, их сотни. — Детектив снова ткнул в меня гигантским пальцем. — И на всех — этот хохотунчик.
— Ну и что, блин? — уточнила Дебора.
— Фотографии в рамочках висят на стенах, — безжалостно продолжал Худ. — Приклеены к холодильнику. Лежат на ночном столике. В коробках, в шкафу. В папке на крышке унитаза, — произнес он с плотоядной ухмылкой. — Сотни фоток твоего брата, детка.
— Фотографии в рамочках висят на стенах, — безжалостно продолжал Худ. — Приклеены к холодильнику. Лежат на ночном столике. В коробках, в шкафу. В папке на крышке унитаза, — произнес он с плотоядной ухмылкой. — Сотни фоток твоего брата, детка.
Он качнулся вперед на полшага и подмигнул.
— Может быть, меня и не снимут в «Сегодня», чтобы я об этом рассказал, в отличие от некоторых неудачников, которые арестовывают не тех, кого надо, — проговорил Худ, — но теперь именно я занимаюсь расследованием. И я думаю, все эти фотки кое-что значат, и, может быть, гораздо больше, чем «кое-что». Я думаю, твой братец прикончил Камиллу, так как она собиралась признаться его очаровательной женушке, ну а он решил ей помешать. Поэтому я спрошу еще раз, вежливо и официально, — произнес он, вновь подавшись ко мне. Вонь его немытых подмышек смешалась с запахом гнилых зубов, и у меня заслезились глаза. — Ты что-нибудь можешь пояснить по поводу этих фотографий, Декстер? А также по поводу твоих отношений с Камиллой Фигт?
— Про фотографии я понятия не имел, — ответил я. — И никаких отношений с Камиллой не было, не считая того, что мы работали вместе. Я ее почти не знал.
— Да-да, — протянул Худ, продолжая смотреть мне в лицо. — И это все, что ты можешь сказать?
— Еще я могу сказать: «Пойди и почисть зубы».
Несколько долгих секунд он стоял неподвижно, и они
показались мне еще дольше, так как он снова выдохнул. Но наконец Худ кивнул, медленно выпрямился и подытожил:
— Будет весело.
Его отвратительная улыбка стала шире.
— С пяти часов сегодняшнего дня ты отстранен от работы вплоть до окончания расследования. Если хочешь обжаловать это решение, свяжись с администратором отдела кадров. — Он повернулся к Доуксу и дружелюбно кивнул. Ледяной узел в моем животе стянулся прежде, чем Худ нанес последний удар. — То есть с сержантом Доуксом.
— Ну разумеется, — отозвался я. Просто идеальная расстановка сил. Оба улыбнулись, глядя на меня с искренней сердечной радостью. Покончив с улыбками и едва не расплавившись в процессе, Худ развернулся и шагнул к двери. На пороге он обернулся, ткнул пальцем в Дебору и щелкнул языком, словно спусковым крючком.
— Увидимся, неудачница, — сказал он и вышел в коридор с таким видом, точно собирался на вечеринку в честь собственного дня рождения.
Сержант Доукс все время не сводил с меня глаз, до самого финала. Он улыбнулся, бесспорно, радостнее, чем когда бы то ни было, а когда я уже подумывал запустить стулом ему в голову, снова издал свой ужасный, булькающий, безъязыкий смех и последовал за Худом.
В кабинете надолго воцарилась тишина. Притом отнюдь не мирная и созерцательная. Это была тишина, которая наступает после взрыва, когда выжившие смотрят на тела погибших и гадают, не упадет ли следующая бомба. Жуткое молчание прервала Дебора, которая наконец покачала головой и сказала:
— О Господи…
Несомненно, это подводило итог всему, поэтому я промолчал.
Дебора повторила то же самое и добавила:
— Декстер, я должна знать.
Я удивленно взглянул на сестру. Она явно не шутила, но я не мог понять, о чем речь.
— Что ты хочешь знать, Деб? — спросил я.
— Ты спал с Камиллой?
И теперь настала моя очередь сказать «О Господи».
Я был в неподдельном шоке.
— Ты тоже думаешь, будто я ее убил?!
Дебора помедлила, на долю секунды дольше положенного.
— Не-ет, — отозвалась она, но не слишком убедительно. — Но ты сам видишь, как все складывается…
— Лично с моей точки зрения, все видится так, словно ты тоже участвуешь в игре «Угробить Декстера». Какое-то безумие… я за всю жизнь не сказал Камилле и двадцати слов.
— Да, но… эти чертовы фотографии.
— И что? — спросил я. — Их делал не я. И я не понимаю, о чем, по-твоему, они могут говорить.
— Я просто хочу сказать, что для безмозглого идиота вроде Худа они значат многое, и теперь он будет крутить педали, может, в конце концов что-нибудь и прилипнет, — заявила Дебора, безжалостно смешивая метафоры. — Худ получил идеальный расклад. Женатый мужчина, завязавший служебный роман, а потом убивший подружку, чтобы жена не узнала.
— Это твое мнение? — уточнил я.
— Я просто сформулировала. Сам подумай, как оно будет выглядеть при таком раскладе. Очень правдоподобная версия.
— Совершенно неправдоподобная для всякого, кто меня знает, — возразил я. — Что за чушь… Как ты могла хоть на секунду этому поверить?
Я ощущал подлинные человеческие эмоции — страдание, гнев, боль измены. В кои-то веки я был абсолютно невиновен, но в это не верила даже моя собственная сестра.
— Деке, ну перестань, — сказала она. — Я же просто говорю…
— Ты «просто говоришь», что я по шею в дерьме, а ты не протянешь мне руку помощи?
— Перестань, — повторила Деб и, нужно отдать ей должное, неуютно вздрогнула.
— Ты хочешь знать, не буду ли я возражать, если меня арестуют? — продолжал я, поскольку тоже умею быть безжалостным. — Так как ты считаешь, будто втайне твой брат убивает коллег молотком?
— Декстер, ну, мать твою! Прости. Ладно?
Я посмотрел на нее, но Дебора, похоже, действительно раскаивалась и не лезла за наручниками, поэтому я ответил:
— Ладно.
Дебора кашлянула, на мгновение отвела глаза, потом вновь взглянула на меня.
— Значит, ты не убивал Камиллу, — сказала она и чуть более уверенно добавила: — И никогда никого не забивал молотком насмерть.
— Пока нет, — с ноткой предупреждения в голосе ответил я.
— Прекрасно, — произнесла Дебора, вскидывая здоровую руку, словно хотела приготовиться на тот случай, если я действительно попытаюсь хватить ее молотком.
— Я серьезно, — сказал я. — Зачем кому-то вообще понадобилась хотя бы одна моя фотография?
Дебора открыла рот, снова его закрыла и посмотрела на меня так, будто вспомнила что-то смешное, хотя, честное слово, смеяться было не над чем.
— Ты действительно не понимаешь? — спросила она.
— Что я должен понимать, Деб? Давай не тяни.
Она по-прежнему, казалось, думала о чем-то забавном. Но потом покачала головой и проговорила:
— Так. Ты не понимаешь. Блин.
Дебора вдруг улыбнулась.
— Не сестре, конечно, об этом говорить, но… — Она пожала плечами. — Ты красивый мужчина, Декстер.
— Спасибо, ты тоже ничего себе, — сказал я. — И что дальше?
— Декстер, Господи, не будь таким тупицей! — потребовала она. — Камилла в тебя влюбилась, придурок!
— В меня? — спросил я. — Влюбилась? То есть… в романтическом смысле?
— Да, дурак, причем давным-давно, и все знали!
— Все, кроме меня.
— Ну… да, — признала она, пожав плечами. — Хотя, судя по фотографиям, это больше похоже на полное помешательство.
Я покачал головой, пытаясь отогнать эту идею. Конечно, я и не утверждаю, будто способен понять клинически безумное человечество, но тут уж кто-то хватил через край.
— Что за бред, — сказал я, — ведь я женат.
Видимо, я сказал что-то смешное. Во всяком случае,
так решила Дебора, поскольку сдавленно фыркнула.
— Да, да, но женатый мужчина вовсе не становится уродом. По крайней мере не сразу, — заметила она.
Я подумал о Камилле и о том, как она вела себя со мной. Совсем недавно во время работы на месте преступления, где нашли тело Понтера, она меня сфотографировала, а потом, когда я на нее посмотрел, забормотала что-то невнятное и бессвязное про вспышку. Не исключено, бедняжка теряла способность изъясняться полными предложениями лишь при мне. И Камилла действительно краснела всякий раз, оказываясь рядом, и, если вспомнить, она в пьяном угаре полезла целоваться на мальчишнике, но в результате вырубилась и рухнула к моим ногам. Означало ли все это тайную любовь к бедному старому Декстеру? И если да, то каким образом любовь привела Камиллу к гибели?
Я всегда гордился талантом видеть вещи такими, как они есть, без сотен эмоциональных фильтров, которые люди ставят между собой и фактами. Для начала я сделал сознательное усилие и очистил после Худа воздух в комнате, в прямом и в переносном смысле. Факт номер один: Камилла мертва. Факт номер два: ее убили весьма необычным способом, и это гораздо важнее, чем факт номер один, поскольку кто-то подражал убийце Гюнтера и Клейна. Но с какой целью?
Во-первых, чтобы выставить Дебору в невыгодном свете. Но ее недоброжелатели либо сидели за решеткой, либо занимались расследованием убийства. Во-вторых, я тоже предстал в невыгодном свете, и это, похоже, существеннее. Свидетель мне пригрозил — и вот Камиллу нашли убитой, а я — главный подозреваемый.
Но как он мог узнать, что у Камиллы есть мои фотографии? В памяти мелькнуло туманное воспоминание, обрывок офисной сплетни…
Я взглянул на Дебору. Она смотрела на меня, приподняв одну бровь, точно боялась, как бы я не свалился со стула.